Да, я наслышан, усмехнулся Ленин.
Мы принялись за еду. Я обратил внимание на манеру Владимира Ильича закусывать кашу яйцом.
А вот мы в молодости могли себе позволить и вина выпить, и пива, заговорила вдруг Крупская, словно бы укоряя меня.
Да, Наденька, просветлел лицом Владимир Ильич. Помнишь, в Швейцарии, когда мы с тобой гуляли и покупали у кгестьян молодое вино и сыр?
Володя, ты же никогда не любил вино, всегда предпочитал ему пиво, заулыбалась товарищ Крупская. Помню, как в Праге вы спорили с Шулятиковым какое пиво лучше? Он предпочитал немецкое, а ты чешское.
Да как можно считать немецкое пиво пивом? Хуже него только английский эль.
Ишь, какие подробности из жизни вождей открываются. Владимир Ильич предпочитал вину пиво! А ведь я всю жизнь полагал, что Ильич был трезвенником. Если переживу гражданскую войну, доживу до пенсии, то напишу воспоминания о своих встречах с Лениным. А что такого? Чем я хуже тех курсантов, что вспоминали о том бревне, что они тащили на субботнике вместе с товарищем Лениным? Наверняка никто еще не писал о том, как Владимир Ильич приглашал его на ужин? Помнится, кто-то из соратников повествовал о «ленинском» бутерброде куске хлеба, намазанном маслом, с вареньем и сыром.
Наверное, только два человека среди моих знакомых не пьют это вы и Феликс Эдмундович, заметил Ленин. Ну, товарищ Дзержинский ладно, он у нас аскет, считающий выпивку уделом слабых, ну, а вы-то? Или, вы скажете, что из-за религиозного воспитания?
Нет, не скажу, не стал я спорить с вождем. Мои предки из староверов, но меня самого никто не учил, что пить водку ли, вино ли это плохо. Мне это не нужно, вот и все.
Странно. Вы ведь по своему происхождению не из рабочих, а из крестьян.
А чем крестьяне отличаются от рабочих? удивился я. Что те пьют, что эти.
Владимир Иванович, вы не читали исследования по поводу пьянства в кгестьянской среде? поинтересовался Ленин.
Читать-то я читал, только эти исследования проводились гораздо позже нынешней эпохи, и я неопределенно повел плечами.
Прочтите хотя бы работу Павла Ггязнова[2]. Любое дело у кгестьян начинается с пьянки. Да что там четвегть года русский кгестьянин пговодит в праздности и пьянстве. Двенадцать главных церковных праздников, храмовые праздники, да еще разные даты, вгоде тезоименитства импегатора, не говоря уже о свадьбах, крестинах и всем таком прочем. А из-за взрослых страдают и дети. Сгедняя смегтность детей на тысячу человек в Бгитанской империи пятьдесят человек, а у нас шестьсот. И это данные на мигное время. Боюсь, сейчас статистика гораздо хуже.
Так ведь, Владимир Ильич, решил я заступиться за свой класс, крестьяне пьют не от хорошей жизни, да и развлечений у них не так и много. Кабак для них и клуб, и библиотека. Да и детская смертность зависит не только от пьянства родителей, но и от уровня развития медицины, от нищеты. А чем лучше рабочие? Разве они меньше пьют?
Пролетариат восходящий класс. Он цельный, здоровый. Пролетариат не нуждается в опьянении, которое бы его оглушало или возбуждало. Ему не требуется ни опьянение половой несдержанностью, ни опьянение алкоголем. Может быть, кто-то из рабочих, еще не оторвавшийся от крестьянского мира, если и позволит себе выпить, то это ненадолго. Как только вчерашний крестьянин врастет в новую среду, станет истинным пролетарием, как он перестает пить.
Владимир Ильич проговорил это с такой убежденностью, что если бы я в своей жизни не видел этого самого «пролетариата», не вылезающего из рюмочных или квасивших в собственной квартире, или в детской песочнице, поверил бы на слово. А уж теперь, во время гражданской войны, так вообще лучше промолчать. Наверное, и на самом-то деле в Советской России не пьем только мы с товарищем Дзержинским.
