В этом контексте проблематика молодежи становится важной частью государственной политики контроля над прошлым. Необходимость «правильной» трактовки и освещения российской истории означает исключение из преподавания и обучения, из практик социализации каждого нового поколения любых сомнительных вопросов, связанных с преступлениями государства в прошлом, террором и массовыми репрессиями. Это означает, что из общественной повестки удаляются любые вопросы, связанные с природой советского тоталитаризма, демографической цены за проводимую политику. Вся суть воспитания «патриотизма» заключается в том, чтобы устранить саму мысль об ответственности представителей власти за свои действия, оставив лишь «гордость» как основу для национальной консолидации. Как заявлял политолог Л. Поляков (один из авторов концепции единого учебника истории для школы) в дискуссии об исторической политике, организованной фондом Ф. Наумана, «нам нужно счастливое забвение прошлого, чтобы не порождать конфликтов между поколениями».
Российским руководством предпринимаются особые усилия для стерилизации всякого рода проблемных тем, способных стать поводом для сомнения в абсолютном суверенитете действующей власти (или власти в советском прошлом). Поэтому почти все исследования молодежи недавнего времени тщательно обходят любые упоминания об отношении молодежи к политике или участии в деятельности организаций гражданского общества (В. Радаев) и подчеркивают «патриотизм нового поколения россиян» (М. Горшков и Ф. Шереги и др.).
В результате сама проблематика поколения в работах российских социологов производит очень странное впечатление: затрагиваются лишь частные особенности поведения молодых людей (поведенческие «практики»), отличающие их от взрослых, а именно: активное использование Интернета и технологий, склонность к развлечениям, потребительское и гедонистическое отношение к жизни, снижение уровня асоциального поведения и т. п. Без внимания остаются вопросы воспроизводства социальной системы в целом и роли новых поколений в этих процессах. Теоретическая проблематика поколений, таким образом, оказывается неразвернутой и в сущности ненужной. Отсылки к западной литературе носят конъюнктурный или декоративный характер, обозначая лишь соответствие проводимых интерпретаций уровню «современной науки».
Совершенно иной характер имели и имеют дискуссии о поколении в Германии. Именно взаимосвязь проблематики ключевых сфер политики, проработки прошлого (Vergangenheitsverarbeitung), освобождения от наследия тоталитаризма становится фокусом анализа и исследовательского внимания. Констелляция общественных, политических, моральных и исторических обстоятельств немецкого общества после войны сделала старую статью К. Мангейма о поколениях, которая в момент ее публикации (1928 год) не вызвала большого интереса, остро актуальной и продуктивной[6].
«Дискурс поколений имел центральное значение для политики прошлого (Vergangenheitspolitik) Германии после 1945 года. Он стал площадкой, на которой происходили дискуссии о политической и моральной власти. Самоопределение индивидов как представителей или членов какого-то поколения замещало или перекрывало парадигму жертв и соучастников преступлений. Именно поэтому дискурс поколений нередко представлял собой скрытый национальный дискурс, в котором артикулировались защита от сознания вины и стремление к очищению. <> Поколение функционировало как медиум политики памяти. В период непосредственно после конца Второй мировой войны культурно-политический дискурс был отмечен программой юного поколения, которая обусловлена радикальным отрицанием тематики происхождения»[7]. В 1947 году А. Андерш в программной статье «Молодая Европа формирует свое лицо» от имени «Группы 47» выдвинул тезис о необходимости для молодежи начать все сначала, порывая с нацистским прошлым. Сама по себе такая постановка вопроса означала не только отказ от идентификации с предшествующим поколением, поддержавшим гитлеровский режим, войну, а стало быть, ответственным за преступления нацистского тоталитарного государства и неотделимого от него общества, но и вытеснение самой проблематики социокультурного воспроизводства. «Известная риторика о нулевом пункте, с которым связаны фантазмы молодого поколения, не затрагивающая тему его происхождения, соответствовала логике непорочного зачатия. Этот конструкт молодого поколения является предпосылкой для того, чтобы авторы определяли свое самопонимание как одновременность и общность с другими ненемецкими группами, вместо того чтобы выводить из этого свое отношение к недавнему прошлому»[8].
Проблематика поколений в немецкой научной и общественной литературе в середине 1960-х годов[9] с самого начала оказалась связанной с крайне важными моментами коллективного самосознания и интеллектуальной ответственности: моральной позицией, национальной идентичностью, трезвым анализом общественных изменений, а также с методологической саморефлексией исследователей, вынужденных проверять и саму постановку вопросов исследования, и адекватность используемых понятийных инструментов. Последнее обстоятельство стало стимулом для различного рода критики К. Мангейма и самих исследований поколений.
