Дождавшись заветной минуты, мы довольно приличной толпой (всем хотелось посмотреть на сладко спящих нимфеток!) и еле сдерживаясь от смеха, пробирались в девичью палату. Главное в таком ответственном предприятии было не шуметь, а делать все быстро и слаженно. Каждый из нас уже знал свой маневр и жертву, которую ему нужно было намазать. А дальше все зависело от банальной удачи.
Обычно спецоперация наша проходила без сучка и задоринки мы вымазывали зубной пастой с ног до головы беззаботно сопящих девчонок (причем, больше всех доставалось, как всегда, самой обаятельной и привлекательной над ней колдовали особенно усердно!). А поутру они, проснувшись и проклиная нас самыми последними словами, бежали чистить свои перышки под умывальником.
Но иногда, какая-нибудь из чутко дрыхнувших девочек все-таки просыпалась и начинала, подобно противопожарной сирене, очень пронзительно завывать на весь корпус! (Какие же писклявые, оказывается, у этих истеричек голоса!). В этом случае мы с диким гоготом ломились на выход, стараясь успеть запрыгнуть в свои кровати прежде, чем разбуженный криками вожатый прибежит выяснять, в чем, собственно, дело.
Кстати, зря мы так издевались над девчонками народ это был, в общем-то, неплохой и в отличие от нас, мальчишек весьма сердобольный. Помню, как однажды мы вместе с нашими одержимыми благотворительностью пигалицами ухаживали за бездомным щенком, найденным нами на территории лагеря. Кто-то перебил ему лапу и на срочно созванном общем ребячьем собрании мы решили втайне от вожатых выходить «Найденыша»! Поставить его, что называется, на ноги.
Целую смену мы всем отрядом кормили и поили нашего славного малыша, гладили и игрались с ним. К услугам потерпевшего нами из досок была сколочена комфортабельная конура, которую мы выстелили изнутри похищенным в чьей-то палате одеялом. Бедный песик настолько ошалел от счастья, что не знал, кого ему благодарить за свое спасение за «Найденышем» одновременно ухаживали с десяток девчонок и мальчишек и каждого он норовил в знак невыразимой щенячьей признательности лизнуть в лицо!
Быстро выздоравливающий щенок крутил, не переставая, от удовольствия маленьким хвостиком, напоминающим пропеллер, и с радостным лаем кидался на всякого, кто отмечал его своим вниманием! Несмотря на то, что взрослые, прознавшие о «Найденыше», периодически пытались выгнать песика за территорию лагеря (что вызывало просто взрывы детского негодования!), судьба его сложилась на редкость благополучно. В конце смены одна из девочек уговорила своих родителей, и те позволили ей забрать полюбившегося всем озорного разбойника с собой.
Но вернемся к нашим мальчишеским проказам. Помимо зубной пасты, у нас имелась еще целая куча всевозможных способов разнообразить свой ночной досуг в пионерском лагере. Это и подвешенное над дверью ведро с водой, которое обрушивалось на «всяк сюда входящего», и ползающая по темным коридорам нежить в виде упырей и привидений с фосфорными глазищами, и переливание над спящим бздунишкой воды из разных емкостей, от звука которой он непременно должен был описаться, и связывание в одну бесконечно длинную гирлянду одежды ничего не подозревающих товарищей, и торжественный вынос какого-нибудь сонного счастливчика на кровати в девичий туалет. А также множество других смешных и не очень забав, на которые всегда так горазда была пионерия!
Или взять, к примеру, один из самых веселых детских праздников День Нептуна! Это был как раз тот редкий и прекрасный случай, когда весь пионерский лагерь вдруг неожиданно сходил с ума! Еще недавно примерные, пионеры, с помощью вымазанных сажей лиц, искусно задрапированных тряпок и тому подобных нехитрых уловок, внезапно превращались во всевозможных чертей, русалок, пиратов и прочую пиздобратию из живописной свиты Нептуна!