Володя, ты опять идеализируешь пролетариат, вмешалась Крупская. Вспомни, как в том же Лонжюмо наши молодые пролетарии некоторые даже потомственные рабочие, накачивались французским вином, а кое-кого приходилось выручать из полицейских участков за дебоши.
Накачивались, потому что они были оторваны от своей родины, от работы, и от своего коллектива, парировал Ленин. А по возвращению в цеха они сразу же переставали пить. Им это просто не нужно. Вон, как Владимиру Ивановичу. Мы уже разрешили открывать частникам рестораны и пивные, где можно продавать пиво. А товарищи из Политбюро настаивают на свободной продаже водки. Дескать, это принесет в бюджет не менее пяти процентов дохода[3]. Но я категорически против. Пиво, это еще туда-сюда, но водки в стране победившего социализма быть не должно.
Я не стал говорить, что товарищи из Политбюро поскромничали. После отмены «сухого закона» доходная часть государственного бюджета от продажи водки составит двенадцать процентов. Другое дело, что потери государства от пьянства были гораздо выше, нежели доходы с продаж.
Вошла горничная, унесла опустевшие тарелки, принесла корзинку с сухариками, варенье, а потом чай в стаканах без подстаканников. Горячо же
Владимир Иванович, а в честь кого вас назвали? поинтересовалась вдруг Надежда Константиновна, проигнорировав предложение обращаться просто по имени.
Да кто его знает? честно ответил я, так как и на самом деле не знал, почему меня так назвали. Родителей у меня давно нет, их не спросишь. Может, священника нужно спросить, который крестил? Но мне как-то все равно было как назвали, так и назвали.
Вы сирота? спросила Крупская.
Теперь я пожалел, что не расспросил поподробнее тетку о своих родителях. Я ведь даже не знаю, сколько мне лет было, когда они умерли, и обстоятельства смерти. И как я жил, и где жил, тоже не знал. Поначалу не интересовало, а потом стало не до того. Да я же и дома-то почти не жил, а потом тетка меня вообще выгнала. Кстати, до сих пор не выяснил из-за чего? И тетку Степаниду, к стыду своему, почти не вспоминал. Ну, не успел я проникнуться родственными чувствами к незнакомой женщине, что тут поделать? Вон, даже ни одного письма не написал.
Меня тетки вырастили, неохотно признался я. Одна в деревне, другая в городе. Спасибо им, выучили и в земской школе, и в учительской семинарии.
Вы же девяносто восьмого года рождения? продолжала расспросы Надежда Константиновна. А ее супруг, подперев подбородок рукой, просто сидел и устало ждал.
Так точно, одна тысяча восемьсот девяносто восьмого.
А число, если по старому стилю? Месяц?
Вот так да Расспросы товарища Крупской уже напоминали допрос военнопленного, обязанного четко отвечать как его имя, должность, номер воинской части, фамилия командира, место дислокации.
Девятнадцатого августа, если по старому стилю, ответил я, а потом спохватился если я определил свой день рождения первым сентября, то по старому стилю это будет восемнадцатого августа, потому что в девятнадцатом веке разница между стилями составляла двенадцать дней, а не тринадцать, как сейчас. Впрочем, для Крупской один день значения не имел.
Это точно, что в августе? продолжала допрос Крупская.
Подавив в себе накипающее раздражение, ответил:
Надежда Константиновна, вы можете запросить Череповецкий губисполком. Пусть вышлют мою метрику или сделают выписку из метрической книги. Меня крестили в единоверческой церкви села Ильинского, все документы на месте.
Товарищ Крупская, как начальник со стажем, предпочла не заметить нарастающее недовольство, а опять задала вопрос:
А ваша матушка не могла в девяносто седьмом году работать в Петрограде ну, тогда еще Петербурге, или в Москве в девяносто седьмом году? В крестьянских семьях принято наниматься в город кухарками, няньками, кем-то еще?
Может, подразнить Надежду Константиновну? Дескать, я в дате своего рождения не уверен, все могло быть, но отчего-то стало обидно за незнакомую женщину, считавшуюся здесь моей матерью. Если бы речь шла о моей настоящей матери, я бы уже поднялся и ушел. А мужчине за такие вопросы, имеющие двойное толкование, следовало дать в морду. Но о своей «здешней» матери я знал только то, что ее звали Елизаветой Дмитриевной, вот и все. Но тут я начал догадываться, отчего Крупская задает дурацкие вопросы, мое раздражение рассосалось и стало смешно. Не думал, что сплетня о моем происхождении дойдет до Крупской и так ее заденет.
