Счастливый случай доставил нам в руки замечательныя записки об этой эпохе, веденныя лицем, весьма близким Глазенапу; считаем долгом поделиться ими с читателями, которые, надеемся, не будут сетовать на то, что представляем несколько подробностей о тогдашней кавказской жизни, которые не могут быть не любопытными.
Начнем изображением Нижегородскаго полка (ныне Нижегородский драгунский Его Королевскаго Высочества Наследнаго Принца Виртембергскаго), которым непосредственно командовал полковник Сталь, лицо тоже весьма замечательное. Насчет состава офицеров и образования нижних чинов можно было справедливо гордиться полком. Офицеры были люди образованные, нижние чины одевались ловко и опрятно. В пешем строю драгуны не уступали пехоте, а маневрировали еще лучше; конное же учение, начиная с манежной езды, на корде без седла, на седле без стремян, одиночная выправка и шереночное учение с разомкнутыми рядами, перепрыгивание чрез барьер и рвы целыми шеренгами производилась беспрерывно. Эскадронныя ученья, по всем правилам и с чистым равнением, при сильной быстроте, делались на славу, так что смотревшие полк кавалеристы Кологривов, Уваров и другие были удивлены и отдавали преимущество пред гвардиею. Фланкеры и рассыпныя атаки, приспособляясь к образу тамошней войны, делались с знанием и ловкостию. Черкесы чрезвычайно боялись драгунов, даже в одиночку. Нарвский драгунский полк, из части котораго был сформирован Нижегородский, содержа долгое время кордон, по недостатку еще в то время и необразовании казаков, славился чудесами храбрости и наездничества. Кабардинцы и чеченцы от него дрожали.
Справедливо говорит старинная русская пословица о влиянии начальников на подчиненных. О душевных свойствах Глазенапа подробно скажем далее; здесь же не можем не привести сохранившихся подробностей о Стале, которые дают более близкое понятие о службе и жизни на Линии, во время начальствования над нею Григория Ивановича, у котораго Сталь находился, так сказать, непосредственным помощником.
Карл Федорович, как звали Сталя, был чистый лифляндский дворянин: видный собою, очень хорошо образованнный и достаточнаго состояния. Строгий по службе, пылкий, знающий свое дело и в строю горячий, без всякой, однако, жестокости, благородный, великодушный, он, кроме службы, ничем не занимался. Свое хозяйство и дела он предоставил один раз навсегда слуге Ивану (из чухонцев). Деньщик Артемий заведывал буфетом, лошадьми и охотничьими собаками, и Карл Федорович никогда не знал, что у него есть и чего нет. Все офицеры после утренняго ученья и потом развода бывали у полковаго командира и завтракали без всяких церемоний. Он никогда не угощал, был сам гостем, и ничего, повидимому, не знал, что подадут; держал себя дома в равенстве и без всякаго принуждения. Терпеть не мог, если в это время что-нибудь заговорят о службе; тотчас вспыхивал и прерывал отрывисто: «Оставим, господа, этот разговор!» На службе же Сталь был совсем другой человек, и никому не было пощады; но он только требовал дела и не был какой-нибудь притязатель и пустой суета, что выражал часто поговоркою: «суета есть зародыш всяких беспорядков». Во время тревог пред неприятелем, Карл Федорович выходил из себя за беготню и шум, и кричал командирским голосом: «Что за бестолковица в таком-то эскадроне. Смирно! Молчать!» Это, в ночи, когда его не было видно, магически восстановляло тишину.
На одном из пеших учений, поручик 3. делал ошибку за ошибкою, как нарочно, командуя невпопад, т. е. если надобно взвод завести правым плечом, он заводил левым. Сталь сделал несколько замечаний; наконец сказал, что его только султан отличает. Надо знать, что на этом ученьи приказано было нижним чинам быть в касках, а офицерам в шляпах. 3. сильно обиделся, и после учения явился к полковнику с обяснением, требуя удовлетворения. «Какого удовлетворения вы, милостивый государь, хотите? Я готов, хоть на бочку пороха», с жаром и решительно сказал полковник. 3., вероятно, не понравилось предложение совершить воздушное путешествие на бочке, и он смиренно ретировался.
