Поначалу я встречался с Радзиевским по работе, брал у него интервью, потом просто жалел старика, жившего в полном одиночестве. Когда у меня выдавалась свободная минутка, заглядывал к нему, всего-то пару раз в месяц. Но он очень ценил эти редкие свидания. С ним всегда было о чем поговорить. Рассказывать Радзиевский умел, а повидал в жизни он многое. Правда, в последнее время он все чаще скатывался к теме эфира, все твердил о том, что стоит на пороге величайшего открытия и скоро докажет всему научному миру, что старина Эйнштейн повел всю ученую братию по заведомо ложному пути.
Я верил и не верил ему. С одной стороны, о пресловутом эфире можно было прочитать в любом учебнике физики для средней школы. Эфиром ученая братия величала некую субстанцию, почти невидимую, но, возможно, составляющую все остальные известные и изученные человеком частицы. Ученый мир, вроде бы, признавал его существование, хотя никто и не представлял себе, что это такое. Постепенно слово «эфир» вошло во многие языки, означая нечто воздушное и неосязаемое, существующее только на словах. А Радзиевский утверждал, что сумел этот эфир пощупать руками.
Рассуждать об этом было бессмысленно. Углубляться в извилистые узкие коридоры научной мысли с моим гуманитарным образованием было просто глупо. Все равно я мало что в этом понимал. Но одно знал наверняка. Несчастный Радзиевский верил мне, как собственному сыну, и неслучайно доверил свой секрет. Поэтому было делом чести выполнить его последнюю просьбу. Тем более что она не казалась невыполнимой. Не было ничего сложного в том, чтобы съездить в Москву и встретиться с академиком Вяземским.
Не откладывая дело в долгий ящик, я прямо из дома позвонил главному редактору и взял недельный отпуск за свой счет. Потом начал собирать вещи. На календаре значилось третье ноября, вторник. Завтра среда, а Радзиевский велел дожидаться академика именно по средам. Если вечером я отправлюсь в Москву поездом, то уже в шесть утра буду в столице. До часа дня как-нибудь пережду, а потом отправлюсь в условленное место встречи. Надеюсь, Вяземский не заставит себя долго ждать.
Много вещей с собой я не брал. Сунул в карман куртки документы и деньги. Подумав, добавил к ним зубную щетку. Большего для однодневной поездки и не требовалось.
Опасался только одного. Меня смущало появление двух федералов, как назвал их Канатчиков. Дома у Радзиевского я мельком видел обоих. Капитан был прав. При взгляде на них мороз пробирал кожу. Чувствовалась в них неприкрытая враждебность и настороженность ко всему окружающему. В движениях читалась пружинистость выкидного ножа. С такими не забалуешь.
И только я вспомнил об этих типах, как в прихожей раздался долгий и тревожный звонок. Пока я раздумывал, открывать или нет, звонок всполошил, наверное, всех соседей.
На пороге стояли они. Такие разные и такие одинаковые на вид. Позже я понял, что было в них похожего. Нет, не одинаковые серые костюмы и черные плащи, а выражение их лиц. Холодное, непроницаемое, словно гранит, бездушное. Помню, как невольно содрогнулся я от мысли, что такие лица, должно быть, очень идут хладнокровным убийцам.
Дмитрий Ремезов? спросил тот, что был пониже.
Я за него, попробовал я отшутиться, но моя шутка не произвела на них никакого впечатления.
Тогда я просто утвердительно кивнул головой.
Проходите.
Они оба важно вынули откуда-то из недр своих костюмов служебные удостоверения и в развернутом виде сунули мне под нос. Я только и успел прочитать, что значились они в каком-то грозном ведомстве, и отступил в сторону.
Вы живете один? снова спросил низкий, который был, судя по всему, главным в их тандеме.
Нет, вместе с Талибом, ответил я.
Коротышка вытаращился на меня так, будто я прямо у него на глазах изрыгнул пламя.
С кем? озадаченно переспросил он, напрягая извилины.
