Он встрепенулся, протянул руку и помедлил. Никогда телефонные звонки не сулили ему ничего хорошего. Особенно в этом кабинете с видом на Страуб.
Рейнхольд поднес трубку к уху, почувствовав, как удобно та легла в дрожащую ладонь.
Доктор Кестнер. Я вас слушаю, он заранее знал, кто его собеседник, тем не менее, изобразил крайнюю заинтересованность.
Доброе утро, господин Кестнер, голос, на том конце провода, звучал глухо, словно из-под воды, Надеюсь, вы уже ознакомились с базой, представленной нашими друзьями?
Вы о газетных статьях? пробормотал Рейнхольд, спешно пролистывая бумаги, Конечно, конечно.
Прекрасно, сказал голос настолько безразлично, что Рейнхольду показалось, будто он разговаривает не с человеком, а с могильной плитой, Таким образом, вы знаете, что первые гости начнут поступать в клинику через полтора-два часа. Я хотел бы встретиться с вами в кафетерии на первом этаже через четверть часа, если вы не заняты. Хранителю нужны здоровые и счастливые сотрудники, которым необходимо правильно питаться. Убивать себя кофе такое себе хобби, вы не считаете?
Черт. И какое только ему дело? Снова эта секретарша, фрау Лешер, сует нос туда, куда не просят. Рейнхольд сцепил зубы в порыве ярости, но тут же произнес в трубку:
Да, конечно, господин Кальцер, с большим удовольствием.
Вот и решено, так же безлико ответил голос, Мне бы хотелось обсудить кое-какие детали для поездки в РИО. Надеюсь, у вас найдутся все необходимые ответы, герр Кестнер. Специалист вашего уровня большая редкость для этих мест, и я в предвкушении нашей беседы.
Буду рад помочь, сухо проговорил Рейнхольд, и даже сам скривился от того, как фальшиво прозвучали его слова, До встречи, господин Кальцер.
Буду ждать, безразлично ответил тот.
3
Наш Дом, и правда, большой. Даже огромный. Папа как-то говорил, что в нем жили все члены семьи Клингедорф, и даже показывал мне большое генеалогическое древо, вырезанное на деревянной панели у входа на первом этаже. Я мало что понял, но делал вид, что мне интересно взрослые, очень любят, когда ты с ними соглашаешься. Если ты кивнешь, и скажешь «Да-да, Папа, я слушаю», они не станут злиться или начинать свою историю заново, а это уже хорошо. А пока они говорят о какой-то скучной штуке, можно подумать о чем-то своем. О замке из конструктора или о цветных мелках, например.
Смотри, Вили. Наш Дом называется «Лезвия-на-воде». Знаешь почему? голос Папы сегодня слегка хриплый. Мне никогда не нравилось, когда он звенел бутылками в шкафу, но чаще всего, это занятие поднимало ему настроение. Интересно, как это работает?
Нет, пап, не знаю, на самом деле, знаю прекрасно, но если ему так нужно поговорить то, пожалуйста. Я рад, когда у Папы хорошее настроение.
Ну, тогда начнем с самого начала. Я же рассказывал тебе об этом пару дней назад? иногда Папу лучше не злить. Хочет что-то рассказать, пусть рассказывает. Мне не тяжело его послушать, а ему приятно вспомнить, Это все потому, что ты никогда не слушаешь меня.
Прости, Пап. Наверное, из головы вылетело.
Ладно. Но в последний раз, снова звон бутылок, выдох, хлопок, будто взорвался маленький снаряд, и в его руках оказывается толстая деревянная пробка, Наша фамилия, Клингедорф состоит из двух слов: «Klinge» лезвие, клинок, а «Dorf» поселок, деревня. Дом стоит возле озера Страуб. Вот и получается, что где находятся лезвия, сынок?
На воде, пап. Теперь понятно.
Ага, вот и хорошо, он снова бренчит бутылками. Что-то льется в бокал. Запах приятный, но от него у меня часто болит голова, Теперь вернемся к нашей истории. Ты ведь понимаешь, что человек, который не чтит историю своего рода и прошлое предков, никогда не добьется успеха?
Ну, если Папа так считает, то
Да, пап, конечно.