Другой случай был серьезнее. На конном ученье, за болезнию эскадроннаго командира, майора Паскевича, командовал капитан К всегда бывший в разладе с фронтом, и долго думавший. Разумеется, ему были сделаны несколько выговоров и, по окончании ученья, эскадрон оставлен для продолжения ученья. Пылкий Сталь загнал до усталости всех лошадей, и крупное слово, сказанное к нижним чинам, К. принял на свой счет, требуя за публичную обиду удовлетворения. Полковник, при собрании офицеров, просил прощения у обиженнаго, сказав, что он, правда, горячаго темперамента, но никогда не позволит себе оскорбить благороднаго человека грубою бранью, не знает почему К. обращенное к солдатам принял на свой счет, раскланялся и вышел. Между офицерами находились интриганы, промышлявшие тем, как бы только устроить историю; они подбили К а тот предложил полковнику Сталю стреляться на смерть; но, как предстоял на днях инспекторский смотр, то дуэль отложили до роспуска полка по квартирам. Роспуск последовал, и соперники с секундантами выехали на назначенное место. К. требовал стреляться на шинели; Сталь, считая это хвастливою глупостью, предлагал стреляться в 12-ти шагах. Секунданты обеих сторон долго уговаривали непреклоннаго К. и, наконец, довели его до того, что он нашел себя удовольствованным тем, что его вызов был принят, и выстрелил вверх, прощая обиду, которую Сталь признавал, однако, небывалою. На другой день К. подал в перевод из полка, и хотя Сталь давал ему рыцарское слово предать забвению неприятное их столкновение, но уговорить не мог.
Однако при всем этом, ни Сталь, ни Григорий Иванович, не допускали ни малейшей фамилиарности с подчиненными. Как бы не были довольны офицером, даже самым близким к ним, например, адъютантом, они не расточали похвал в глаза. Офицер никогда не смел при них сесть, и холодное служебное обращение, по мнению этих старых служак, вело к дисциплине. Эскадронные командиры тогда были штаб-офицеры, и держали себя в должной дистанции от обер-офицеров. Тогда были такия убеждения, что трудно управляться и сохранять тон начальника, когда почти равен чином, заслугами и опытностию. Сознавая, что для жизни в такой провинции, как тогда была Кавказская Линия, где не существовало благороднаго общества, сближение и приязнь конечно приятны, в то же время считали, что служба, особенно в важных случаях, от фамилиарности с подчиненными может потерпеть, где требуется безмолвное исполнение приказаний.
До обеда офицеры ездили со Сталем на охоту или стреляли из пистолетов в цель у него в зале, так что офицеры все время до ночи проводили вместе.
Охота была подлинно царская. Борзыя горских и псовых лучших пород, как у самого Сталя, так и у многих офицеров, были превосходныя; стреляли офицеры также отлично. Кабанов, оленей, коз, русаков много держалось в окрестностях Екатеринодара, по кустам и диким виноградникам. Фазанов было бездна, дупельшнепов и бекасов без числа. Князь М. С. Воронцов, бывший еще в чине штабс-капитана, Кушелев и князь Козловский, жители Петербурга, видевшие лучшия охоты в России, проведя проездом из Грузии более недели в Екатеринодаре и участвуя в этих охотах, удивлялись изобилию превосходной дичи и искусству охотников.
Черкесы, видя стрельбу наших по вальдшнепам, изумлялись меткости и приближаться не смели. Офицеры, прибывавшие из внутренней России, в короткое время так научались стрелять из ружья и пистолета, что попадать пулею в пулю считалось обыкновенным. Так-то тогдашние кавказцы постоянно готовились к войне.
Глазенап считал[1], что тогдашняя служба на линии требовала «недреманности, искусных стрелков, наездников и самую легкую артиллерию, по узким горным тропинкам удобно провозимую. «Всем сим обзаводимся», писал он в августе 1804 года[2]. По этому-то охота, которая приучает ко вниманию, находчивости, меткой стрельбе и наездничеству, находила сильное покровительство как у самого Глазенапа, так и у Сталя.
