Ты имеешь в виду, что он Выделяет. Каждое. Слово?
Не все такие умные и социально адаптированные, как ты.
Ты знаешь, почему он богат? Он крадет данные у масс. Это его работа. Наоми достала молотый карри, тмин и горчичное семя. Это было заметное улучшение по сравнению с тем, как готовила я: обычно просто вываливала на сковородку замороженные смеси из пакетов. Он продвигает свой персональный бренд: «Высокомерие в синей обертке». Полагаю, можно продать что угодно, если знаешь, как это упаковать. Она бросила мне пакет с мелкой черной чечевицей промыть водой. Нам нужна чашка этой чечевицы. И ни на какую вечеринку я не пойду.
Погоди, что? пискнула я. Он пригласил тебя на вечеринку?
Да ладно тебе, Берри, ответила сестра, с невероятной быстротой шинкуя луковицу. Для него это просто свидание на скорую руку на глазах у всех. Он называет это «увеселение».
Какая разница, как он это называет?!
Нет, спасибо, отрезала Наоми. Ну конечно. Так кто-то красивый объясняет, что красота не имеет значения, или кто-то богатый говорит, что деньгами счастье не купишь.
Я хочу пойти, заявила я. Пойдем! Сделай это. Ради меня.
Она подняла взгляд от разделочной доски глаза у нее слезились от лука, хотя я вообразила, что от жалости ко мне.
Пожалуйста.
Хорошо, сказала сестра. Ради тебя.
Привратник в синем фраке забрал в дверях наши телефоны, назвав каждой из нас четырехзначное число, чтобы после вечеринки мы могли получить их обратно. Потом, с поклоном сделав жест рукой, он пригласил нас пройти в Большую Комнату.
Задняя стена состояла из окон, выходящих на пляж, вид, который когда-то был нашим. Участники вечеринки перемещались по комнате: женщины в коктейльных платьях, в бикини, в комбинезонах с короткими широкими штанинами, мужчины в костюмах с галстуками-селедками, несколько типов в галстуках-бабочках и в очках и целая толпа тощих небритых мужчин в блейзерах и футболках с вышитой эмблемой компании Эштона. У каждого из присутствующих в руках был бокал уникальной формы, созданный под пару к тому или иному напитку. Напитки раздавали снаружи, у стойки под черепичной крышей между бассейном и огромной шахматной доской, на которой двое мужчин сражались ярко-синими пешками.
На мне было коктейльное платье баклажанового цвета и украшения, когда-то служившие ансамблем для подружки невесты, а ныне сведенные до бижутерии. Это было лучшее мое платье: оно прятало живот и позволяло показать зад самую привлекательную черту моего тела. Наоми надела сарафан кремового цвета, расшитый цветами, ее голову окружал нимб из множества косичек.
Я повидала некоторое количество фуршетов с морепродуктами на свадьбах и других празднествах состоятельных друзей, но никогда не сталкивалась с таким огромным разнообразием. Как будто цунами выплеснуло всех морских обитателей прямо в Большую Комнату.
Кроваво-красные клешни омара покачивались над синими крабами с красными кончиками клешней словно наманикюренными ногтями. Отделенные от тела крабовые лапы торчали из ведерок со льдом рядом с подносами бледных устриц. Ярко-розовые креветки всех размеров пучили влажные черные глаза; их тела от кипятка свернулись в аккуратные полукружья, тонкие усы и лапки были направлены в одну и ту же сторону. На белой скатерти рядом со всем этим великолепием были разложены приборы для перенесения еды на тарелку, напоминающие старинные хирургические инструменты: длинные, тонкие вилки для морепродуктов, с изогнутыми вверх изящными зубцами; угрожающие кривые ножницы; щипцы с крепкими полупрозрачными рукоятями.
Когда моя сестра направилась в туалет, я не знала, как себя вести. Я еще не видела Эштона. Отошла прочь от стола с морепродуктами к большому, украшенному бусинами дивану в углу у окна. Крошечные бусинки были всех оттенков синего ультрамаринового, «королевского синего», аквамаринового, но больше всего меня поразила изогнутая линия полуночно-синих бусин, настолько темных, что они напоминали океанские волны, мерцающие под растущей луной.