Вот и умница. Фундамент этого дома заложил твой прадед Ганс. Он у нас долгожитель. Сколько сейчас прадедушке, Вили? голос отца такой же мягкий, как подгнившее яблоко. Кажется, эта штука, которую он наливает из бокала не такая уж и безопасная, как он считает. Неплохо бы его предупредить об этом, но Папа уже взрослый, и сам все знает.
Сто восемь, папа. Я знаю, когда у него день Рождения.
А когда ты последний раз виделся с ним, ммм? в кухне слишком тесно, и некуда спрятаться от этого запаха. Надо терпеть. Папа ненавидит, когда разговор внезапно прерывают. «Начал что-то делать, Вильгельм Клингедорф, имей силы и смелость закончить это». Я снова смотрю на узорное древо с черно-белыми портретами родственников, киваю головой. Какое же оно огромное, какое ветвистое. И почему я должен все это знать наизусть? Это же так скучно!
Вчера, пап. Я навещал его на втором этаже.
Хороший мальчик, улыбается Папа, поднимая на меня сонные глаза, Вот это правильно. Дедушка Ганс сказал, что все поколения Клингедорфов будут жить в его доме, и каждая семья, а их, сынок, четыре, возводила себе по крылу, а то и по целому этажу. Видишь, Вили, прадедушка Ганс и прабабушка Молли стоят в самом начале нашего древа.
И, правда, две фотографии, связанные друг с другом узором резного сердечка виднелись внизу обширной гравюры. И Ганс, и Молли не отличаются любовью к правнукам, поэтому я не слишком-то им рад. Ну, если надо, то пусть будут, мне-то что.
Следующими идут дедушка Оскар с бабушкой Анной, и бабушка Магда с дедушкой Клаусом. Был еще и третий сын почивший дедушка Генрих, но о нем мало что известно. Кроме того, что тот был конструктором и собирал всякую дребедень у себя в мастерской. Важно знать: у Ганса и Молли были только сыновья. Запомнил? палец отца скользит вверх, указывая на следующие четыре фотографии, расположенные почти в ряд. Лица у всех такие серьезные, что мне становится смешно, но я молчу и не подаю вида.
Конечно, пап. Я помню, как ты говорил. Магда и Анна чужая кровь.
Верно, Вили. Анна и Оскар мои родители, а Магда и Клаус родители тети Астрид. Есть еще покойная тетя Эльза, но ты, наверное, совсем не помнишь ее? Она умерла совсем молодой. Видишь ее фото? Мы семья. Мы кровь нашего Дома, сынок. А этот придурок Лео, муж Астрид, который мнит себя художником, тоже чужая кровь. Ясно? И твоя мать чужая кровь для семьи Клингедорф. Обычное дело.
Странно слышать такое от Папы. Впрочем, когда он напивается этой штуки из бутылки, а делает он это часто, от него и не такое можно узнать. Я давно перестал обращать на это внимание.
Мы твои родители, и родители Ники. Видишь, это наше фото со свадьбы? отец тычет пальцем еще выше, словно я не могу проследить ветвь взглядом, Давно это было.
Наверное, и, правда, давно. Во всяком случае, родители здесь выглядят куда моложе. Отец еще не располнел и не оплыл от пьянства, а мама не поседела, как снег и не высохла, как трава под окном моей комнаты.
Астрид и Лео родители Тома и Люси. Никогда не понимал, что нашла моя сестрица в этом бездарном ублюдке, говорит отец, и его лицо краснеет от злости и раздражения, Когда-нибудь, и ты, и твоя сестра должны будут привести к нам в дом чужую кровь, сынок. Но знай, что кровь крови рознь. Знай, что рано или поздно на этом древе, вместе с остальными, будет висеть твоя свадебная фотография. Чувствуешь? Это гордость за свой род, мой мальчик. В семье наша сила, а все остальное приходящее и уходящее. Ну, чувствуешь?
Чувствую, пусть я вру, но отец не знает этого, и ему приятно. Я ничего не чувствую, когда вижу все эти черно-белые физиономии, а вот рамка, в виде сердечек, веточек и стрелочек красивая. Я бы хотел, что бы такие узоры были в моей комнате, но знаю, что отец не позволит.
Нашему Дому не так много лет, продолжает Папа, с восхищением разглядывая генеалогическое древо, Но посмотри, как он красив сейчас. Разве не так?