Екатериноград, местопребывание тогдашних властей на Линии, заключал в себе: вдоль по реке Малке крепостцу, в которой находился исключительно один коммиссариат, станицу Волжскаго казачьяго полка и солдатскую слободку; в последней помещались два эскадрона нижегородцев и госпиталь. Строения, как и везде по линии, были довольно дурно выстроены и растянуты до того, что с промежутками от слободки до станицы было 2 версты.
В крепостце собственно, при основании Кавказской линии, имел пребывание главный ее начальник граф Павел Сергеевич Потемкин. Дом, или лучше дворец, служивший ему помещением, отличался большею роскошью. Лес на постройку доставляли из Астрахани, а другие принадлежности из столиц. Потемкин окружал себя многочисленною свитою, давал затейливые праздники, и горские князья и дворяне (уздени) лучших фамилий всегда толпились около него. Дикарей этих ласкали, дарили и покупали их золотом. Поэтому Потемкин знал о всяком дурном предприятии горцев и, принимая меры, разрушал намерение в самом начале. Но главною системою его было поддерживать междоусобную вражду у черкесов и, не допуская до единомыслия, заставлять слабых прибегать под защиту русских, которая однакоже оказывалась с благоразумием.
Все это способствовало тому, что, хотя линия находилась постоянно в тревожном положении, набеги малыми партиями происходили часто; но замечательных происшествий, нарушавших спокойствие целаго края, не было, и о важных экспедициях почти не слыхали.
Линию охраняли регулярныя войска и казаки донские и линейные. На части кордона, подчиненной командиру Нижегородскаго драгунскаго полка, были расположены: донские полки Кутейникова и Попова и Екатериноградская станица волжских казаков. Они содержали частые пикеты, разъезды, маяки, а ночью секреты на берегах Малки и Терека; а в солдатской слободке и станице находились резервы от казаков и драгунов, у которых лошади бывали оседланы, а люди, в аммуниции и в готовности, ожидали сигнала к тревоге. Выстрелы на пикетах или секретах и зажжение маяков быти этими сигналами. Люди, вскочив на лошадей, неслись во весь опор. Линейные казаки отличались необыкновенным проворством, и хотя стояли далее драгунов, но поспевали прежде, завязывали дело и всегда удачно оканчивали прощанием воров, а если они успевали прорваться внутрь, то, давая знать в обе стороны, преследовали до невозможности, не смотря на чрезвычайно темныя ночи.
«Война неопасная для полков и отрядов, но гибельная для солдат и казаков, которые отваживались отделиться поодиночке за какою-нибудь надобностию», по всеподданнейшему свидетельству Глазенапа[3], представляло состояние линии в 1804 году. У горских народов мир означал робость и слабосилие. Если был случай украсть, увлечь в плен, застрелить для забавы, то их не останавливала ни честь, ни совесть, ни жалость. Они не ведали ни той, ни другой, ни третьей[4].
«Не какие-нибудь оскорбительные с нашей стороны поступки вызывали горцев на столь гнусныя дела, писал генерал чрез несколько дней[5], а ненасытная алчность к золоту, которое, по их образу жизни, им совсем не нужно и котораго они употреблять не умеют». «Правда, прибавляет он[6], что приобретают они из Багдада и Дамаска дорогое оружие; но оно, обыкновенно, достается в добычу нашим, поселенным по линии казакам, кои все почти имеют их шашки, пистолеты, бурки и седла, с боя отнятыя».
Вот несколько происшествий этого времени, которые приводим, как показывающия то состояние тревоги, в которой беспрестанно, денно и ночно, находилась линия, равно как и факты удальства наших войск.