С Талибом, спокойно повторил я. Это мой крыс. Он белый.
Клетка с крысенком, вернее, с взрослым, полным сил, крысом-альбиносом, стояла в углу комнаты, прямо на полу. Она была открыта. Я никогда не ограничивал Талиба в свободе передвижения. Он преспокойно разгуливал по всему дому, причем у него и мысли не возникало сбежать от меня. Наверное, я для него был таким же единственным другом, как и он для меня. Со стороны это, должно быть, выглядело довольно глупо. Трудно поверить в дружбу крысы и человека. Тем не менее, отношения между нами, скорее, напоминали искренние человеческие. По крайней мере, я мог поделиться с Талибом любыми проблемами, и был уверен в том, что он ничего не разболтает.
В данный момент Талиб где-то гулял, скорее всего, заполз под ванную. Он часто скрывался там, видимо, повинуясь древним инстинктам своего рода.
Тем временем, федералы обшарили цепкими, ничего не пропускающими взглядами всю мою квартиру. Жил я довольно скромно, как и живут обычно провинциальные холостяки. В моей квартире была только одна комната, всю обстановку которой составляли диван, тумбочка, кресло, небольшой журнальный столик, небольшой шкаф, забитый, в основном, книгами и телевизор. Кухня отличалась такой же скромностью: древний буфет с треснувшим стеклом, да исцарапанный стол с тремя табуретками.
Вы хорошо знали Радзиевского? неожиданно спросил коротышка.
Я пожал плечами.
Иногда захаживал к нему, на чашечку чая, но не могу сказать, что знал его очень хорошо.
Вам что-нибудь известно о его исследованиях? его взгляд так и впился в меня.
Волнуясь и дрожа, как абитуриент на вступительном экзамене, но внешне стараясь оставаться спокойным, я ответил:
Да, он как-то обмолвился, что умеет превращать воду в золото. Даже обещал показать, как это делает. Но так и не показал. Наверное, просто выдавал желаемое за действительное. Если бы он умел превращать воду в золото, то не жил бы так скромно.
Больше он ни о чем не рассказывал? не унимался коротышка.
Его партнер, верзила, во время допроса возвышался рядом с ним, грозно хмуря брови. У меня сложилось впечатление, что скажи коротышка ему «Фас!», как он незамедлительно бросился бы на меня и изорвал зубами в клочья. Мне стало страшно.
Нет, больше Радзиевский ничего не рассказывал. Он вообще был человеком со странностями. Об этом весь город знает. А почему вы об этом спрашиваете? Вы думаете, что это было не самоубийство?
Коротышка вздрогнул. Впервые за время беседы он хоть как-то проявил свои чувства.
Нет, с чего вы взяли?
Просто обычно в подобных случаях представители закона не посещают возможных свидетелей с расспросами.
Так поступают только местные представители власти, презрительно заметил коротышка. Мы обязаны проверить все. А что это у вас за сверток?
Я похолодел, когда его взгляд уткнулся в сверток Радзиевского, который так и остался лежать на тумбочке.
Это газеты, нашелся я. Кое-какие старые мои заметки. Сегодня захватил с работы.
Можно взглянуть?
Пожалуйста, простое слово, которое я произносил несметное количество раз в жизни, едва не вывернуло мне язык, неожиданно отказавшийся повиноваться.
Коротышка подошел к тумбочке и взял сверток в руки. Он был небольшим, плотно свернутым в старую газету. Сверху как раз выделялась моя фамилия под какой-то заметкой. Сверток был перетянут суровой ниткой. Повертев в руках, коротышка положил его на место, чем спас меня от преждевременного инфаркта. Вряд ли мое сердце выдержало бы, если б он начал разворачивать сверток.
В ближайшее время вы никуда не собираетесь уезжать? как чувствовал, спросил напоследок коротышка.
В комнате не было ни малейших следов приготовления к отъезду. Значит, он просто забрасывал удочку. Но я был не так прост.