Так, папа, соглашаюсь я, искренне радуясь, что отец не видит моего лица и не знает, о чем я думаю, Конечно, так.
На самом деле, конечно нет. Наш Дом и красота понятия абсолютно разные. Как говорит моя сестра Ника диаметрально противоположные. Не знаю, что это обозначает, но звучит интересно, а я люблю необычные слова. Красивые дома я видел когда-то давным-давно, когда бывал в городе. Там полно особняков, хватает поместий, есть даже пара-тройка настоящих дворцов.
«Викторианский стиль в архитектуре, сказал мне как-то меланхоличный дядя Лео, покуривая трубку, Вот, что это такое. Общий термин в англоязычных странах для обозначения всего многообразия разновидностей эклектического ретроспективизма, распространенных в викторианскую эпоху. Черт знает, зачем я говорю об этом ребенку. Ты же все равно не понял ни слова. Так что, брысь отсюда, пока не влез в мои краски и не уронил холст!»
Дядя Лео часто бывает раздражительным и злым. Вернее, бывал. Потом он исчез, как и остальные. Он был странный, но необычный. Мне его не хватает.
А вот нашему Дому точно не хватает красоты и утонченности, или как это говорят взрослые, эстетики? Он стоит прямо на берегу озера Страуб, с одной стороны обнесенный кладбищем, а с другой, неприступным лесом под названием Шварцвальд. До ближайшего города, как говорила тетя Астрид целый час на повозке или половина дня пешком. Дорога такая ухабистая и неудобная, что идти по ней почти невозможно. Когда я был маленьким, я несколько раз убегал в лес, а однажды, даже сам не смог найти дорогу обратно. Меня привел прадедушка Ганс, тяжело опираясь на свое охотничье ружье.
А что до красоты, то сам дом просто огромен. И построен как-то совсем странно. Если смотреть на него с севера, то можно насчитать шестнадцать этажей. Если с юга всего восемь. Если заходить с востока двенадцать, а с севера только один этаж. Черный, как крепостная стена на картинках в книгах. С одинокой бойницей посредине. И какая тут может быть красота?
Бабушка Анна считает этажи иначе. Как говорит Папа, она просто зациклилась на своем Боге, и поэтому перестала считать первый этаж, ибо первый для каждого это Бог, третий, ибо это число перекликается со Святой Троицей, шестой ибо шесть число Зверя, седьмой ибо семь Божественное число, восьмой ибо восемь ей напоминает символ бесконечности, девятый, ибо девять это перевернутая шесть и тринадцатый, ибо число тринадцать приносит несчастья. В результате выходит девять этажей, да Подвал. Итого десять. У нее все всегда просто.
Бабушка Анна всегда хочет помочь. И всегда молится. И всегда смотрит прямо в глаза.
Снаружи дом оброс окнами, бойницами, просветами и щелями, окутался лестницами, переходами и балконами, покрылся мхом и вьюнами. На самом деле, вьюны смотрятся неплохо они закрывают гнилые доски и камни, поэтому летом Дом приобретает совсем другой вид. Можно не обращать внимания на этажи, но есть и то, что никак нельзя не заметить: широкий сверху, он сужается к основанию, словно пирамиду из Египта перевернули вверх тормашками и воткнули в прибрежную грязь Страуба. Верхние этажи насчитывают по восемь-десять комнат, а нижние одну или две. Странно строили дома в прежние времена. Я такого никогда не видел даже в городе.
Изнутри дела тоже не лучше к примеру, из окон четвертого этажа всегда виден внутренний двор, хотя они смотрят во все стороны света, а из седьмого видно только кладбище. И только ночное, в какое бы время суток ты не посмотрел наружу. Мама говорит, что это только обман зрения, а Папа утверждает, что все дело в зеркальных стеклах, которые преломляют солнечный свет. Не знаю, кто из них прав, и что такое эти зеркальные стекла, тоже.
Совсем скоро, сынок, и ты построишь свой этаж в нашем Доме, говорит мне Папа и улыбается, так и не заметив, как я увлекся собственными мыслями, Ты рад этому, сынок? Слышишь меня?
Слышу, папа, говорю я, стараясь выдавить улыбку, Конечно, рад.