Роль же самого хозяина океанических глубин играл, как правило, начальник пионерлагеря, который, нацепив на себя бороду с короной и восседая где-нибудь на берегу местной речки-вонючки, покорно дожидался, когда слетевшие с катушек от неожиданного сабантуя пионеры, окунут его и других, таких же обреченных на издевательство вожатых в мутные, канализационные воды рахитичного ручейка
Но главной и совершенно безальтернативной в плане всеобщей популярности у нас считалась игра «Зарница» это был, как сказали бы сегодня, безусловный хит любой смены в пионерском лагере! В чем заключался смысл этой игры? Рассказываю! Для начала абсолютно все детское население лагеря делилось на две равноценные команды синих и красных.
Затем по названию армий на рукава всем играющим нашивались погоны соответствующей расцветки. Задача команды состояла в том, чтобы, обнаружив штаб противоборствующей стороны, захватить главную реликвию врага его боевое знамя! При этом все солдаты противника подлежали безусловному уничтожению посредством срывания с них вышеозначенных погон!
Девчонок до этой бойни, как правило, не допускали их, всем скопом, записывали в медсестры, и они должны были с помощью йода и зеленки врачевать многочисленные царапины «бойцов», полученные ими в «жестоких сражениях». Но чаще всего плутовки просто разрисовывали зеленкой под хохлому не понравившихся им мальчиков.
Собственно, в погонах, как в яйце у Кощея, и заключалась жизнь маленького солдата. Одна сорванная нашивка подразумевала ранение бойца при таком раскладе он еще мог оставаться в строю, правда, обязан был перейти с бега на ходьбу. Если же ему отрывали два погона, то тут уже делать нечего «гибель» пионера означала, что он должен немедленно покинуть ряды играющих и отправиться, в качестве вознаграждения за провальную игру, чистить картошку на лагерную кухню.
Играя в «Зарницу», я всегда выбирал себе самую рискованную роль разведчика. Во-первых, мне очень нравилось, что он не ходит строем, как другие солдаты, а все время действует один, находясь на самом острие атаки! Во-вторых, я ужас как любил появляться там, где меня не ждали, а мои попытки пробраться незамеченным в тыл противника и разведать место нахождения вражеского штаба, казались мне верхом героизма!
Но иногда чувство меры отказывало мне и я, вопреки всякому здравому смыслу, ввязывался в несвойственные для разведчика рукопашные схватки с превосходящими, так сказать, силами супостата. Вместо того, чтобы попытаться захватить флаг, я отважно бросался в самую гущу своих соперников и начинал буквально бесчинствовать, уничтожая живую силу врага! В конце концов, изорвав в клочья с десяток чужих погон, я лишался и своих.
В общем, целый день ошалевшие от «всамделишной войнушки» дети носились по территории лагеря и за его пределами, отчаянно пытаясь «поубивать» друг дружку. Заканчивалась же вся эта история обычно всеобщим побоищем, что-то типа «Царя горы», в котором принимали участие даже те, кто согласно правилам, не имел на это никакого права. И я, нейтрализовавший к тому времени кучу солдат противника, да еще и сам лишившийся погон, лез в первых рядах штурмующих
Да, прекрасное было время! Единственное, что мне не нравилось в лагере это его пионерская составляющая. Ведь каждый день не знающие жалости вожатые мучили детей двухразовыми, утренними и вечерними, линейками, заставляя несчастных пионеров и ни в чем не повинных октябрят то поднимать, то опускать флаг на высокой мачте. Кроме того, существовали еще всякие сборы «совета дружины», пионерские речевки, кричалки и прочая тряхомудия, которая также не доставляла никому большой радости. «И чего они так издеваются над бедными детьми?! озабоченно думал я. Зачем нам все эти «Взвейся, да развейся!», будь они неладны! Неужели нельзя дать ребятам возможность отдыхать спокойно без этого дурацкого официоза и пафоса?!».