27-го апреля 1804 года кабардинские хищники наехали днем к посту Есентуцкому, находившемуся на половине дороги от Константиногорска к Кисловодскому укреплению. Сначала, в малом числе, они вступили в перестрелку с сторожевыми казаками Донскаго полковника Кошкина полка, которых тогда было 8 человек, при офицере; потом неприятелей собралось из разных мест до ста человек. Казаки, видя превосходное их число, спешась, из-за лошадей отражали их. Кабардинцы же, когда увидели приближавшихся на помощь казаков с других притонов, тотчас обратилась в бегство; их преследовали, но бесполезно, догнать никак не могли. При этой перестрелке убито казаков 2, ранено 4; со стороны неприятеля убито 2, ранено несколько.
Чрез три дня, 1-го мая, партия чеченцев, состоявшая из 200 человек, утром очень рано, отогнала рогатый скот и табуны лошадиные на противной стороне реки Терека, от деревни князя Бековича. Известясь об этом, моздокский комендант, полковник Протопопов, послал в погоню за хищниками 70 человек Кубанскаго казачьяго полка при офицере. Они в довольно большом расстоянии догнали хищников и отбили весь рогатый скот, ведя с ними перестрелку. При этом были ранены 3; с противной же стороны убито 4, ранено несколько.
В ночи с 10-го на 11-е число того же месяца трое кабардинских хищников, подкравшись к пикету, стоявшему за рекою Малкою, сделали выстрел по часовому. Донскаго Кутейникова полка урядник Щепакин, находившийся на том посту, с 10-ю вооруженными казаками пустился преследовать неприятеля и, гнавшись около 20-ти верст, неожиданно на реке наткнулся на партию кабардинцев, составлявшую около ста человек, которые тотчас отрезали казаков и открыли стрельбу. Урядник, сколько ни защищался, но видя превосходное число хищников, нашелся принужденным отъехать и, спешась, засел в лесу, и тем спасся от большой потери. При этом убито казаков 2, а у неприятелей 1.
Осенью, 1805 года, табун лошадей станичных казаков пасся близ границы при реке Малке, и ночью, хотя находился только в версте от селения, не был безопасен. Не далее как дни за два до происшествия, чеченцы захватили солдата, ехавшаго беспечно с мельницы и выведали у него о месте пастьбы табуна. Партия чеченцев, человек из 80-ти, ночью подехала так скрытно, что с пикетов ее не заметили. Половина переплыла реку Малку, другая ожидала на той стороне. Переплывшие, чтобы удобнее вогнать табун в реку, кинжалами прорубали в чаще кустарника дорогу, и ринулись на табун с пальбою и криком. Табунный караул состоял из 12-ти человек малолетков, казачьих детей, от 14-ти до 18-ти лет. Надобно заметить, что всегдашнее упражнение детей казаков на лошадях и в стрельбе, при всяких праздниках, встречах и проводах станичников на службу, в отряды, с младенчества изощряли их в наездничестве до того, что они превосходили даже старых казаков. И так эта молодежь, завидев злодеев, выступила им навстречу, а один взвился и полетел в станицу. С перваго раза они свалили четырех чеченцев и несколько их ранили. От станицы и от драгунов, по первым выстрелам, уже летели на место резервы, а по известию табунщика и все наличные казаки, служащие и отставные, на лодках пустились по быстрой реке вниз. Станичный начальник, есаул Лучкин, стоит, чтобы о нем упомянуть. Это был храбрый из храбрейших казаков, находившийся во многих переделках. Он распоряжался и начальствовал на суше и воде. Чеченцы не успели еще перегнать чрез реку табун, как были атакованы Лучкиным и лодочниками, и те из горцев, которые плыли, все заплатили жизнию за свое удальство. Партия же, поджидавшая на другом берегу, была сильно атакована, и с уроном скрылась, пользуясь темнотою ночи. Драгуны поспели во время сильной схватки казаков, и появлением своим принудили горцев к бегству, пустив им в догонку несколько пуль. Казаки в этом случае явили доказательство своего необыкновеннаго проворства и сметливости. Отбитыя чеченския лошади и оружие были розданы по принадлежности. Лучкину достался вороной конь, скакавший с быстротою птицы, без одышки и топота. Он всякий день приезжал на нем с рапортом делая в карьер двухверстное расстояние от своего дома до подъезда начальника кордона, и драгуны не могли налюбоваться ездоком и конем.