Нет, никуда. Разве что совершу прогулку за город. Неплохо было бы немного развеяться после случившегося.
Мой ответ, казалось, удовлетворил коротышку. С задумчивым видом он машинально кивнул, и, прихватив с собой верзилу, потопал в прихожую.
Если все же надумаете куда-нибудь поехать, сообщите об этом в милицию, потребовал коротышка. Дело еще не закрыто.
Они ушли, оставив меня в мрачных раздумьях. Впрочем, теперь сомнений не осталось. Я должен был ехать в Москву!
Тем же вечером, тайком, прячась от прохожих за осыпавшимися ветвями придорожного кустарника, я пробрался на вокзал. Покупать билет в кассе не рискнул. Дождался, пока проходящий поезд не остановится, и нырнул в ближайший вагон. Договориться с проводником не составило большого труда. Пять минут спустя я уже ехал в купе в столицу
Я и не заметил, как бокал опустел. Пиво закончилось так же быстро, как пролетает долгожданный летний отпуск. Но повторять заказ я не решился.
Что-нибудь еще?
Я поднял взгляд. У моего столика, некрасиво двигая челюстями и пережевывая жвачку, нетерпеливо топталась с ноги на ногу официантка с каким-то помятым лицом. Неизвестно, откуда она взялась. В ее руках волновался засаленный блокнот.
У вас можно покушать? спросил я.
Только закусить, истерично хохотнула она. Могу предложить сосиски, картофель фри, куриные крылышки, салат из морской капусты
Прерывая бурный словесный поток, я попросил салат и сосиски. Цены на картофель здесь были сверхвысокими, ибо везли его отчего-то из-за границы, а куры-гриль (я знал это по опыту) скорее напоминали недоношенных зародышей, чем то, чем они обязаны были быть.
Официантка принесла заказ, на всякий случай поставила передо мной пепельницу и улыбнулась. Очевидно, какое-то впечатление я все же на нее произвел
Всю ночь я не спал. При тусклом освещении купейного светильника распечатал сверток и читал, читал, читал. Передо мной выплясывали непонятными загогулинами витиеватые формулы, давили на мозг заумные определения, но кое-что мне все же удалось понять. Во мне крепла уверенность в правоте Радзиевского. Его исследования в самом деле могли перевернуть мир. Даже моего узкого, ограничивающегося школьным курсом, образования хватило для того, чтобы понять всю выгоду этого открытия. Одинокий полоумный старик предлагал миру бесценный подарок. Он хотел подарить человечеству неиссякаемый источник энергии!
Оторвавшись от чтения, я закрыл глаза и закружился в вихре фантазий. Энергия, движущая сила всего сущего Истинное наполнение мира Животворная длань Ах, сколько эпитетов вертелось на языке, но один так и рвался наружу. Всемогущество! Вот что предлагал Радзиевский человечеству. Неиссякаемая энергия способна была дать человеку все, о чем до этого он мог только мечтать. Она могла одарить человека такой силой, что межзвездные полеты превратились бы в сущий пустяк, природные катастрофы потеряли бы всякий смысл, а человек перестал бы тратить основную часть жизни на физический, рабский труд и мог бы целиком и полностью сосредоточиться на силе мысли. Но
Всемогущество коварная вещь! Это редкий по силе наркотик, устоять против соблазна которым невероятно сложно. Как почувствует себя человек, когда в его руки внезапно свалится нечто, дающее ему превосходство над остальными? Радзиевский был человеком увлеченным, и потому его можно понять. Но окажись на его месте другой, менее альтруистичный индивид? Неиссякаемая энергия С ее помощью можно завоевать мир
От одной этой мысли я невольно поежился. Будь у Гитлера нечто похожее на то, что открыл Радзиевский, кто знает, чем окончилась бы война
Ночь до Москвы пролетела незаметно. Все меньше нравилась мне история, в которую я влип по воле покойного ученого. И не отпускали тревожные предчувствия. Что-то подсказывало мне, что все окажется далеко не так просто, как я предполагал. И предчувствия не обманули
До назначенного срока оставалось больше часа. Времени было достаточно для того, чтобы выпить еще кружечку пива. Я подозвал официантку, сделал заказ и, спросив, где находиться санузел, ушел освежиться. Когда вернулся, пиво уже дожидалось меня на столе. Опустевшие тарелки из-под салата и сосисок, напротив, с него исчезли.
