В тот же злосчастный 4533 год состоялось сватовство принца Арно к ферштенбреттской принцессе, закончившееся полным крахом. Виной всему был своеобразный дикий обычай этой северной страны, согласно которому жених обязан был собственнолично просить руки девицы у ее отца. Исключение не делалось даже для коронованных особ. Люди дальновидные и проницательные немедленно усомнились в успехе этого мероприятия, поскольку, по судя по портретам, Фредегонда лицом и фигурой неуловимо напоминала национальный символ Ферштенбретта северного марала и была несколько не во вкусе привыкшего к знойным моренским красоткам принца.
Здесь стоит отметить, что, когда, по окончанию войны, начались первые разговоры о выборе подходящей невесты для нового наследника престола, тот заявил, что женится лишь на Этель Базас. Увиденная им в детстве Этель, едва ли не со слезами на глазах уверял Арно, зародила в его душе чистое и глубокое чувство. Учитывая, что в момент встречи принцу могло быть не более пяти лет, а принцессе и того меньше, многие отнеслись к этому утверждению скептически. Впрочем, выбор этот был вполне понятен: обе девицы Базас славились редкой красотой, во всяком случае, редкой для принцесс королевских домов. Естественно, что и король Эрнотон, и принцесса, которой он писал пламенные письма, и тем более королева Гизелла, эти письма читавшая, отнеслись к этой идее весьма прохладно, если не сказать больше. Принц, однако, упорствовал даже и тогда, когда его любовь вышла замуж, и выражал намерение похитить невесту и просить у Верховного Храма разрешения на развод, а в случае отказа убить мужа-разлучника в честном поединке. В крайнем случае, добавлял он с мученическим видом, он согласен и на Этери дабы обеспечить будущее спокойствие страны, а заодно и положить конец кровавой вражде между династиями.
Итак, когда на горизонте появился призрак очередной невесты то есть Фредегонды принц завел свою вечную песню об Этель (тем более, что она только что овдовела). Тут терпение короля лопнуло, и он во всеуслышание заявил, если принцесса Базас ступит на землю Брелы, он незамедлительно повесит ее на ближайшем к границе дереве, после чего исторг у отпрыска клятвенное обещание блюсти государственные интересы и не позорить страну.
Поначалу ничто не предвещало беды: Арно был учтив, очарователен и нежен ровно в той мере, какую была способна переварить суровая северная дева и не сводил с невесты горящего взора, способного растопить ферштенбреттский айсберг средней величины. Фредегонда, значительно уступавшая айсбергу по размерам и огнеупорности, запылала, как сухой хворост. Принца поселили в отдельном флигеле королевского дворца прямо напротив покоев принцессы. Дважды в день (а иногда и чаще) нареченные подходили каждый к своему окну и обменивались робкими приветствиями этикетом не дозволялось слишком частого и тесного общения. Гость посещал все увеселения, дававшиеся в его честь, а иногда и просто ходил во дворец перекинуться в карты с придворными, но возвращался не слишком поздно и всегда один либо с людьми из своей свиты специально приставленный слуга тщательно обследовал дорожки на предмет наличия женских следов на снегу. Драма произошла перед самым отъездом свадебной делегации. Однажды принцесса проснулась под утро и опрометчиво подошла к окну в тайной надежде увидеть тень возлюбленного, не сводящего тоскующего взора с ее окон. Увы, ее постигло горькое разочарование. В предрассветной мгле она действительно увидела принца Арно, который возвращался в свой флигель, перекинув через плечо любимую фрейлину Фредегонды. Потрясенная принцесса, не веря своим глазам, открыла окно и некоторое время смотрела вслед уходящей любви, после чего издала душераздирающий крик и упала замертво.
Скандал вышел грандиозный. Принцесса помимо разбитого сердца получила воспаление легких и едва не скончалась (по крайней мере, как уверял короля возмущенный ферштенбреттский посол, хотя эти сведения вызывали определенные сомнения, поскольку что ее высочество славилась отменным здоровьем и могла днями напролет гоняться за лосями по заснеженным лесам). Изменщицу-фрейлину отослали прочь от двора, и хоть она и клялась, что принц унес ее насильно, однако ее довольное, несмотря на страх наказания, лицо служило полным тому опровержением. Свадебную делегацию в полном составе посадили под арест в крепости, и лишь виновнику трагедии, да возглавлявшему его охрану командору Рохасу удалось скрыться. Дело, между тем, принимало нешуточный оборот. Оскорбленные ферштенбреттцы с леденящими душу воплями уже грузились на боевые корабли, готовясь расквитаться за растоптанную любовь и попранное доверие, и высадись они она берегах Брелы, королевство бы дорого заплатило за ветреность наследника престола. Благодаря сверхчеловеческим усилиям послов и компенсации в пятьдесят тысяч золотых войны удалось избежать, но военно-морской союз был зарублен на корню.