В нашей округе вообще на заработки не ездили. У нас зимой выплавкой железа да кузнечным делом занимались руда болотная скверная, зато своя, можно гвозди ковать, а потом продавать их лавочникам. А женщинам у нас вообще не полагалось куда-то ездить. Чай, раскольники мы, хотя и в храм единоверческий ходим. Тетка в Череповец переехала, потому что муж свою землю братьям уступил, а сам на завод нанялся, не захотел крестьянствовать.
Кажется, Крупская была удовлетворена моими ответами. Товарища Ленина отправили в ссылку в феврале девяносто седьмого года прошлого века, а я родился в девяносто восьмом. Не совпадает. Владимир Ильич с торжествующим видом поглядывал на супругу мол, я же тебе говорил, а ты не верила, а она даже изобразила смущение.
Надежда Константиновна, допив свой чай, ушла, и мы с Владимиром Ильичом остались вдвоем. Я решил, что Ленин сейчас пригласит меня в кабинет, чтобы поговорить о чем-то действительно важном о моем назначение Председателем ВЧК, или как нам реорганизовать Рабкрин. Но Владимир Ильич заговорил о другом.
Владимир Иванович, вы ведь давно не были в Череповце? спросил Председатель СНК. Не хотите туда съездить на недельку?
Получить метрику?
Товарищ Ленин поморщился, махнул рукой:
Не обращайте внимания на Наденьку. Как всякая женщина, она слишком болезненно относится к слухам и чересчур доверяет сплетням.
Эх, хорошо, что супруга Феликса Эдмундовича мне допрос с пристрастием не устраивала, вздохнул я.
А что, подозревали, что вы еще и сын Дзержинского? оживился Ленин.
Ага, кивнул я. Первоначально, когда был в Архангельске, меня считали сыном Дзержинского, а по переезду в Москву услышал, что я сын Ленина. Расту. Странно, что миновал стадию сына Троцкого
Да, так себе и представил, что вы, с вашей славянской физиономией, сын Троцкого
Владимир Ильич засмеялся. Смеялся он хорошо, заразительно. Отсмеявшись и став серьезным, спросил:
Вы когда планируете возвращаться в Париж?
Хотел встретиться с товарищем Дзержинским, решить некоторые вопросы по своей основной должности, а потом обратно. У меня там очень много дел.
Феликс Эдмундович сейчас занят, в Москву вернется не скоро, не раньше, чем через неделю. Он сейчас во Владимире, решает вопросы обеспечения рабочих жильем. Увидев мое удивление, Ленин сообщил. Товарищ Дзержинский назначен Председателем комиссии по улучшению труда и быта рабочих.
Ясно, кивнул я, осознавая, что зря жалуюсь на несколько собственных должностей. А каково товарищу Феликсу?
В общем, поезжайте в Череповец, заключил Ленин. В роли, скажем призадумался Владимир Ильич, специального уполномоченного Совнаркома. Я дам приказ, чтобы вам подготовили мандат. Побудьте в Череповце с недельку, проедьтесь по губернии, оцените ситуацию. Как крестьяне относятся к нэпу, каковы его достоинства, недостатки? Что вообще творится в нашей глубинке? Скоро состоится съезд партии, мне важно знать картину на местах. Не лакированную, как мне докладывают, а объективную.
На стопроцентную объективность я не могу претендовать, признался я.
Само собой, не стал спорить Ленин. Мне очень нужно, чтобы кто-то со стороны оценил обстановку. Вы человек честный, тем более, вы несколько месяцев провели во Франции, есть возможность сравнения.
Отказываться от поручения у меня не было оснований. Конечно, волновался как там Наташа, но с ней же ее родители, да и наши товарищи. Ленин сказал неделя, но реальность, как знаю, всегда иная. Но даже если по максимуму месяц, то ничего фатального с торгпредством не произойдет. Народу велено потихоньку покупать зерно, лекарства и отправлять их в Россию, а белогвардейцы тоже никуда не денутся.