В ходе этих дискуссий обнаружилось весьма широкое, но и очень противоречивое поле значений самого понятия «поколение». Поколение могло означать:
а) привязку к символическим событиям, ставшим основой для групповой идентичности (по выражению В. Зеебальда, «Zeitheimat»);
б) понятие временного упорядочения исторических и квазиисторических связей;
в) формулу самотематизации определенных культурных групп или течений;
г) аналитическую категорию, фиксирующую последовательность смены фамильных и общественных генераций и, соответственно,
д) делающую коллективный опыт отдельных возрастных когорт предметом возможного осмысления своего происхождения;
е) определение позиции в политических процессах, в системах коммуникаций и освоения новых технологий, отношение к элитам, к различного рода субкультурам или к господствующей культуре большинства и многое другое.
Среди важнейших тем, связанных с центральными мотивами поколенческих исследований, следует назвать процессы и особенности социализации, проблемы семьи и отношений между ее членами, психоаналитические аспекты межпоколенческого взаимодействия (травмы, фрустрации, зависимости, отталкивание и дистанцирование и проч.). Другими словами, именно критика и развертывание внутренней структуры понятия «поколение», используемого разными группами ученых и публицистов в своих целях и ценностных перспективах, показали значительные логические противоречия и нестыковки в использовании этого слова.
Критики Мангейма указывали на то, что так или иначе характеристики некоторого меньшинства, иногда элитной группы, вносящего новые смыслы и значения в систему общественных коммуникаций и реинтерпретацию реальности исходя из своего опыта и экзистенциальных переживаний, произвольно или неконтролируемо распространяются на весь массив современников возрастные группы, объединенные по признаку общности времени (годов) рождения, синхронности социализации или включенности в исторические события и процессы. При этом происходит вменение особенностей поведения, идентификации, манифестации своих ценностей определенными группами тем массивам, которые не могут характеризоваться тем же самым образом, что и описываемое меньшинство. Они подчеркивали, что имеет место идеологическая проекция, вызванная слабостью методического самоконтроля исследователя.
Наконец, следует упомянуть также вполне резонные упреки, что все исследования поколения обращены главным образом к проблематике социализации молодежи и ее особенностей в сравнении с другими возрастными когортами. Тем самым пренебрегается или недоучитывается проблематика других возрастов, занимающих иное функциональное место в системе социокультурной репродукции, политики, экономики и т. п.
Однако, вопреки всем подобным критическим оценкам поколенческих исследований, это понятие остается широко распространенным и продолжает использоваться в публицистике, общественных и политических дискуссиях. А это, в свою очередь, говорит о функциональной значимости комплекса представлений, образующих это понятие.
Следует согласиться с ведущей исследовательницей этих проблем, историком Ульрикой Юрайт, которая после критического разбора выраженных подходов к этой тематике предлагает считать понятие «поколение» коммуникативным понятием (коллективным понятием среднего уровня ein Kollektivbegriff mittlerer Reichweite), позволяющим связывать различные области публичных дискуссий и научного знания, транслируя тем самым общественный интерес к данной тематике в специализированные сферы, связывая науку и общество[10].
Подводя итог своему разбору различных подходов и концепций поколенческих исследований, она формулирует четыре вопроса, направляющих внимание исследователя:
1. Акторы кто определяет себя как «поколение», в какой момент времени, под действием каких интересов и с какими аргументами?
2. Система координат какие базовые значения устанавливаются и фиксируются в качестве основания поколения?
3. Предмет как, каким коммуникативным образом производится генерационная взаимосвязь (= символическое отнесение себя к поколению)? (курсив наш. Прим. авт.)
4. Контекст какое изменение общественного опыта выражается в представлении себя в качестве поколения?
В России не было ничего похожего на интенсивные дискуссии, идущие в немецкой научной и общественной среде, о проблематике «поколения», критике различных подходов к этой тематике или, напротив, защите исходной мангеймовской постановки проблемы[11]. Напротив, все усилия университетских и академических социологов, занимающихся изучением молодежи, направлены на то, чтобы при обсуждении проблематики смены поколений снять все вопросы перспектив социального изменения, взаимосвязи политики и морали, общественной активности молодежи по изменению существующего порядка и подтвердить выводы, что у нас с молодежью «все в порядке», как в других развивающихся странах, или что новации, неизбежные с течением времени, не затрагивают принципиальных аспектов сложившегося в 2000-х годах авторитарного режима.
