Вазифрия - Нобл Фаллен 2 стр.

ГЛАВА 4

Ушедших в тленность невозможно возвратить, лишь в памяти хранимая их внешность. Слова, похожие на каждого из нас, восходят светлым знаком и знаменьем в наших внутренних сердцах. Их в нас вживили.

Пастух, собрав свои сбережения из теплых шкур шабраков и лумин, а также нескольких живых шабраков с собою захватив, пустился со своей семьей в далекий путь. Мурахива оседлав, они отправились туда, где ярким излучением дышала грудью и создавала каждый раз что-то великое и непонятное Вазифрия.

К миру злому для всех остальных они приближались. И вот она, раскрыв свои растительности, их приняла. Но мурахив немного был испуган и крылья острые защитные распустил, но, увидав красоты те, покорно приземлился, не желая улетать. И понял, что лучше им и его семье продолжить обитать именно здесь. И пустился он в обратный путь, чтоб рассказать про новый мир.

Пастух же, очутившись здесь, был поражен твореньем этим, и пищи оказалось здесь полно. Транусция цвела на каждом шаге, и пали под ноги отмершие листы, и новые на их местах вырастали. Вазифрия, так девочку назвали пастух и мать. Она, отбросив одеяния, горящими глазами наблюдала мир и улыбалась. Затем устремилась вглубь лесов и там увидела, что снизу повсюду яркий свет горел, но не слепил немного. Ступни ей он грел. Здесь на ветвях свисали невиданные ранее творения. Их Герсаид не создавал, они тем миром были сформированы желаньем жизни.

Герсаид лишь радовался им. Вазифрия вершина его любви. Он горячо стремился к ней, но только одним прикосновением к дыханью мира понимал, что вот она, раскольница миров и хранительница мирозданья. Ту девочку он силой наградил, касаясь или взмахом рук, любая вещь раскалывалась на две части и также с ее прикосновеньем могла вновь цельной стать. Создатель свысока гордился своим решением неурядиц в порядке построения миров. Он сам не мог поделать более со злом, и лишь через посредника ему это удалось. Но без трудностей не наведешь порядок во Вселенной, без потерь не создашь того, чего так просит этот мир. Пришлось непросто жить Вазифрии, раскольнице миров.

ГЛАВА 5

На новом месте посреди больших деревьев пастух выпустил шабраков в поисках еды. Они растительность за миг расчистили, создав пространство для строительства жилищ. Пастух, его жена напились сока, набрались сил, и вскоре деревья молодые порубили инструментами, привезенных из прежнего жилья, и начали строить дом. Вокруг стоял аромат сладостных цветов из массы крепкой, но благородной и волшебной, липкой, что местами под ногами их была. Они промазывали стволы, и друг на друга ложились, так Герсаид велел. И вскоре возвели они большую коробку, и подлетала стая мурахивов и помогала им. Оставим их, отыщем девочку в лесу.

Вазифрия услышав шепот в глубинных недрах той земли, от аромата почуяв головокружение, она стремилась что-то найти. Вокруг летали мурахивы, розестки сеяли в траву остатки семени и пели голосистые палекалы на ветвях. Но напев чей-то золотистый, дыханье теплое, чье она искала и бродила в густой растительности той. Создание с волосами длинными и горящими глазами. она попала к месту, где ярко сиял тот камень, который жизнью мира сего был. К красочному свету подошла и вдруг услышала слова.

"Вазифрия! Тебя назвали так не зря! В твоей крови не только сок транусции и страсть родителей течет. В груди твоей есть сила, которая изменит все. В твоих ладонях мощь Вселенной, глаза наполнены любовью, а в волосах зеленый гений. Он мысль найти поможет тебе. Сам Герсаид, отец твой дальний, желавший в сей мир добро вернуть. Я твоя внутренняя сила. Питать тебя вот моя цель. Забвеньем скоро я усну, а продолжать вселять в умы жильцов добро и, помогая видеть ночь, я более не мочь. Со злом ты справишься в два счета, но только не смотри в сердца созданий мимолетных. Влюбиться можешь, и тогда забудешь ты предназначение, отдашь ему все до конца. Погибнет этот мир, он еле дышит, и ты погибнешь вместе с ним. У Герсаида поедет крыша, и он исчезнет. Рухнет мир! Но чтобы это не случилось, Вазифрия, внимай словам. В твоих руках сила могучая! Раскольница ты! Это знай! Твои прикосновения к предметам разделят пополам. Ты коснись твердой поверхности и произнеси имя свое. Из недр вырвется свет, мощный и жидкий жизненный металл".