Прибывшие через пару месяцев вероломный жених и командор, не сумевший удержать его высочество от опрометчивых шагов, как ему было поручено, а вскоре и члены делегации, повинные в том же самом, были немедленно отправлены в Пратт. Король, впрочем, вскоре немного остыл и выслал отпрыска в Дуат одинокую крепость в провинции Мирелла, недадеко от границы с Лигорией. Командору и делегатам пришлось еще несколько месяцев потомиться в Пратте, но в конце концов и они были прощены.
3
Свеча на столе догорела. Амато подошел к окну и посмотрел в небо. Было около четырех часов утра. Амато зажег новую свечу, сел за стол и продолжил черновых записей своих «Хроник послевоенного времени». По зрелом рассуждении он немного подправил слова короля относительно принцессы Этель, а именно, зачеркнул фразу «он незамедлительно повесит ее на ближайшем к границе дереве», и надписал сверху «немедленно выдворит ее вон из страны». Также он решил убрать все инсинуации на возможно насильственную смерть младшей принцессы Базас.
Покончив с хрониками, Амато вытащил старую потертую книгу. Она рассказывала Ялавании, огромном материке, находившемся к востоку от Окситании. Чтобы попасть туда, нужно было пересечь море, в старину носившее имя Бирюзовое, а позднее переименованное лишенными фантазии и поэтического чувства географами в Ялаванское. Попасть в Ялаванию было давней заветной мечтой Амато. Он едва не умер от счастья, узнав, что Рохас бывал там, и попытался расспросить командора о стране своих грез, однако тот, по всей видимости, сохранил об этой земле не слишком приятные воспоминания, потому что в ответ на вопрос поэта только сплюнул, обозвал ялаванцев трусами и мужеложцами (если перевести на литературный язык), после чего развернулся и ушел. Амато пришлось довольствоваться сведениями, почерпнутыми из книг.
По большому счету, я Ялавании все было почти как во всей Окитании (по крайней мере, в Южных Землях), за исключением незначительных отличий. Например, там почему-то не существовало такого недостатка в селитре, входившей в состав пороха, как в Окитании, где и селитра, и порох ценились почти на вес золота и применялись только в самых крайних случаях при штурме городов и в морских сражениях. Если бы не это обстоятельство, окитанцы давно бы уже превратили заморские земли в свои колонии. Хвала Создателю, ялаванцы испытывали необъяснимый страх перед морем и не пытались заявиться в гости на соседний материк, чтобы продемонстрировать свое военное превосходство.
Общегосударственное и сословное устройство было примерно тем же самым.
С религией и нравами в обществе все обстояло так же печально, и Амато, надеявшийся на существование лучшего мира, был этим огорчен. Вообще, за исключением науки, литературы, искусства и архитектуры, ничего особо хорошего в Ялавании не было: войны почти не прекращались, низшие сословия влачили жалкое существование, а система правосудия оставляла желать лучшего. Зато ялаванцы странные обитатели этого мира являлись создателями множества шедевров, и канализация и акведуки появились у них на триста лет раньше. Также обитатели этой страны питали непонятное стойкое отвращение к легкой и удобной одежде и простым прическам.
В общем, далекая загадочная страна не давала молодому человеку покоя. Он поделился своими мыслями с Далией Эртега, которая, как ему казалось, обладает достаточной широтой взглядов, чтобы понять его. Девушка, действительно, искренне заинтересовалась, прочитала книгу, однако его намерение отправиться в путешествие не одобрила. «Вас там убьют в первый же день», без обиняков заявила она. Амато ее слова сильно задели, но сердиться на танну Далию было решительно невозможно.
Она подошла к нему сама тем же вечером на празднике и заговорила с ним, и Амато, который был человеком довольно застенчивым и нелюдимым, через довольно короткое время неожиданно для себя обнаружил, что участвует в оживленной дискуссии о влиянии разгрома в Тримерианского сражения на поэзию элегиков тех времен. Он был поражен тем, что танна Эртега превосходно разбиралась в истории, литературе, искусстве, поэзии и даже в современной политике. Со временем, правда, стало понятно, что наряды, драгоценности, кавалеры и придворные увеселения интересуют ее больше, чем история и поэзия (хотя она и старалась скрыть это от него), но такова, увы, женская природа. И все же, несмотря на легкомыслие, она выгодно отличалась от большинства придворных дам своим умом и образованностью. Самым удивительным было то, что она чуть ли не наизусть знала Священную Книгу и все Скрижали. Тан Бертран, дворцовый жрец, был вне себя от счастья, что в его пастве появилась столь благочестивая прихожанка.