Уже на выходе из Спасских ворот вспомнил, что подарок для Ильича так и остался лежать в кармане. А ведь я ему приготовил отличную автоматическую ручку, с золотым пером. Ладно, вру, с позолоченным, но она обошлась в двадцать франков, стоимость двух обедов. Будь я французом, удавился бы от жадности.
Еще подумал, что поручение съездить в Череповец Ленин мог бы отдать и в официальной обстановке. Спрашивается, зачем вождь меня приглашал? За суп с фрикадельками и кашу отдельное спасибо, но все равно непонятно. Неужели Ленин хотел реабилитировать себя в глазах жены? Странно, вроде бы, для великого человека обращать внимания на такую мелочь, как сплетня. А Крупская, прожив столько лет с любимым (надеюсь!) человеком, до сих пор не научилась доверять собственному мужу? Хотя, они, хоть и великие, а все-таки люди, а значит, ничто человеческое им не чуждо.
Глава пятая. В белом венчике из роз
Не сказать, что я соскучился по «исторической родине» и вполне мог бы обойтись без поездки в Череповец, но приказ руководства следует выполнять. Выспавшись, выпив чаю с баранкой в буфете Дома Советов за пять тысяч (тоже веяние нэпа, раньше не было), отправился в свой кабинет на Лубянке, сел на телефон, благо, он у меня ни с кем не спаренный, кроме нашего коммутатора, и можно говорить вдоволь.
Доложив по инстанциям, что убываю в командировку по приказу товарища Ленина, получил ответное распоряжение (у нас от Ксенофонтова, в иностранных делах, от секретаря Чичерина) о том, что меня услышали, но по возвращению должен предъявить копии командировочного удостоверения и тут, и там. Дескать, порядок превыше всего. Но опять таки, коли меня посылает СНК, то командировочные средства (термин «суточные» здесь еще не в ходу) должен платить Совнарком.
Позвонил в канцелярию Совета народных комиссаров, выяснил, что приказ они получили, а мандат изладят часам к двенадцати, не раньше, командировочное удостоверение мне не надо, потому что полномочия указаны в мандате, а командировочные, или хотя бы сухой паек, я должен получать либо в ВЧК, либо в НКИД, по месту основной службы. Мол, коли вы, товарищ Аксенов, не числитесь в штате СНК, то отчитаться за траты на вас они не смогут.
Нет, деньги-то у меня есть валюту обменяю, и все дела, но все-таки, это называется свинством. По мне коли учреждение отправляет человека в командировку, так оно и расходы должно нести на его содержание. А ведь формально, все кругом правы! Бюрократия, в корягу ее и об пень, посильнее страха перед Чрезвычайно Комиссией. Матернувшись, позвонил напрямую в приемную Владимира Ильича и высказал Фотиевой все, что я думаю о канцелярии Совета народных комиссаров, и об их закидонах. Лидия Александровна только хмыкнула, попросила не беспокоиться и положила трубку.
То, что личный секретарь Ленина, для некоторых структур, значит больше, нежели начальник отдела ВЧК, убедился довольно скоро. Через две минуты, не больше, мне позвонили из канцелярии СНК, и сообщили, что я их неправильно понял, и что я им не так сказал, а они здесь совсем не при чем и почему я сразу же стал звонить и жаловаться, хотя можно было решить все вопросы без Фотиевой? Они прекрасно могут войти в положение, и все понимают. А командировочные средства мне непременно выделят и, даже не в том объеме, который дают начальнику отдела в аппарате СНК, а в размере, положенному заместителю наркома, но не более ста тысяч на день. Но получить их можно будет через неделю, не раньше. А еще лучше, если я вначале съезжу в командировку за свой счет, а они потом все оплатят. Мол на этот месяц командировочный лимит все равно исчерпан, денег взять негде, зато в следующем месяце, они обязательно все сделают. И вообще, поездки ответственных работников планируются загодя, и бухгалтерия закладывает на расходы строго определенную сумму. Вот, они и мою командировку проведут соответствующим приказом по учреждению, чтобы в случае ревизии никто не подкопался, а иначе получится нецелевое расходование средств. Мол, у них все строго, и ревизии проходят, да и Рабкрин свирепствует. Так что, с коммунистическим приветом.