Вазифрия растерянно смотрела, искала того, кто говорил, но только шепот этот нежный и густой пар стремился ввысь. Она рукою прикоснулась к земле, той, что теплою была, и голосом молодой Кизори имя свое негромко произнесла. Глубокий вдох и дикий визг, гул и тряска. Встряхнуло сильно, и земля на равные две части раскололась. Потоком хлынула вода.

Наполнились низины мира, закрылись ямы, и река, подобно в венах соку транусции, так мило, нежно потекла. Вазифрия на мир глядела, удивлялась тому, как быстро он изменился, лишь прикоснулась единожды к нему. Она в той теплой жидкости умылась всем телом, погружаясь ямы вглубь, что наполнялась рядом. Но все же вопросы терзали ее.

Так что же будет со мною дальше? Что значит надо спасти мир? И как это вообще влюбиться? И кем окажется кумир? Какой еще мир расколоть мне? Поверит ли народ словам? Хотят ли они жизни тихой? И надоела ли им война?

И в размышлениях глобальных, незаметно для себя укутавшись в мох бархатистый, уснула сладостно она.

Родители, достроив жилище и обустроив там уют, отправились искать Вазифрию и усмотрели рядом пруд. В нем плавали чудесные творения, хвостами двигали и ввысь выпрыгивали, с плеском опускаясь вниз. Родители смотрели странно, затем руками прикоснулись к той жидкости голубой и теплой, и телом в воду низошли. Улыбка украсила их лица, они очистились душой. Пусть мир ломается хоть с хрустом. Им это было нипочем. Все мысли в воду погрузились, забыли разом о войне. Лишь Герсаида благодарили за эти блага на их земле.

Пролетело время дико, смысла мало было в нем. Вазифрия искала другие лица, чистые. И вот, забыв на фразе разговоры, все прыгая по лужам, здесь, в мирах оставленных и неприятных, вершилась лютая смерть.

Они смеялись над народом, сидели в лаврах в высоте, раскинув руки, словно Боги, бросали в небо гроуцы. Они растили их с тех пор, когда закончилась еда, и сильный властитель тот, все с каждым днем сходил с ума. В его обшарпанном жилище, что в глубинах темных, томился в лунках эксцентричных арестом загнанный чужак. Там, скомкавшись, жители лежали в подвалах темных и превращались в пыль души. Создания вчера шумели, кидали в небо дочерей, их сыновья играли в круг патрульный, и жизнь казалась им милей. Собрав последний черпак надежды, что силуэты в них добры, мужчины, женщины и дети не стали больше жить в тени. Их руки властелинов гадких схватили за грудки и вдаль отправили, на пустырь ужасный, где оставляли умирать. Ни самовольности, ни злости, ни тяжести порочных лет не понимали эти дети, что уничтожит их Совет. Совет, собравшийся на склоне миров, где белый Наричак, сменявшийся восходом ловким, перерождался в темный палисад. Под духом абулии мерзкой, не ведая другую знать, те главы, что стояли выше, решили жителей усмирять. Не накормили, всех убили, придали боли вражеской вины. Они огромным пальцем указывали: Вон они!

Существ, мучительною смертью пытали. Бывших в плену детей от голода в стаканы из камня загоняли, утоляя суть, вселяя в головы, больные мысли и идеи. Они их послушно выполняли. Безвыходность и выходом была. Они их молча убивали. Смех событиями разносится кругом, мир вливать в историю. Они не знали об одном, что то те игрушки в их руках, создания Герсаида, мысли обиженных, убитых птах. Ответ держать придется им же. Но даже если и тогда существование ничтожно, так для чего эта война? И почему так происходит? Герасид доверил им решения и путь народов. Вначале он был един, теперь же это невозможно. Система рухнула! Она против Создателя навострилась, и острый штык в виде народов пронзили мироздания. Огни здесь вечность не горели, все жили в сумраке глухом. На теле отпечаток лени властителей и след судьбы.