Дело осложняется тем, что предшествующая система бюрократического культурного воспроизводства («интеллигенция») оказалась абсолютно неспособной к выработке необходимых представлений и взглядов, которые могли бы стать идеологической основой демократии в России, ее защитой, подготовкой новой генерации управленческого персонала в важнейших для этого институциональных сферах суде, полиции, государственном управлении и т. п. Необходимым условием для этого должны были быть принципиальная проработка советского прошлого и морально-правовая оценка советской коммунистической системы как «преступной», чего не произошло и не могло произойти в силу того, что новая власть сознательно объявила себя преемником прежнего государства. Новый политический класс при путинском правлении, объявив себя заимствованным словом «элита» или «новое дворянство», «новая аристократия», закрыл любые возможности рефлексии и рационализации прошлого, а значит, любые формы критики и оценки политики, проводимой ее представителями. Вопросы национального развития оказались подмененными интересами сохранения авторитарного и репрессивного политического порядка. Поэтому любые теоретические или практические вопросы о роли молодежи, конфликте поколений, социокультурной динамике были закрыты как проблемы общества.
С уничтожением идеи истории, ее драматической сложности и многовекторности, с маргинализацией и вытеснением из сферы публичности групп, выступавших с проектами других вариантов национального развития, тема поколений в России приобрела либо чисто политический и прикладной смысл (технологий и методик «патриотического воспитания молодежи»), либо иллюзорный характер рассуждений о «новациях, вносимых молодежью» в сферы потребления, коммуникативных практиках, явлениях, объявляемых фактами «низовой модернизации» (которые следовало бы называть инфантильным смещением в сторону аффективных переживаний и развлечений).
Разложение институциональной системы советского тоталитаризма шло как процесс «дифракции» и фрагментации принудительной (нормативной) системы контроля и управления поведением в закрытом обществе: ослабление связей между символическим уровнем и прагматическим уровнем действия. Символический уровень (поддержание образцов социального целого) обеспечивается и поддерживается социальными институтами, отвечающими за сохранение и воспроизводство коллективной идентичности, а именно организациями и ведомствами легитимации власти (пропаганда, СМИ, массовое образование, ведомства «культуры») и структурами господства армией, полицией, государственным управлением. Они отделились от повседневного уровня существования и поведения обычных людей. Прежде единая система государственно-бюрократической организации жизни: работа в государственных организациях от армии, министерств, НИИ, вузов до закрытых «ящиков» и колхозов, органов социального обеспечения, медицины, образования, воспитания (массовая школа, пионерские лагеря или детские сады), система распределения материальных благ (жилье, «торговля», профсоюзы), разделилась на отдельные сегменты, в которых государственная идеология представлена с разной степенью определенности и жесткости принуждения по отношению к отдельному субъекту. В ходе реформ 90-х годов все прежние советские структуры социального обеспечения (главный предмет «отеческой заботы» государства) либо деградировали (как система общедоступного «бесплатного здравоохранения» и «заботы о детях») и развалились, либо исчезли (как профсоюзные дома отдыха, санатории, профилактории, детские сады, пионерлагеря и т. п.), будучи приватизированными объектами, сменившими свое назначение. Перестав быть государственными, они утратили свой идеологически нагруженный смысл, как и любое ставшее коммерческим заведение (значительная часть прежних функций сохранилась в виде коммерческой медицины, платного образования, системы страхования, изменения пенсионного законодательства и обслуживания, высоких цен в учреждениях культуры и проч.).
Дезинтеграция социальной системы развал интегрирующих механизмов связи между подсистемами целеполагания (политикой), поддержания образцов (идеологией), религией, культурой (сферой коллективных ценностей) и адаптацией (экономикой) самым негативным образом сказалась на общественной морали и солидарности, сделав семью хранителем самых элементарных принципов поддержания взаимодействия норм (в первую очередь солидарности в малых группах и дистанцирования от власти как предпосылки физической безопасности и выживания, то есть опыта, усвоенного многими поколениями советских людей). Функции этих институтов, которые должны были бы стать условием рецепции новых идей и ценностей, приняла на себя семья, ставшая в самый острый и кризисный период (десятилетие реформ в 19922002 гг.) своего рода резервным социальным институтом для воспроизводства основных социальных отношений источником образцов адаптации к изменениям внешней среды и выживания, а также целеполагания. Семья как базовая социальная структура за редкими исключениями не может быть институтом, функция которого заключается в интеллектуальной проработке текущих процессов, особенно сложных, меняющих тектоническую структуру социума[12].