Она производила впечатление девушки очень доброй, веселой, простой и искренней, к тому же довольно скромной. И все же, было что-то таинственное, молчаливое и темное в ее неторопливой речи, в глубине ее темно-золотых глаз с зеленым ободком под длинными опущенными ресницами, в ее манерах и интонациях. Несмотря на внешнюю кротость и сговорчивость, в ней ощущалась сдержанная внутренняя сила, и с ней обращались уважительно и осторожно. Среди удивлявших его вещей было то, что при всей своей словоохотливости и кажущейся открытости, она оставалась совершенно непроницаемой для него, и спустя два с половиной месяца тесного знакомства он почти ничего не знал о ее жизни. Амато не мог избавиться от мысли, что из его новой подруги вышла бы превосходная драматическая героиня, а между тем, ничего особенно драматического в ней не наблюдалось. Для драмы полагается острый конфликт и непреодолимые противоречия, однако человека, в большей мере пребывающего в мире с собой, с окружающими и всем миром, чем Далия Эртега, Амато встречать еще не приходилось. Ее противоречия, если они и существовали, прекрасно уживались друг с другом. Во всем ее существе была какая-то притягательная смесь кокетства и простоты, тишины и живости, во всем, что она делала и говорила, в каждом ее движении сквозила тонкая, легкая прелесть и чувствовалась сила и грация кошки. Лицо ее непрестанно менялось, играло, выражая попеременно, а то и в одно и то же время задумчивость, насмешливость и страстность.
Ему не понадобилось много времени, чтобы понять, что он влюблен. Он принимался изучать свое отражение в зеркале: несмотря на худое, костистое лицо, длинные руки и ноги и немного нескладную фигуру, он был довольно недурен собой. До того, как он понял, что военная карьера не для него, он год прослужил в армии в чине капитана и был не лишен мужественности. Данное обстоятельство, вкупе с очевидным родством их разумов и душ, давало ему основания питать некоторые надежды, хотя некий тайный голос и подсказывал ему, что Далия Эртега была птицей не его полета. Он неоднократно предпринимал попытки объясниться с ней, но каждый раз словно налетал на каменную стену, вдруг выраставшую между ними, как будто ее взгляд останавливал его, не давая дойти до главного. «У меня никогда не было такого чудесного друга, как вы», говорила она, и ее нежный мелодичный голос звучал непреклонно. Он оставил свои попытки и почти смирился с ролью друга, но присутствие рядом с Далией хлыща Дамиани приводило его в состояние, близкое к исступлению.
Воспоминание о Дамиани легло мрачной тенью на гладкую поверхность умиротворенного чтением разума Амато. После того достопамятного дня, когда он благодаря танне Далии оказался посмешищем всего двора, Дамиани затаил обиду. Он больше не осмеливался на открытое противостояние, но при каждом удобном случае отзывался о ней в довольно пренебрежительной манере, зачастую переходя ту грань, которая отделяет завуалированную насмешку от прямого оскорбления.
Амато вызвал его на дуэль, но получил удар в бок, уложивший его в постель на три недели. Примерно такая же участь постигла еще двух незадачливых молодых людей, взявших на себя защиту чести танны Эртега. Мерзавец прилично владел шпагой.
Далия вела себя так, словно ничего не замечает, совершенно не подозревает о неподобающем поведении альда, да и вообще с трудом его помнит его самого, предпочитая при его упоминании отмалчиваться, вежливо зевать или равнодушно пожимать плечами. Когда не замечать и отмалчиваться становилось невозможно, она демонстрировала лишь недоумение по поводу такого настойчивого внимания к ее особе или высказывалась в том духе, что нападки альда так же скучны и однообразны, как и его стихи, не считая, конечно «Сонета 999», который на удивление прекрасен. Дамиани в ответ язвил, что севарды научили прекрасную танну гадать по руке, но не разбираться в людях и поэзии, и монастырь этот недочет не исправил. Далия замечала, что молодой человек слишком чувствителен, тонок душой и раним для этого сурового мира. Так они обменивались любезностями некоторое время, причем Дамиани становился все злее и несдержаннее, а танна Эртега все спокойнее и равнодушнее. Дошло до того, что она даже стала отзываться о нем хорошо.
Дамиани, впрочем, хватило ума заметить, что симпатии окружающих не на его стороне. Те, кто обладал достаточно тонким слухом, чтобы расслышать в тоне девушки издевку, не могли ею не восхищаться, ведь ничто не ценилось так при дворе, как искусство изысканного оскорбления. Другие восхищались ее достоинством и самообладанием, третьи терпением и добротой, наконец, были и те, кто считал ее просто дурочкой, но даже и они находили, что альд выглядит в этой истории несколько неприглядно. И самое главное, танна Далия была легкой, обаятельной, остроумной, любезной и в высшей степени приятной особой, благодаря чему с легкостью завоевывала сердца, а альд надоел всем хуже манайских креветок со своей мрачной физиономией и желчным язвительным юмором. В конце концов, Дамиани гордо умолк.
Тут произошло нечто, что принесло девушке полную и безоговорочную победу. Было широко известно, что альд Дамиани питает чрезмерное пристрастие к карточной игре, причем зачастую проигрывает. В недавнем времени он спьяну проиграл родовое имение. Расписку выкупил верховный судья Ресмель, имевший на Дамиани зуб (из-за довольно злой шутки, которую сыграли с ним принц и его шайка, то есть компания, в том числе, разумеется, и альд). Дамиани попытался выкупить свое имение, ведь вместе с ним он терял и титул, однако новый его обладатель был непреклонен и не соглашался ни на какие деньги.