Вы неправильно поступили. Я должен был выйти на площадь и выступить. Я смог бы достучаться до них Они услышали бы меня
Мы молчали. А Рафик Расулович, наклонившись ко мне прошептал: «Как ты его хорошо знаешь».
Не знал я только тогда, что та памятная встреча, от которой я ни за что не отказался бы, для меня и моей семьи будет иметь нехорошие последствия. К этому я еще вернусь
2.
Меня еще долго преследовал кошмар того дня. И всегда, даже сию минуту, когда вывожу эти строки, передо мной та, клокочущая утробной дикостью толпа, представляется одним жутким образом слюдяными глазами дергающегося в конвульсиях дебила с огромным черным голышом в руках и верещащей женщиной с наколкой на запястье.
Страшно было подумать Даже представить было страшно, что он, тот голыш, или вложенный кем-то в руку того слюнявого безумца пистолет мог лишить жизни человека, который за много лет нашего с ним общения стал, по существу, органической частью меня самого. Но с Божьей помощью в тот день, 20 июля 1990 года этому не суждено было случиться. Нить судьбы моей, причудливым образом завязанная с линией его жизни, не оборвалась и продолжалась до дня его естественной кончины. Она брала начало из моей молодости и, нанизывая на себя годы последнего столетия второго тысячелетия, дотянулась до первого века третьего тысячелетия. Что значит дотянулась?! Она продолжается. Она есть и будет. Она со мной. Она и с ним. Кто бы что ни говорил, я верю в это. Непостижим нам, смертным, механизм бытия нашего. Неисповедимы пути Господни!
Сейчас, пользуясь тем, что я жив и нахожусь в ясном уме и здравом рассудке, хочу сделать то, чего никогда не позволял себе рассказать о нем, о Гейдаре Алиевиче. Каким я его знал и видел. Признаться, я никогда не позволял себе этого раньше, полагая, что если начну рассказывать, то утрачу самое сокровенное и самое ценное, что принадлежит только мне и ему.
А теперь близок занавес и моей жизни. И я решился. Мне захотелось, чтобы след от этой нити судьбы, связавшей нас, которая, естественно, исчезнет с поверхности земли вместе со мной, легла бы в вереницу зримых строчек для памяти тех, кто остается и тех, кто придет после них.
Мы с ним познакомились давным-давно. Вот написал «познакомились» и поймал себя на прямо-таки фантастическом, если не сказать сумасшедшем, ощущении. Когда я увидел его впервые, не сочтите за маразм и выдумку, мне показалось, что мы с ним знали друг друга еще задолго до этого дня. Не знаю как, но, судя по всему, было именно так
За окном кипел июнь 1962 года. Я прокурор города Кировабада. Мне 29 лет. Я завален бумагами. И своими, и теми, что идут из Товуза, Ханлара, Шамхора, Газаха, Дашкесана В мои прокурорские обязанности входил еще и надзор за правовой деятельностью районных и городских отделов КГБ. По одному из таких кировабадских дел я сейчас и дожидался прибывшего из столицы начальника отдела КГБ Азербайджана некоего Гейдара Алиева.
Открылась дверь, меня обдало прохладным сквознячком. Хотя откуда ему было взяться в этой июньской жаровне? Я поднял глаза. В кабинет, мягко улыбаясь и с ненавязчивой пристальностью изучая меня, вошел высокий, атлетического сложения мужчина. Его лицо показалось мне очень и очень знакомым. «Откуда мог я его знать?» подумалось мне. Эта мысль еще долго не давала мне покоя, пока не вспомнил где я его видел. Я отыскал его в загадочных тайниках своей памяти. Он мимолетным, но почему-то ярким образом хранился не в столь уж отдаленной, по времени, в одной из ее ячеек.
1960-й год. Кировобад встречает Первого секретаря ЦК КПСС, Председателя Совета Министров СССР Никиту Сергеевича Хрущева, который литерным поездом направлялся из Тбилиси в Баку на празднование 40-летия советизации Азербайджана.