В ту смену, о которой пойдет речь, вожатые вообще, будто с цепи сорвались! Словно задались целью максимально закрепостить нас, своих подопечных. Они разработали такой насыщенный план совершенно не нужных нам мероприятий, что мы и вздохнуть свободно не могли! Каждодневные сборы, собрания, обязательные политинформации совсем замурыжили ребят. Прибавьте сюда еще изматывающие хождения строем (которые мне в интернате опротивели хуже горькой редьки!) и тогда вам станет понятно наше состояние.
Одним словом, мне все это так надоело, что я решил подбить пацанов к неповиновению и поднять супротив вожатых настоящее восстание! В этот момент я представлял себя кем-то вроде любимого мною Спартака, призвавшего гладиаторов на бунт против римских рабовладельцев! Весь тихий час мы писали листовки собственного сочинения, в коих указывалось на невозможность более подчиняться тиранам и на необходимость самой беспощадной войны с антигуманными порядками!
Борьба наша этим не ограничилась: стащив из всех палат тумбочки, кровати и стулья мы построили еще и баррикаду, которая у нас, на мой взгляд, весьма недурно получилась. Во всяком случае, когда вожатая вошла в палату и увидела нагроможденную друг на друга мебель с торчащими из-под нее вениками, напоминающими дула пулеметов, а над всем этим грозным сооружением развевающийся на швабре красный галстук ее чуть кондрашка не хватила!
Но и на этом я не успокоился, ведь «нет нам покоя, ни ночью, ни днем»! На лагерном конкурсе песни я подговорил беспрекословно подчинявшихся мне ребят, и вместо обычной пионерской банальщины, типа: «Вместе весело шагать по просторам, по просторам», отряд вдруг грохнул на весь лагерь во все тридцать три своих луженых глотки: «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов. Кипит наш разум возмущенный и в смертный бой вести готов!». Надо было видеть позеленевшие от злости лица вожатых в эту минуту они никак не ожидали от нас такой невообразимой наглости!..
А вообще, чем занять свободное время праздношатающихся на отдыхе ребят? Затосковавшему от безделья ребенку обычно предлагалось найти знакомые буквы в книге, выданной библиотекарем, получить по шее так и не поднятой штангой в спортзале, «позолотить» свои «коряги» в кружке «умелые руки». Вот, пожалуй, и все, что могли предложить нам отвечавшие за правильно организованный досуг вожатые.
Короче говоря, делать в пионерском лагере было решительно нечего. А иначе, как объяснить то, что мы, спрятавшись за стендом «Пионер всем пример!», принялись весело обкидывать рассыпчатыми камушками группу девочек, которые не без удовольствия огрызались в ответ. В кадрежном запале мы и не заметили, как к этой суетливо щебечущей кучке подошел вожатый. И еще одна порция земли опустилась на их головы.
В ту же секунду увидев выражение лица «дяди Коли», а оно ничего хорошего не предвещало, мы поползли за ближайший куст. Но было слишком поздно! Львиное рычание потерпевшего застало нас как раз в тот момент, когда мы лихорадочно пытались вытолкнуть друг друга из единственного убежища.
Спустя немного времени, мы уже сидели в вожатской Николая Васильевича. Вернее, сидел только я, а братья Зарудины стояли с подушками на вытянутых руках и не смели засмеяться. Хотя обстановка того стоила. Вожатый Коля, злобно гримасничая и непрерывно жестикулируя, заставил меня написать приблизительно следующее заявление:
«Начальнику пионерского лагеря «Солнечная поляна» (фамилию за давностью лет не помню). Я, Олег Сукаченко, прошу выгнать меня из лагеря, так как я, такого-то числа сего года, обкидал вожатого первого отряда Николая Заболотного обломками кирпичей, и чуть было не пробил ему голову! Считаю подобное поведение недостойным звания октябренка и настаиваю на своем безусловном отчислении из «Солнечной поляны». Никаких претензий к администрации лагеря не имею. Дата, подпись».