Устроившись на стуле, я заметил, что под бокалом лежит какая-то бумажка. С гулко бьющимся сердцем, незаметно от других стащил ее со стола, развернул и украдкой прочитал: «Вам угрожает опасность. Не ходите на встречу». Сердце сжалось и все похолодело внутри, когда я перечитал эти строки. Кто-то следит за мной? Кто-то знает, зачем я тут? Но ведь это невозможно! Знать об этом могли только я и Радзиевский. Но последний уже второй день, как умер. А я я никому не говорил о своих планах.
Судорожно схватив бокал, я торопливо, мелкими глотками стал поглощать пиво, совершенно не обращая внимания на его отвратительный вкус. Более всего меня в эту минуту интересовало, кто мог подложить эту записку. Тайком я обвел взглядом все помещение. Изменений за время моего отсутствия не произошло никаких. Все те же клиенты, казалось, даже позы не сменившие. Тогда кто, если не они? Официантка?
Вон она, стоит у стойки, о чем-то беседует с барменом. Все также глупо жует жвачку. На лице ни грамма интеллекта, только пуд дешевой косметики. Сама написать такое она явно не могла. Ее попросили передать записку? Возможно, но опять же, кто? Тот, кто находится за пределами кафе! За мной следили снаружи!
Сунув записку в карман, я отодвинул недопитое пиво в сторону и вышел из кафе. Мне показалось, что в мою спину при этом впились взгляды всех посетителей.
Погода оставалась хмурой. Давило небо, угнетающей серостью отражаясь в каменных коробках высоченных домов. В лицо летела омерзительная мересь, мельчайшими капельками покрывая кожу, задувал легкий, пронизывающий ветерок.
Подняв воротник, я зашагал к месту встречи. Записка лишь распалила мое любопытство, и в этом проявлялся и профессиональный интерес. Как журналист, я не раз встревал во всякие темные истории.
На остановке теснился народ. Люди жались друг к другу, пытаясь залезть под сводчатый полукруглый козырек, будто там могло быть теплее. Я устроился рядом. Сверток сунул подмышку, вынул из кармана четки и начал методично перебирать их озябшей, посиневшей от холода рукой.
Время шло. К остановке один за другим подходили автобусы, троллейбусы, маршрутное такси. Люди вливались в общественный транспорт потоками и вываливались из него гроздьями. Скоро я стал единственным, кто стоял тут так долго.
Потом из толпы приехавших на очередном автобусе неожиданно вынырнул высокий старик с аккуратной, клинышком постриженной, серебристо-седой бородкой, в каракулевой шапке-пилотке и со старым, потертым портфелем в руке. Он подлетел ко мне, схватил под локоть, и, не успел я опомниться, потащил за собой.
Не оборачивайтесь, за нами может быть слежка, шептал он мне на ухо. За углом метро. Смешаемся с толпой, и там вы передадите мне сверток.
После этого он также неожиданно отстал от меня и полетел вперед уверенными размашистыми шагами. Я едва поспевал за ним, опасаясь потерять его из виду. Настораживало лишь то, что для академика, пусть даже давно живущего в Москве и обладающего всемирно известным именем, он выглядел чересчур идеально. Именно так, как представляют себе профессоров и академиков обыкновенные люди по фильмам и книгам. Идеальный образчик, что и говорить. Я шел за ним, дивясь своему наблюдению, и невольно вспоминал Радзиевского. Тот не обладал звучным научным титулом, но, несомненно, был ученым. Внешний облик его был далек от того идеала, который гордо и стремительно вышагивал передо мной.