***

Заройтесь вглубь, народы, срочно! Не зрите более войны! На смерть накладывать печати и ставить пломбы на замки! Сверх множества ходячих, громких, кольчатой чешуей гремя в пружинах. В песках нетленных, сгорит житейская душа. Она смазливо плачет в ворот, по шерсти кровью бьет раба. Тогда безшейные создания в спираль свернули малыша. Он плохо стыд переносил, умевший протирать те ниши, в них жуткий гадкий Туипнавдлаир сливал протухшие кишки. В долине платье выбирая, на смотровые времена, учудил влететь на два столетия, глобально бремя теребя. Сужение протока ткани, снабжавшей лик его дурной, позволило понять прекрасно, что править будет он войной.

Неважно это, но так больно сражение ему не избежать! Он слышал в голове кого-то, не Герсаида! Как же знать. Тараньей поступью в Такиртеке он молодостью выступал. Доверье, у аксердов заслужив, поил он их смолой гирсар, летающих под самым низом Туипнавдлаира пыльный рост. Он доставал их из могилы своих умерших праотцов. Но их он сам похоронил же. Когда родился без зубов. Теперь клыками обзавелся. Они росли по всей спине, во рту сменялся оскал злобный на сумасшедший лык в боке. Он очень сильно им гордился. Терзаясь все же и боясь: однажды мир его погибнет, и он исчезнет без следа. Так для правления народом, бойцами, миром и войной оскал держал он чаще страшимый, перед огромною толпой. Его боялись и хотели его снести в далекий лун. Закопать в отверстия Далекуна и отпустить скитаться прочь.

Пусть его личностная травма не отравляет этот мир, ее бы вырезать и в тайне огнем очистить, устроив пир. Глазами злобными, черней той плоти, что лижет в пыли, с отсутствием больных коленей и недоеденных ремней, смотрел на жителей и видел, как биться будут за еду, за свет вдали, горящий, теплый, за лес зеленый, за воду. Сок ценный мог бы стать началом для целей, пробирающих до костей, для плана, что процветал в больной душе.

Отравлен мозг, глаза потухли, народа нет. Идея-тьма, ниц падать, но ради молитвы просить Создателя-отца. Что Герсаид мог здесь построить? Что мог предотвратить один? Он не сумел собраться с мыслями и сохранить своих детей.

Ошибка на одном творении сломала мирозданье и хаос, сеющий столетия, не смотрит ввысь, не верит в сон. Его забытые молитвы, его зловещие слова звучат по всей земле выжженной, и тишина вселилась в те покровы горькие, картины кровью наполнять и грубым идолом хворое эго потешать. Пустая вся, черви шепчут, где-то лопается шар, и в камень превратилось место, что раньше называлось Рай.

ГЛАВА 6

Вазифрия в своей постели проснулась рано, открыла очи и, пробравшись к высокому оконцу, вдаль устремила зоркий взгляд. Над миром, что зеленым был, глаза переводили дух. Ее дыханье наполнялось озоном спелых динмалей. Она их ела довольно много, лишь для того, чтоб быть стройней. С долговязых прутьев свисали тени, то раштымаки вели игру, цепляясь цепкими зубами и прыгая по всей длине. Они раскачивались долго, искали место, где б упасть и, отпуская ветку онга, стремились на дерево попасть. В окно она смотреть любила и наблюдала их игру, и очарованная светом, мечтала повстречать судьбу. Она училась быть прилежной, свое предназначение отвергала, раскольницей быть не желая. Она устала все делить. Не понимала: зачем ей это надо? Ну воду то оно пустить и так могла без заклинаний. Какой ей толк, что дан ей дар? Какие земли расколоть ей? Орехи делила пополам вот и была ее забота. Созданием была прекрасным, росла стремительно она, глазами удивляясь миру. Ловила в воздухе огни, их в ладони собирала и на подушке разместив, играла.

