Мой желудок стянулся в узел. Взгляд метнулся обратно к инструментам. Я подумала о туалетном столике с костяной инкрустацией, о кожаном абажуре, о томах в кожаном переплете, который Эштон предлагал мне понюхать, обо всех его «приобретениях».
К горлу подкатила тошнота. Я сглотнула ее, во рту остался кислый вкус. Меня он тоже «приобрел».
Ужас взял надо мной верх. Я бросилась к выходу и помчалась вверх по бесконечным лестницам, крича во весь голос, как будто кто-то мог меня спасти как будто Эштон не спланировал все заранее, как будто дом не был полон слуг, бесконечно преданных ему.
Как раз в тот момент, когда я оказалась у выхода из особняка, по дому прокатилась волна резких щелчков сымитированный звук запирающихся дверей. Но я все равно стала дергать ручку отчаянно и безуспешно. Красная кровь размазалась по блестящей ручке, и я осознала, что сжала ключ с такой силой, что проколола кожу на ладони.
Куда-нибудь уходишь? спросила из воздуха Андреа.
Моя рука дрожала на окровавленной дверной ручке. Я тряслась так, что зубы мои лязгали я и не знала, что можно испытывать такой ужас.
Выпусти меня, пискнула я.
Я не могу сделать этого, Тейлор.
Я не Тейлор.
А, это была его прошлая девушка, отозвалась Андреа. Ты виделась с ней? В подвале?
Я Бернис! воскликнула я с такой убежденностью, с какой вряд ли когда-либо произносила свое имя.
Не нужно кричать, сказала она.
Что ты за женщина? выкрикнула я.
Я существую вне вашей человеческой концепции гендера.
Да пошла ты!
Не нужно ругаться, укорила она меня.
Даже до того, как я перепробовала все: свой телефон, свой компьютер, двери, окна, шифры из синей книжицы, крик во весь голос, попытки разбить окно синей статуей фламинго, еще до всего этого я знала, что нахожусь в ловушке.
Я легла на расшитый бусинами диван. Сердце колотилось о ребра, словно пойманный зверек.
Андреа? прошептала я.
Да?
Ты можешь открыть двери?
Нет.
Я могу сказать какой-нибудь пароль, чтобы ты открыла двери?
Нет.
А окна?
Нет.
Тебе часто задавали такие вопросы?
Да.
Включился девятнадцатифутовый телевизор, и на экране появилось синебородое лицо моего мужчины. На лице его виднелась полуулыбка одной стороной рта, как будто он перенес инсульт. Эта усмешка на экране была вдвое больше моего роста. Он выглядел так, как будто мог проглотить меня целиком, но на это оставалось только надеяться: Эштон явно любил помучить свою жертву.
Нашла что-нибудь интересное? Его голос из стереосистемы гулом раскатился вокруг меня.
Нет, мой голос дрожал.
Я же просил тебя не ходить туда, с укором произнес он.
Неожиданно я увидела Эштона таким, как видела его моя сестра, не героем и не самосозданным владыкой бизнес-империи, а неуклюжим и уродливым негодяем. Его борода была предназначена для того, чтобы прятать его мягкое, глупое лицо. Его высокомерный тон был попыткой придать возвышенность горькой истории невзрачного гика. Я вспомнила всех школьных стрелков, обиженных на своих соучеников и особенно соучениц, добровольных девственников-нацистов, пухлых и раздражительных диктаторов, бледных поганцев, одержимых властью, которые всегда были моими начальниками или моими любовниками.
Это странно: узнать, что твой мужчина маньяк, и не очень-то удивиться.
Конечно же я наблюдал за тобой все это время.
Конечно, пискнула я.
Конечно же я у входной двери.
Он вошел, держа перед собой свой телефон, так что теперь в комнате вместе со мной было два насмешливых синебородых лица три, если считать то, которое отображалось на экране его собственного телефона.
К тому времени, как я осознала, что мне следовало броситься к двери, она уже закрылась за ним.
Должно быть, Эштон заметил, как мое тело слегка дернулось навстречу свободе.
Извини, сказал он. Пытаться бесполезно. На следующие пять часов здесь только ты и я.
Пять часов? Я вспомнила о ножах, молотках, пилах. Я думала, что меня стошнит, но вместо этого принялась неудержимо икать, отчего все, что я говорила, звучало нелепо.