Женщина, стоящая снаружи, бесстрастно сняла с себя всю одежду, словно раздеваясь в собственной спальне. Ее силуэт показался мне знакомым. У нее был длинный изящный нос, слегка вздернутый на кончике, а плечи были чуть согнуты вперед, как будто она прятала или защищала что-то, таящееся у нее внутри. Может быть, я видела ее однажды на участке соседа, когда она выгуливала его псов? На секунду женщина показалась мне бесплотной в лунном свете. А потом она безупречно ловко нырнула в огромный бассейн, который словно впадал прямо в море.
На поясницу мне легла чья-то рука, и я подскочила. Это оказался Эштон. Его аккуратно подстриженная ярко-лазоревая борода настолько бросалась в глаза, что затмевала все остальные его черты.
Я вас напугал? спросил он.
Нет, ответила я, хотя мое сердце все еще неистово колотилось. Было что-то нереальное в том, чтобы лично увидеть того, кого я столько раз видела в интернете. Фотографии не передавали все впечатление, которое он производил. Они не отражали ни его властную манеру держаться, ни чистую синеву его бороды.
Вы здесь со своей сестрой? спросил Эштон.
Я была удивлена тем, что он знал, кто я такая.
Угу, промямлила я.
Моя неспособность говорить внятно, похоже, ничуть не поколебала Эштона, а может быть, даже поощрила. Он протянул руку в сторону расшитого дивана, предлагая сесть. Я колебалась, думая, что, может быть, неправильно его поняла.
Эштон сел первым и похлопал ладонью по дивану рядом с собой.
Вам нравится здесь, на вечеринке? спросил он.
Очень, отозвалась я, усаживаясь рядом с ним и стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно и уверенно. У вас крутой фуршет из морепродуктов.
Сидеть на диване, расшитом бусинами, было неудобно, но я находила успокоение в том, чтобы во время разговора водить пальцем по узорам.
В каком смысле крутой? «Крутой» в смысле «превосходный» или «крутой» в смысле «омаров варят живьем в крутом кипятке»?
(Позже я увидела, как он одним резким движением вскрывает ножом хвост омара и забрасывает себе в рот розовое мясо.)
Как «превосходный».
Эштон, хмурясь, обвел взглядом комнату.
Быть может, я оказываю плохую услугу Подобные вечеринки, по сути, мероприятия для установления связей.
Лучше здесь, чем в конференц-зале какого-нибудь отеля, где холодно от кондиционеров.
Он засмеялся. Я почувствовала себя необычайно польщенной, хотя изо всех сил старалась не показать этого.
Дело в том, что такие вечеринки подталкивают к кумовству, в то время как я верю в меритократию[6].
Разве от вас зависит, чем занимаются люди на ваших вечеринках?
Эштон посмотрел на кучку людей в блейзерах, которые, стоя полукругом, о чем-то серьезно разговаривали.
Для них средство выбраться наверх это не генерировать новые идеи или упорно работать, а обзавестись нужными связями, подольститься к нужным людям. Поэтому они льстят мне. Но они не уважают меня. Он помолчал и сделал глоток из своего бокала. Вы знаете, я рано осиротел. Все, что у меня есть, я заработал сам.
Мне очень жаль. Я уже знала о его сиротстве: это был единственный факт в разделе «Ранние годы» на посвященной ему странице «Википедии».
Не нужно. Я усвоил уроки, которые никогда не выучат эти люди. Не важно. Эштон улыбнулся, плотно сжав губы и явно собираясь уйти. Но мне отчаянно хотелось продолжить разговор.
Значит, поэтому нам не разрешено проносить сюда телефоны? поинтересовалась я. Чтобы не заводить связи?
Он откинулся на спинку дивана и кивнул.
Да, Бернис. Я была потрясена тем, что он знает мое имя. Но не только это. Не следует проводить всю жизнь за экраном.
Но вы правите целой технологической империей.