Отец поутру уходил. Его заботила охота и выпас шабраков. Одних он отпускать их не привык. Хотя они его послушнее были, их становилось больше с каждым днем. Кормились той растительностью нежной, которая росла кругом. Шабраки служили пастуху питанием, так Герсаид велел. И чтобы вкус был интереснее, он передал пастуху соль. Но вкус вначале горьким показался. Пастух, жена Вазифрия плевались бранными словами, споласкивая рот водой. Но вскоре поняли они, что добавлять тот мелкий камень умеренней бы надо. Пища становилась та вкуснее. Вот она награда. Огонь из глины добывал, пастух в нее палочки макал, и подсыхали они вмиг. Затем он проводил по камню и загорался фитилек. Он дров сухих, закладывая вглубь каменистого котла, нагрев в нем воду, мясо шабрака клал в него. Оно варилось. Мать, собрав растений, что Герсаид указывал, нарезав аккуратно металлом острым, бросала овощи туда. Спустя немного времени была готовая еда. Семейство наслаждалось пищей, благодаря Создателя. И попивая сок транусции, отец, обняв семью покрепче, вникал в Герсаида посулы. Он толковал им:

"Создания мои прекрасные, занятный мир придумал я. Мои глаза вас видеть рады, мои уста шептать слова. Лишь благородные поступки творите нынче и чудеса. Стихия будет плыть на гору, слизывая с нее народ. Советом мрачным встанут злодеи, уничтожая этот род. Под тенью красными зарождались, втянули глубоко живот. С взмахом мурахива крыльев падет тот нынче небосвод.

Смотреть внимательней Вазифрия тебе придется. Слух храни по звукам дальним. Зов тревоги раздастся в тишине ночной. Его услышишь и беги. Собрав все нужное в дорогу, тебе бы путь пройти. Ногами трогая бездорожье, ты обретешь успех в дали. Там, между грозными камнями, стих нынче жизненный покров. Рыданием адским лишь заполнен глубокий, хитрый черный ход.

В той яме Туипнавдлаир родился. Он должен там и умереть. Самостоятельная сила хранит его уж столько лет. Он богат. В его рядах больные жители. Народы, питаясь соком по режиму, готовы все ему отдать. И свою жизнь. Сохранилась ли та вера в великий разум мой или нет, я центром мира был и есть! Но он сломал то мировоззренье. Разрушил тот большой союз. Он утолять готовый жажду свою, но не отцов. Раздеты нынче вы не телом, нагие вы своей душой. Она привольем быть хотела, осталась в клетке запертой. Позор! Позор мне! Добротой наполнен, молитвой успокой народ. Дрожащим ртом пою припевы, собрав свои слова вокруг. Они бальзамом заживляют. Так было изначально все, кто первым жизнь создать пытался, но никому не удалось. Я также не велик, я беден. Меня швырнул под шум копыт лохматых дней. Круговоротом я забываю свой язык. Я табунами ложью загнан. Надев суровый вид на взор повязкой из сотканных моей чумной седой сестрой. Набросив джовиер на плечи, я плотно завязал подол и, чудесами наполняясь, поверил злым словам его. Я так дышал со страстью долгой, желаньем свет творить добро, посеяв где-то в мирозданье отдельный мир лишь для него. Но я не выполнил обещаний

Я не сумел создать его. Но в долгих выжженных прострациях она образовалась сама собой. Вазифрия, ты плакать будешь, и плач раздастся далеко, но слезы эти вытереть сможет лишь дальний потомок его отцов. Спешу закончить боль потери своих детей, испит народ. Браниться длительно не стану. Давать совет вот мой конек. Но сам я слаб. Мой мир разрушен, и тысяча молчаливых ртов лежат закрытыми снаружи, но распотрошенными изнутри. Какая прелесть для Совета, сидящего на высоте, наевшись соком и войною, переводя людскую смерть в зловещий смех. Я так прошу наплакать море горячих, жгучих слез любви по занесенными бойцами в записки милых и родных. Пусть слезы из недр твоих, Вазифрия, прольются и очистят мир, забрав с собой злодеев шутливых. Тогда освободится мир! Ты продолжать начнешь наш род. Ты, дочь моя, вы мои дети! Нам стоит крепко держать отвагу, и впереди увидим дождь! Тогда, потоком смыв народы, убрав с горы немилый люд, который от скуки никчемной всему созданию только врут. Мир изменениями полон, получим мы, когда помрет Туипнавдлаир, уничтожитель мирозданья, и править будем только мы. Вазифрия, твои дела тебя пугают, это знаю, но скоро ты все поймешь сама, когда наденешь одеянья".