Не ик надо.
Скажи мне, отозвался Эштон, хладнокровный, как ящерица, почему ты не заслуживаешь этого?
Я проверила, нет ли поблизости острых или твердых предметов. Задумалась о самом древнем в мире трюке: соблазнении. Когда я направилась к Эштону, он отложил свой телефон, так, что телевизор теперь показывал только ярко-белый потолок, безликий и ровный, словно мягкий свет пустоты, которую ты, предположительно, увидишь после смерти.
Я постаралась, чтобы голос звучал сексуально.
Я сделаю все ик что ты захочешь.
Он наклонился ко мне, словно собираясь поцеловать меня, потом прошептал мне на ухо:
Я знаю.
Я отступила назад и снова икнула, повторив:
Не надо
Почему? Скажи мне, почему ты не заслуживаешь этого?
Потому что я не сделала ничего плохого. Ты убил Я снова икнула.
Он засмеялся.
Значит, ты невинная жертва? Солнечный свет лился в узкое окно рядом с дверью, озаряя его со спины длинным треугольником света. Это было похоже на тщательно поставленную экранную сцену: синие кожаные туфли Эштона ярко сверкали, его смарт-часы отбрасывали блики. Не говори мне, что ты любила меня за личные качества, не говори, что ты не использовала меня. Где было все это женское внимание, когда я был пухлым подростком в компьютерном лагере? Он вздохнул. Я поведал тебе свою философию в самую первую нашу встречу. Ты совсем меня не слушала? Указал на мою синюю янтарную подвеску, на мой закрытый синий ноутбук, стоящий на столе. Заслужила ли ты все это? Чем ты заслужила плоды моей работы? Неужели ты думаешь, что можешь получить все ключи от моего королевства, хотя не сделала для этого ничего?
Я почувствовала на своих щеках горячие слезы. До меня вдруг дошло, что я считала в каком-то смысле, будто отношения с Эштоном были сами по себе достаточным трудом.
Ты сам дал мне все это, сказала я. Ты дал мне ключи.
Ты точно такая же, как и все остальные. Ты говоришь мне в лицо «да, да, да», а потом отворачиваешься и делаешь все, что хочешь. Делаешь, по сути, именно то, чего я просил тебя не делать. Ты не уважаешь меня.
Нет, уважаю, дрожащим голосом возразила я.
Эштон ухмыльнулся:
В чем заключается моя работа, Бернис?
Ты предприниматель.
Ты даже не знаешь, чем я занимаюсь, и думаешь, будто заслуживаешь тех денег, которые я зарабатываю?
Ты крадешь данные у масс.
О, значит, все еще хуже, чем я думал!.. Ты хочешь моих денег, но не хочешь быть замешанной в моих преступлениях? Ты ничем не лучше жены нациста, которая изображает невинность, сверкая золотыми украшениями, снятыми с мертвых, и читая книгу в теплом свете лампы под кожаным абажуром, в то время как ветерок доносит в окно запах горелой плоти. Я, по крайней мере, не притворяюсь хорошим.
«Мужчинам и не надо притворяться хорошими, подумала я. По сути, от них ждут некоторой брутальности».
Эштон начал речь, которую, как я была уверена, много раз повторял до того, перед множеством девушек, которых он убил. Помимо всего прочего, эта речь была об аристократии, меритократии, лицемерии, технологии, морали, нарушениях оной и его ассоциациях с синим цветом.
Моя борода на самом деле не просто синяя, она циановая. Циановый символизирует собой букву C в аббревиатуре CMYK четырехцветной полиграфической модели, которая переводит цифровую суть обратно в физическую. Слово «циановый» происходит от «цианида». Проверь раствор на цианид при помощи сульфата железа, и ты получишь «берлинскую лазурь», первый из современных красителей. Ты это знаешь? риторически спросил Эштон, хотя я это знала. Глубокий темно-синий цвет, словно «королевский синий», рассматриваемый в полумраке. Гидроген цианида в газообразном виде это «Циклон Б», который нацисты использовали в газовых камерах. «Б» означает синильную кислоту, blausäure. Он выговорил это слово, тщательно воспроизводя немецкий акцент.
Эштон старательно вырабатывал некое ядро внутренней логики, но пытаться следовать этой логике было все равно что искать смысл в спаме. Я то слушала его речь, то переставала слушать. Сквозь окно увидела человека, направляющегося к дому. Он был одет в коричневую униформу и держал в руках большую картонную коробку. Доставка UPS. Моя модель корабля.