Литерный безнадежно задерживается. Сгущаются сумерки. Люди волнуются. Я заместитель прокурора города стою практически в гуще встречающих. И тогда мой взгляд выхватывает, стоявшего у выхода на перрон высокого, атлетического телосложения мужчину. Он сосредоточен. Глаза его ощупывают каждый уголок вокзала. Его мало кто замечает. Но именно он то и дело подзывает к себе кого-то из снующих тут же людей в штатском и, указывая глазами то в одну, то в другую сторону, где толпятся встречающие, отдает какие-то распоряжения.
А поезда все нет и нет. Народ, съехавшийся в Кировобад из окрестных городов и сел, чтобы хотя бы одним глазком посмотреть на «царя царей» необъятной державы порядком подустал. Шутка ли ждать четыре часа. Уже темнеет, а о литерном где он и что с ним? ничего неизвестно. И тут я еще раз мельком заметил этого высокого, атлетического сложения человека. Он, видимо, по чьему то зову, быстрым шагом подходил к группе высокопоставленных персон, окружавших первого секретаря ЦК Компартии Азербайджана Вели Юсифовича Ахундова. Ему там что-то сказали и он, козырнув, решительно направился в сторону, выстроившихся на вокзальной площади, правительственных машин.
Потом он мне больше на глаза не попадался. Зато память, по своим, понятным только ей соображениям, оставила его в одной из своих ниш.
Люди стали расходиться. Они были разочарованы. Им сообщили, что Хрущев сегодня не приедет. Правда, сообщили после того, как кортеж правительственных автомобилей, сорвавшись с места, на полной скорости покинул вокзальную площадь.
Утром кортеж разъезжал по городу уже с высоким гостем. Люди подумали, что тот долгожданный поезд прибыл поздно ночью. А это было не так. Впрочем, к этому я вернусь чуть позже
И вот три года спустя, он, этот высокий, атлетического сложения мужчина, которого я видел в тот памятный день на вокзале, снова передо мной. Теперь уже в моем кабинете.
Сейчас, вспоминая ту первую нашу встречу, состоявшуюся 45 лет назад, мне особенно не приходится напрягать память и восстанавливать ее деталь за деталью. Давно замечено, что первая встреча, как и первое впечатление, со всеми сопутствующими нюансами и антуражем остается с тобой навсегда.
Я Гейдар Алиев, протянул он руку.
Пожалуйста, пригласив его за приставной стол, я сел напротив.
Есть та редкая порода людей, которые внушают уважение независимо от внешних данных и от того, какое он положение занимает во властной иерархии. А есть такие, которым, хоть водрузи на голову корону императора, никакого почтения к себе вызвать не могут. Мой гость принадлежал к первой категории.
Посмотрев на высокие стопки папок и развернутое на середине толстенное дело, над которым я только что корпел, он покачал головой. Я подумал, что ему не понравился беспорядок.
Ничего не поделаешь, Гейдар муаллим
Гейдар Алиевич, поправил он меня, давая понять, что предпочитает обходиться без дополнения «муаллим». А вас как по отчеству?
Сабир Мамедович.
С тех пор меня все и всегда называли именно так Сабир Мамедович. Только он, Гейдар Алиевич, после долгих лет знакомства и совместной косвенной и прямой деятельности называл меня Сабиром и обращался на «ты». И то делал это с глазу на глаз.
Такой поток поступающих дел, Гейдар Алиевич, продолжал я разговор, что исключить неряшливость на столе я не могу.
Понятно, рабочая обстановка. У меня не лучше, согласился он. Не успеешь закончить с одной партией дел, как приносят другую.
Еще большую, чем была, подхватываю я.
Он смеется.
Иногда, говорю я, завидую начальникам ЖЭКов. У них и бумаг мало, и им все равно, когда сегодня или завтра поставить в них подписи и печати Для них все это канцелярщина.