«Но это же ложь!» пытался поначалу протестовать я. «Никаких кирпичей не было! Мы бросались в вас обычной землей!». «Поговори мне еще!» прикрикнул на меня дядя Коля, но я продолжал возмущаться: «Мне что, больше делать нечего, как писать на себя закладную?!». «А у тебя нет другого выхода! Коль скоро ты, маленький гаденыш, научился шкодничать, привыкай и отвечать за свои поступки!».
В общем, мне пришлось подчиниться грубой силе и возвести на себя всю эту немыслимую напраслину! Затем, ощутив тяжесть вожатской подушки, я понял, почему так нетерпеливо переминались с ноги на ногу мои несчастные сообщники. А они, с большим облегчением опустив этот груз, дрожащими руками написали по точно такому же заявлению на брата.
Из лагеря нас, разумеется, не выгнали, а вот на перевоспитание в 1 отряд к вышеупомянутому дяде Коле все же отправили. Но нет худа без добра! Помню, с какой любовью и нежностью встретили нас там старшие девчонки-пионерки. Они принялись всячески опекать «без вины виноватых малышей», и весь остаток лета мы жили с ними, как у Христины за юбкой
Как это не покажется странным, но мне нравилась та особенная минута, когда я после долгого отсутствия возвращался из пионерского лагеря к себе домой. Интернат, конечно, не был в строгом смысле домом никакого уюта, доброжелательности и уж тем более любви там отродясь не наблюдалось.
Но все равно это щемящее ощущение пусть и не совсем родных, а все-таки своих, близких стен присутствовало. Что не говори, а я к ним привык, со временем они стали мне даже не безразличны. Так, наверное, уголовник, просидевший всю жизнь в тюрьме, с ностальгией вспоминает о ее решетках.
Вроде и не за что было любить детдом, но вот ты идешь к нему по чуть припорошенной осеней листвой дорожке, вдыхаешь запах свежеокрашенных корпусов, слышишь приветственные возгласы своих друзей, которых не видел целое лето, и по которым успел соскучиться, и тебя вдруг накрывает такая теплая волна эйфории, что в горле начинает першить. Ведь было же, было даже в этом суровом заведении, не терпящим сентиментальности, что-то хорошее, милое твоему сердцу и дорогое!
Я знал, что вскоре это чувство пройдет, и все мы окунемся в самую обычную, серую детдомовскую жизнь, где нет места ни ласковому слову, ни добрым мыслям. Но всякий раз потом, приезжая из лагеря, я пытался поймать, уловить это настроение, которое испытал однажды. После разлуки с интернатом мне хотелось вызвать его на откровенность, пробудить в нем человеческие чувства, но он только лязгал железными засовами в ответ и все больше ощетинивался решетками.
Глава 13
Пролетая над гнездом психушки
Из народного творчества
Когда я был маленький, я думал, что никогда не умру. Вернее, я даже не знал, что смерть существует. Мне казалось, что раз уж я родился, то буду жить вечно. Также будет светить солнышко, зеленеть травка и добрая нянечка (про злую мне думать не хотелось) все также будет читать нам сказки, и класть конфеты под подушку. Такой представлялась мне жизнь.
Какого же было мое потрясение, когда я узнал, что все люди смертны, что всех нас ждет одинаковый и неминуемый финал, и мы появляемся на свет лишь для того, чтобы умереть! Это был первый серьезнейший удар в моей жизни, если, конечно, не считать все предыдущие. Целую ночь я мучился, с ужасом представляя, как я вырасту, состарюсь и, в конце концов, умру
«Как это я есть, есть, есть и вдруг меня нет?!» обескуражено размышлял я. «А куда денутся мои руки и ноги? Сгниют в земле?!». От этих мыслей становилось еще горше. «И что, я совсем ничего не буду видеть, и даже слышать? И от меня ничегошеньки не останется?! Так, где же справедливость, спрашивается?!».