Доставщик остановился в нескольких футах от узкого окошка, и прямоугольник солнечного света, лежавший на полу, исчез, но Эштон продолжал говорить. Я пыталась поймать взгляд курьера, я хотела, чтобы он прочитал ужас у меня на лице.
В моем королевстве, разглагольствовал Эштон, такие преступления, как твое, караются смертью. Если ты хочешь наслаждаться моим богатством, не делая ничего, ты с тем же успехом можешь быть неодушевленным предметом.
Доставщик вообще не увидел ужас на моем лице. Он просто улыбнулся и жестом показал, что принес посылку. Повернул ручку. И дверь просто отворилась. Доставка день в день, deus ex machina[7].
Эштон повернулся на звук, и я пнула его в пах. На краткий момент уловила выражение его лица: не гнев и не ужас, а потрясение потрясение от того, что именно я могла так поступить с ним. Согнувшись пополам, он схватил меня за ступню. Я дернула ногой, вырвалась и выскочила за дверь.
К тому времени как прибыла полиция, озаряя синими проблесковыми маячками синий дом словно решив напоследок добавить синевы, Эштон был мертв. Яд. Цианид. Прощальный красивый жест.
* * *
Снаружи уже вечереет, но подвал освещен ярко, словно сцена. Голова Бернис склонена вперед, плечи поникли.
Уилл по-прежнему кивает, всегда кивает, словно болванчик, не знающий покоя. Рот Эшли широко раскрыт, словно отверстие водостока.
Мне очень жаль, шепчет Рэйна.
«Доставка день в день, deus ex machina». Бернис нравилась эта фраза, которую она проговаривала по ночам под одеялом, репетируя свою речь. Эти слова казались эффектными до тех пор, пока она не произнесла их вслух и они неожиданно прозвучали нелепо. Может быть, сама фраза и была умной, но вот Бернис умной себя совсем не чувствует.
Она полагала, что к тому времени, когда завершит свой рассказ, с ее души свалится тяжесть. Но ошиблась.
Это ужасно грустная история, говорит Эшли, грустно кривя губы. Честно говоря, я даже не предполагала, что он едва не убил и тебя тоже.
Да ладно, хмыкает Руби с преувеличенно выразительным вздохом.
По статьям в СМИ такого не поймешь, парирует Эшли. В основном там писали что-то типа «Особняк миллиардера Синей Бороды место убийства!» Или вроде того.
И слово «убийство» тебе ни на что не намекнуло? спрашивает Руби. Эшли хмурится.
То, что писали в новостях, было полной бессмыслицей, говорит Бернис. Они полагали, что я недостаточно привлекательна, чтобы встречаться с ним, так что я, должно быть, помогала ему но как? Заманивала женщин? Обеспечивала прикрытие? Даже полиция не пришла ни к какому выводу. Они прекратили допрашивать меня уже давно. Она делает паузу. Знаете, когда люди узнают меня, то переходят на другую сторону улицы. Не из страха. Просто из отвращения. Без него я не представляю собой ничего, даже угрозы.
Уильям постукивает пальцами по колену, размышляя.
Ты проделала очень хорошую работу, рассказывая нам свою историю, говорит он. Для меня это прозвучало так, словно ты могла бы рассказать ее где угодно; однако ты отказалась от публичных интервью. Я пытаюсь понять почему.
Как будто интервью помогут разгрести эту хрень, бормочет Руби.
Мне это казалось неправильным, отвечает Бернис. Те мертвые женщины не могут дать интервью. Они ничего не могут сказать.
А разве они не были типа как просто стриптизершами и охотницами за богатством? интересуется Эшли. Я имею в виду, без обид.
Эшли, мягко произносит Рэйна, они мертвы.
Эшли скрещивает руки на груди.
Сначала меня стыдят за то, что я не читаю новости, фыркает она, теперь меня стыдят за то, что я их читаю.
Чего я добьюсь, если сяду и расскажу свою историю? спрашивает Бернис. Почему я должна выкладывать ее перед слушателями? Я имею в виду даже здесь. Почему я должна сидеть здесь и рассказывать это все вам? Из глаз ее текут слезы. Она смотрит на свои руки и трет указательным пальцем о большой.