Тут Сабир Мамедович, хитро щурится он, мне думается, все в качестве человека. В его внутренней ответственности и добросовестности. Ведь любое заявление, каждая бумага чья-то проблема. А в нашем случае даже судьба. И я давно пришел к такому выводу: о человеке можно составить мнение по тому, как он относится к письмам, заявлениям и вообще документам. Если как к никчемной канцелярской рутине значит, ты имеешь дело с субъектом черствым и бездушным, как та же бумага. А если он читает, въедается в каждую строчку, вникает, видит проблему и ставит себя на место заявителя или обвиняемого
Гейдар Алиевич сделал паузу, а затем добавил:
стало быть, он хороший человек. Во всяком случае объективный. И решение его будет справедливым.
Я невольно и не без изумления вскинул на него глаза.
Что, я не прав? насторожился он.
Напротив Недавно, на совещании руководителей хозяйств города, где обсуждался вопрос о работе с письмами населения, эта мысль вертелась у меня в голове, а выразить ее я никак не мог. Вы же без всяких усилий. Не в бровь, а в глаз.
Гейдар Алиевич засмеялся.
Если бы я был вашим шефом, сказал он, то подумал бы, что вы мне, мягко говоря, льстите.
Не лесть. Зависть. Белая зависть. Вы так просто и легко сформулировали Как теорему, без всякой обиды парировал я.
Это опыт. Он и к вам придет, сердечно накрыв ладонью мою руку, пообещал он.
Как бы там ни было, это его наблюдение, дающее оценку чиновнику, как человеку, крепко-накрепко впечаталось в меня.
Поговорив еще на общие темы, которыми, как я теперь понимаю, он прощупывал меня, Гейдар Алиевич приступил к тому, зачем пришел. Я протянул ему, накануне представленное мне горотделом КГБ, обвинительное заключение. Содержание его ему не понравилось. Путающая правовую аргументацию корявость и противоречивость изложения ни его, ни меня не устраивали. И мы работали над ним чуть ли не целый час. Если на чистоту, то не «мы работали», а он, Гейдар Алиевич. Он при мне практически заново переписал его, по ходу, тактичности ради, спрашивал какой из предлагаемых им словесных оборотов будет точней и уместней. Тогда меня поразило его чувство и понимание внутреннего смысла каждого употребленного слова и фразы. Заметьте, русского слова. Ведь в те времена вся документация велась на русском.
Позднее, работая под его началом в аппарате ЦК Компартии Азербайджана, я не раз обращал внимание, что не один из документов, положенных ему на стол, не уходил по назначению без его редакторской правки. Иногда коренной.
Помню растерянное лицо директора АзТАГа (Азербайджанское телеграфное агентство) Ефима Гурвича, которого перед каждыми съездами, пленумами и партийно-хозяйственными активами часто приглашали писать доклады, выступления, постановления и т.д.
Живого места не оставил, держа перед собой объемистую пачку машинописных листов и в прострации озирая приемную, потерянно пробурчал он.
А как же? отреагировал вышедший вместе с ним из кабинета Гейдара Алиевича заведующий общим отделом Яков Кирсанов. Оставь свои амбиции непогрешимого редактора. И мы не лыком шиты. Ведь по делу же все.
По делу-то по делу Да вот посрамил, досадливо ворча, он шаркающей, виноватой походкой пошел переделывать все написанное им.
Простите, я забежал на много лет вперед. На целых 13 лет. Согласитесь, существенный промежуток времени, имевший большое значение для наших с ним отношений, без которых была бы нарушена логика моего повествования.
Поставив свою визу на переписанном им обвинительном заключении, мы распрощались. Разумеется, не навсегда. Он наезжал в Кировабад раз шесть-семь в году. И всегда мы виделись и подолгу общались. Не потому что я был какой-то необыкновенный, а потому что служебная надобность требовала от него встреч со мной. И чем больше мы общались, тем больше я проникался к нему теплыми родственными чувствами. Хотя никакого кровного родства между нами не было. То была душевная близость, природа которой не в биологии генов, а в некоем загадочном, совсем не изученном, но существующем и всем известном факторе, названном недавно учеными геномом человечества. Факторе, как я думаю, неземном, нездешнем. И дело вовсе не в том, что он мог расположить к себе любого, кто входил с ним в контакт, а в том, что некая сила, проделывающая это, никого не подпускала к нему в душу. Человек вообще загадка природы, а неординарный, большой человек загадка в загадке. Я не хочу сказать, что для меня она, та сила сделала исключение. Нет, конечно. Но я понимал, а вернее чувствовал его. Во всяком случае, так мне казалось. Это-то, на мой взгляд, меня и роднило с ним.