Я считаю, что технология должна улучшать реальность, а не заменять ее, объяснил Эштон. Если у вас есть достаточно умных вещей если ваши вещи достаточно умны, они будут знать каждое ваше желание и вам никогда больше не придется смотреть в экран.
Он провел ладонью по дивану.
Эта обивка расшита вручную. Я купил ее, когда изучал приемы резьбы по кости в Нигерии. Потрогайте.
Я и без того постоянно водила пальцами по дивану, но после его слова выразительно взмахнула ладонью, жалея, что не отполировала свои обгрызенные ногти.
На экране так не получится, продолжил Эштон. В цифровом мире отсутствует текстура. Он бесконечно воспроизводится, создает копии себя самого. Быть может, именно поэтому меня тянет к древностям, созданным вручную предметам, уникальным вещам. Коллекционирование таких вещей в некотором роде мое хобби. Может быть, даже фетиш. Доставщик из UPS приходит так часто, что у него даже есть доступ на территорию по отпечатку пальца. Но некоторые предметы я создал сам.
Наоми которая сейчас стояла в углу под картиной Джексона Поллока и ела креветок из специального бокала для креветочных коктейлей, стоящего в отдельной чаше со льдом посмотрела на меня, слегка расширив глаза. «Видишь, что я имею в виду?» читалось в этих глазах. Я отвела взгляд.
Я думала, ваш фетиш Обвела жестом синюю комнату. Ну, вы понимаете.
О, вы заметили цветовую схему? со смехом сказал Эштон. Это началось почти как шутка, небольшая игра на мысли о «голубой крови» благородной крови. Предприниматели благородное сословие Америки, но мы так же ущербны, как монархия Старого Света, если просто оказываем протекцию своим друзьям, не говоря уже о наследниках. Если у меня будут дети, я не оставлю им ничего, кроме интеллектуальных орудий и трудолюбия. Может быть, сборник хайку или загадок с подсказками относительно того, где искать всякие забавные мелочи.
Я засмеялась.
Это забавно, продолжил Эштон с напряженной улыбкой, но я не шучу. Синий цвет это символ. По сути, я говорю, что каждый должен сам сделать себя представителем «голубой крови». Я короновал себя сам.
Он изобразил, как надевает корону себе на голову, и несколько человек, стоявших поблизости, улыбнулись, глядя в нашу сторону.
Не важно, заключил Эштон, окинул взглядом вечеринку, потом сжал губы и неопределенно хмыкнул. Я проследила за его взглядом и увидела Наоми, на которую этот взгляд и был устремлен. Она хихикала вместе с одним из парней в футболке и блейзере; в руке у нее была зажата целая нога королевского краба. Темные волосы, выбившиеся из косичек, блестели на свету, придавая ей озорной, юный вид.
Мне было знакомо выражение зачарованного интереса, отразившееся на лице Эштона. Я сотни раз видела это выражение на лицах друзей, родственников, предающихся воспоминаниям учителей (которые вскоре после этого разочаровывались во мне), и даже память об этом все еще жгла меня на лице парня, в которого я была влюблена в старшей школе, а он сел рядом со мной в автобусе только ради того, чтобы спросить меня о моей сестре.
Она весьма привлекательна, произнес Эштон. Уверена в себе.
Мы смотрели, как с губ Наоми слетел смешок, превратившийся в полномасштабный смех. Вскоре она смеялась так сильно, что была вынуждена опереться рукой о стойку, чтобы не потерять равновесие.
Вы с ней хорошо ладите?
Конечно, ответила я, а потом добавила с легкой хрипотцой в голосе, выдававшей ложь: Мне кажется, она с кем-то встречается.
Эштон склонил голову набок, потом медленно повернулся ко мне, словно сова, которая заслышала мышь, шуршащую в траве.
Вы так считаете? уточнил он.
Я провела обоими указательными пальцами по расшитой бусинами поверхности дивана.
Да, я так считаю.
Эштон погладил свою бороду и осведомился:
Сколько вам лет?
Двадцать три, сказала я.
Идемте, велел он.