Шестнадцатый этаж
1
Я спускаюсь с чердака по шаткой деревянной лестнице, которая скрипит и прогибается под ногами. Она уже давно поросла паутиной, и наступать на перекладины так же мягко, как на шелковистый ковер. Только сейчас понимаю, что иду босяком наверное, забыл тапочки в детской, или там, наверху? Теперь без разницы все равно я не вернусь на чердак. Хоть за тапочками, хоть за свечкой. Слишком уж там страшно.
Внизу лестницы уже лучше: здесь не гуляет ветер, а раскатов грома почти не слышно, хотя его отголоски доносятся из-за полуприкрытой двери. Справа и слева горят свечи в жирандолях некоторые успели оплавиться целиком, другие только наполовину. Выходит, с того самого дня, как пропал последний, прошло не так-то много времени, и на чердаке я пробыл совсем недолго.
Не смотря на свет и тепло, идти нужно осторожно и медленно. Пустой Дом не очень любит, когда кто-то бродит по нему ночью.
Я редко бывал здесь и раньше: есть те этажи и помещения, в которые нельзя заходить. Нет, там нет монстров, как в Подвале, зато есть остальные жильцы. Если вдуматься, то в Доме я знаю далеко не все комнаты, и даже не всех его жильцов. Конечно, мы виделись с ними, но никогда не были слишком дружны.
Шестнадцатый этаж нашего Дома это владения тети Астрид и дяди Лео. Здесь его художественные мастерские, его маленькая галерея, ее швейная комната и ее примерочная. Они оба творческие люди и, наверное, как раз это их сроднило. Кажется, они прожили вместе больше пятнадцати лет, и успели похоронить троих детей. А потом, они исчезли сами.
Теперь этот этаж пуст, все двери нараспашку можно заглянуть в каждый уголок, если есть желание. Но я заходить точно не хочу: тетя и дядя не слишком любили незваных гостей, а Лео мог и огреть тубусом для бумаг, если совать нос, куда не следовало. Тем более, что последнее время у него совсем не ладилось с художествами. Он называл это угасанием, а Папа бездарностью.
Остальные молчали.
В свое время дядя Лео был настоящей знаменитостью. Он выставлял свои работы в Столице, и даже был приглашен ко двору. В его мастерской, на стене, можно увидеть развешенные благодарственные письма и пожелания поклонников. У него был тот редкий талант, который позволял подмечать детали. Впрочем, и рисовал он только детали, деталями и детально. К примеру, могильные кресты, сложенные из других крестов. Черепа младенцев, сделанные из крошечных черепков или засохшие цветы, сплетенные из других лепестков и стеблей. Он называл свои работы «Некрореализмом» или «Танаторомантикой». Но как мне кажется, смысл этих слов знал только сам дядя Лео.
Потом, когда его популярность пошла на спад, он отстроил себе еще одну комнату на этаже, которая свисала с края Дома, как раковая опухоль, чтобы устроить там маленькую галерею. Туда заглядывали приезжие, да и я бывал не один раз. Правда, к тому времени дядя стал рисовать только трупы. То трупы в могиле, то трупы за столом с одинаковыми белыми лицами, то трупы в постели друг с другом, то трупы в небесах.
Не смей показывать детям такое! визжала тетя Астрид, когда мы с Томом, Люси и Никой пришли поглазеть на его творения, Ты совсем с катушек слетел, идиот?
Может быть, дядя Лео, и правда, к тому времени немного сошел с ума, но с ним явно происходило что-то недоброе. Он стал рассеянным, забывчивым, и задумчивым, словно постоянно обдумывал какую-то невероятно важную проблему. Он забывал все и вся. А потом, забыли о самом дяде Лео.
Никто так и не понял, когда именно пропал дядя Лео. Он и прежде мог позволить себе исчезнуть из Дома на несколько дней, называя это поисками вдохновения, но в один прекрасный день он просто перестал появляться за общим столом.
Дядя Леонард был умным, образованным человеком с длинными черными волосами, бледной кожей и крючковатым носом. Он носил уродливое пенсне и любил бесформенные цилиндры. Больше сказать о нем толком нечего, кроме того, что однажды, дядя Лео обнаружил, что его наброски, которые он делал в своем собственном блокноте, стали исчезать.