Я открыто и независимо от себя симпатизировал ему, и он, чувствуя искренность моего отношения, отвечал взаимностью. Меркантильного интереса ни с моей, ни с его стороны не было, и не могло быть. Он работал в одном ведомстве, я в другом. Ни я от него, ни он от меня не зависели. И ни я, и ни он, и никто другой на свете в то время даже не догадывался, что через какую-то пару-тройку лет его назначат шефом КГБ республики, затем он возглавит Азербайджан, а потом станет одним из руководителей державы, занимающей шестую часть суши земного шара. Никому и в голову такое не могло прийти. И если кому ведомо было о его головокружительном взлете на Олимп власти, то это были многозначительно молчавшие небеса, за непроницаемой голубизной которых едва слышно шелестят страницы книг нашей с вами предназначенности.
Все складывалось, как складывалось, и шло своим чередом. Он приглашал меня на «разборы полетов» в городской отдел КГБ и с уважительной настойчивостью просил меня давать правовую оценку действиям своих коллег. Хотя этого он мог не делать. Его уважительность и подчеркнутое внимание к моей деятельности поднимали мой авторитет в городе. А однажды
Я государственный обвинитель на процессе, имевшем большой резонанс на всю страну. За ним следили из Москвы, он был на контроле высшего руководства республики и его вердикта ждали тысячи жителей Кировабада, Шамхора, Товуза, Газаха и Мингечаура На скамье подсудимых 25 человек. Все армяне члены одной хорошо организованной кровавой и наглой банды, которая на протяжении четырех лет наводила ужас на людей. Их разбои отличались дерзостью и беспощадностью.
Они совершали налеты на крупные предприятия в день выдачи зарплаты. Убивали инкассаторов, служебную охрану и вместе с наличностью исчезали в неизвестном направлении. Таким образом ими было похищено несколько миллионов рублей и убито 13 человек. Процесс был открытым. Огромный спортивный зал общества «Динамо», где шло слушание дела, не мог вместить всех желающих. Сотни людей, приехавшие из городов, где орудовала шайка, стояли на площади. Они рвались вовнутрь. Милиционеры с трудом сдерживали их натиск. Тогда городские власти настояли на том, чтобы ход заключительного заседания транслировался на улицу. Ее включили в тот момент, когда председательствующий на процессе, член Верховного суда Азербайджана Сабир Раззагов, объявил:
Слово предоставляется государственному обвинителю, советнику юстиции, прокурору города Кировабада Сабиру Гусейнову.
Фабула длинной цепи преступных деяний банды была такова, что она могла стать сюжетом детективного романа. Поэтому я не стану излагать всех перипетий этой истории, хотя мне, как руководителю следственной группы, было и есть о чем рассказать. В конце концов не за тем я взялся за перо.
Слушая меня, зал затих. И тут у входных дверей послышалось какое-то движение и неразборчивые голоса. Не отвлекаясь от обвинительной речи, искоса смотрю туда. В зал вошел Гейдар Алиевич, а вслед за ним начальник Управления внутренних дел города и шеф кировобадского отдела КГБ. Пока их устраивали на места, я, не прерываясь, продолжал читать. Свое творение высокому суду я произносил не менее полутора часов. И все это время Гейдар Алиевич сидел, не шелохнувшись, с каменным лицом. Живыми были в нем только глаза. Вот они с интересом скользят по залу, потом поочередно на судью и народных заседателей. И долго, изучающе рассматривают подсудимых. На себе я дважды поймал его взгляд. Первый раз, когда пересохшую гортань охлаждал шипучим «Бадамлы». Его глаза остановились на мне и ободряюще улыбнулись. Второй раз в самом конце, то ли с удивлением, то ли с интересом, когда я потребовал для 13 из 25 сидящих на скамье подсудимых высшей меры наказания расстрела. В брошенном на меня взгляде, кроме насторожившей меня задумчивости, я ничего не заметил.