Рэйна достает из своей сумочки упаковку бумажных платочков.
Потому что ты все еще жива, говорит Уилл.
Я вполне могла бы стать одной из них, возражает Бернис. Она достает платочек и мнет его в кулаке.
Уилл чешет плечо.
Я вот думаю Неожиданно он встает, вытаскивает два стула в середину круга, устанавливая их один напротив другого. Небольшая ролевая игра.
Руби стонет. Гретель хмурится. Уилл объясняет, что Бернис должна сесть на один из стульев и выбрать из группы кого-то, кто займет второй, чтобы та сыграла роль одной из погибших женщин.
Я не уверена, что это хорошая идея, отвечает Бернис.
Выбирать тебе, конечно, Уилл кивает.
Она колеблется, смотрит, как тот снимает со своих брюк катышек ворса и бросает его на пол.
Да, говорит она. Хорошо.
Уилл улыбается.
Она занимает свое место на одном стуле и ко всеобщему удивлению выбирает Эшли, чтобы та села на второй.
Эшли сияет и заявляет:
Я в этом чертовски хороша. По сути, это как групповое свидание. Она показательно растекается по стулу напротив Бернис, откинув голову назад и закрыв глаза.
Рэйна смотрит на Уилла, который ходит по кругу.
Ты уверен, что она должна сидеть вот так? спрашивает она у него.
Давай просто посмотрим, как пойдут дела. Бернис, что бы ты ей сказала?
Полагаю, я сказала бы, что мне жаль, отвечает Бернис.
Скажи это.
Мне очень жаль, произносит Бернис. Эшли поднимает голову.
Ну да, мне тоже, отзывается она. Потому что я умерла.
Ты хочешь поговорить о том, как ты умерла? спрашивает Бернис.
От ножа, от молотка или от чего-нибудь еще? предполагает Эшли.
Какой от этого толк? спрашивает Гретель.
Думаю, это проработка личных связей, говорит Руби.
Ты умерла легко, произносит Бернис. Тебя просто сразу задушили.
Легко? переспрашивает Эшли. Это тебе легко говорить, потому что ты жива. Они вообще нашли части моего тела? Разве меня не разрубили на куски, а потом похоронили во дворе или вроде того?
Эшли, вмешивается Рэйна, ты действительно думаешь, что женщины, которых убил Эштон, злились бы на Бернис за то, что она выжила?
Я бы злилась, отвечает Эшли. Ее спасло что? покупка через интернет. Если я умерла, то больше ничего не смогу купить в интернете.
Почему ты спрашиваешь о том, как она умерла, Бернис? интересуется Уилл.
Потому что это все, о чем они хотят говорить.
Кто хочет говорить об этом?
Мертвые.
Что ты имеешь в виду?
Призраки? шепчет Эшли.
Бернис трет затылок, потом касается мягкой, теплой точки под ухом, возле угла челюсти. Слегка приоткрывает рот, чувствуя, как движется ее челюстной сустав. Все части ее тела по-прежнему на месте, по-прежнему работают слаженно, по-прежнему составляют живое человеческое тело.
Они говорят со мной, поясняет она. Они в его мебели. Они в его вещах.
Взгляд Уилла проясняется.
Мертвые женщины говорят с тобой? спрашивает он. Как?
Не знаю. Словами в некотором роде. Чем-то средним между словами и мыслями. Они у меня дома. Они не дают мне спать.
С этого и надо было начинать, правда, ворчит Руби.
О чем они говорят? спрашивает Уилл.
О, о многом, отвечает Бернис. Или, точнее, ни о чем.
Расскажи нам, просит Уилл.
Вы думаете, что я сумасшедшая.
Лично я не вправе называть кого-то сумасшедшим, возражает Гретель. Рэйна кивает в знак согласия.
Выкладывай, говорит Эшли.
* * *
Несколько дней спустя я, ощущая себя усталой и невыспавшейся, проснулась в своей старой комнате в доме матери. Моя голова лежала в изножье кровати, под таким углом, чтобы ее обвевал сырой ветер с моря. Мгновение покоя а потом я услышала стрекот вертолета, висящего в небе, и звук работающих на холостом ходу двигателей стадо съемочных фургонов выстроилось вдоль всей улицы. Я открыла глаза, и в поле моего зрения оказался угол особняка: синий на синем, нереальный, словно коллаж.