Участники вечеринки с любопытством смотрели, как мы идем к лестнице, и расступались, чтобы пропустить нас.
В двухэтажном кабинете, где вдоль стен тянулись книжные полки, а на полу лежала тигровая шкура, Эштон подвел меня к простой лампе с асимметричным кожаным абажуром и латунной фурнитурой. Я не могла понять, почему из всех предметов в кабинете именно эта лампа была чем-то особенным.
Очень шикарно, сказала я, не придумав ничего лучше. Эштон просиял. Пол у нас под ногами пульсировал от звуков музыки в стиле техно, звучащей на первом этаже.
Не так шикарно, как выглядит, сказал он. Потом сообщил, что это один из немногих светильников в доме, которые все еще включались посредством старомодного выключателя. Щелкнул выключателем несколько раз, а потом, словно по велению мимолетной мысли, снял с ближайшей книжной полки три дневника для записей в сделанных на заказ кожаных переплетах. Глубоко вдохнул запах этих переплетов, словно наслаждаясь ароматом тонкого вина.
Редкой выделки кожа, сказал он, протягивая их мне, чтобы я тоже могла их понюхать.
В трехуровневой гостиной мы полюбовались четырьмя сосудами из известняка, стоящими по бокам гигантского мраморного камина. Это были элегантные сосуды размером с человеческое бедро, имевшие форму пули, крышка каждого из них была вырезана в форме головы одна человеческая, три звериных.
Мои сосуды Тиффани, сказал Эштон.
Как ювелирный бренд?
Нет, ответил он. Как некоторые люди называют свои машины. Тиффани мое первое крупное приобретение. Он улыбнулся. Вы знаете, для чего они нужны?
Древнеегипетские сосуды, сообщила я, вспоминая уроки в школе. Для хранения органов.
Отлично, похвалил он. Канопы. Восьмисотые годы до нашей эры.
Они пустые? спросила я, морща носик как я надеялась, мило.
Какой в этом был бы интерес? Эштон указал на каждый сосуд, называя органы, хранящиеся внутри. Желудок. Кишечник. Легкие. Печень. Он сделал паузу. От мозга египтяне избавлялись.
Доставали через нос крючком, подхватила я.
Общее заблуждение. Он резко взмахнул рукой. Его взбивали, сунув палочку в нос, пока он сам не вытекал из ноздрей.
Когда Эштон повернулся, чтобы выйти из комнаты, мне показалось, что я слышу слабый писк. Точнее говоря, мне показалось, что я слышу слабый, но членораздельный писк. «Нет!» гласил этот писк. Я замерла на месте, прижав ногой половицу. Никакого скрипа. Как будто в новеньком особняке Эштона могли быть скрипучие полы!
В его спальне стояло одно из самых ценных его приобретений туалетный столик синего цвета с инкрустацией из белой блестящей кости в виде повторяющегося узора флёр-де-лис.
Флёр-де-лис, пояснил мне Эштон, предположительно должен символизировать лилию или, может быть, ирис. Он хорошо известен по своему использованию во французской геральдике, но у него есть и более темная история. В некоторых местах например, в Новом Орлеане этим символом клеймили рабов за попытку побега. Клеймили, повторил он, выводя пальцем контуры флёр-де-лис на моем обнаженном плече.
Это ужасно, отозвалась я, поглаживая крышку туалетного столика. Осколок кости порезал мне палец. Ой! воскликнула я, прижимая к порезу большой палец, чтобы остановить кровь.
Не бывает боли без удовольствия, ответил Эштон. Лизнув свой указательный палец, он стер с белого костяного узора мою размазанную кровь.
Мне казалось, что наоборот, сказала я.
Неожиданно Эштон поднял лицо к потолку.
Андреа! позвал он, словно отдавая приказ воздуху.
Да, Эштон? откликнулся сверху женский голос, низкий и обескураживающе спокойный. Я осмотрелась по сторонам. Я Андреа, цифровой ассистент Эштона, объяснила невидимая женщина.
Пришли дворецкого с лейкопластырем, дорогая.
Конечно, Эштон.