Зато соседу моему по койке Пете Петухову письма шли пачками. Мы ещё не прошли курс молодого бойца, как он стал самой популярной личностью во взводе. Почтальон не успевал выкрикивать его фамилию по вечерам добрых полстопки приходящих нам с «гражданки» посланий под всеобщий вздох вручались этому вислоухому, с длинной кадыкастой шеей Петухову. Он рвал конверты на своей кровати избавляясь от лишней бумаги, а я ложился на койку и старался не смотреть на его довольное лицо. Кажется, я скоро буду ненавидеть всех его адресантов
Мои страдания для Петьки не прошли незамеченными хотя я был горд и ни разу не обмолвился о них словом. Потом я понял, что он был хитрющий мужик взял он меня почти что голыми руками и сразу сломил гордыню, прикинувшись телко́м. «Я вот тут посоветоваться с тобой хочу по одному письму, начинал он, присаживаясь рядом на табурете. Хочу пограмотней ответить другу. Ты ведь техникум закончил подсоби». Я делал отстранённое лицо и подрагивающей рукой брал протянутое мне письмо ОТТУДА. Помню, на миг даже показалось, что оно где-то и мне, что и меня ТАМ не забыли и помнят
Теперь Петька уже каждый вечер читал мне полученные письма все подряд. Это были совершенно уморительные образцы я бы сказал, шедевры сельского эпистолярного жанра, в другое время «на гражданке» я бы животик надорвал от комичности их оборотов. Начинались письма обязательно с таких слов: «Милый мой друг Петя, пишет тебе твой незабвенный товарищ Вася Сюрдуков. Во первы́х строках письма сообщаю, что я жив-здоров, чего и тебе желаю. Во вторых строках шлют тебе привет и поклон все наши племяши и домочадцы, а особливо дед Степан, что живёт за Лысой горой»
Оказалось, что у Петьки Петухова, несмотря на весьма понурую и ушастую внешность, в его далёком селе была очень бурная и очень обширная жизнь каждый вечер вместе с его письмами я входил в совершенно удивительные заботы «незабвенных дружков и подружек» из села и как-то начинал забывать о своих. Из его Покровки уже слали горячие приветы «армейскому товарищу Петиному» то есть мне. Длинными вечерами мы вместе сочиняли очередное послание.
Ты пиши этой Нюрке так, горячился я и кусал от волнения ручку: «Дорогая Нюра, этому рыжему зоотехнику не верь, он тебя бросит, как только к нему приедет краля из города».
Обожди, не спеши, остужал мой пыл и чесал ухо Петька Петухов, становясь рассудительным, как Кутузов на совете в Филях. Это Нюрке-Мотыге, что с Павлом живёт, можно рубануть хлоп да в лоб! а к Нюрке Матвейчиковой нежный подход нужо́н. Чуешь? Мы вот так, пожалуй, с тобой начнём: «Милая и незабываемая наша подруга Нюша Матвейчикова, пишут тебе из армии твой хороший знакомый Петр и его новый армейский друг Витюша. Во первы́х строках письма сообщаем тебе, что здоровье наше в отменное состояние здесь пришло, чего и тебе мы дружно желаем».
Петька читал свои письма и писал со мной в деревню почти до декабря до тех пор, пока я, совершенно счастливый, не влетел к нему с конвертом из дома в руке. Сейчас уже многое стёрлось из армейских лет но этих читок не забыть. Вот нынче много про фронт вспоминают, как под одной шинелью спали и как ели последний сухарь на двоих или из одного котелка, а Петя просто делился со мной своей перепиской и прежней жизнью, это единственное, что у него тогда было, кроме зубной щетки и пустого вещмешка. И письма эти стоили, пожалуй, последнего сухаря на фронте.
Мне и теперь часто не хватает в жизни нашего тогдашнего армейского братства когда и радость на всех одна, и напасть, и на любом перекрёстке военного городка можно было остановить любого солдатика: «Слушай, браток, выручи». И ещё долго «на гражданке» я буду щемяще замирать, завидев в улице шинели, и долго по ночам будет сниться казарма с её суровым братским житьём и моя койка в шестом ряду у второго окна. Где всё это сейчас? Куда делось? Куда разлетелись, как соколы, армейские товарищи мои?
Шальная мысль приходит порой в голову вот встретить бы сейчас того Петьку и ребят из казармы; ну, а не встретить так хоть весточку послать!
Я б написал им горячее и длинное письмо, как в те годы, и чтоб непременно в нём были слова:
Милые вы мои армейские друзья и товарищи мои! Во первы́х строках письма я сообщаю вам, что не забыл нашей армейской дружбы и буду помнить о ней всю свою жизнь! Чего и вам всем желаю
Прелесть
(Из цикла «Молодость в шинели»)
На контрольно-пропускном пункте, отделявшем наш военный городок от шоссе в Князевку, пыль стояла столбом. Буянили две подвыпившие женщины и мужичонка из вольнонаёмных. Их дежуривший до нас наряд привёл из гарнизонного магазина, где они высадили пару стёкол и передрались. Наш старший лейтенант сразу побежал звонить в милицию из штаба, где был телефон, а прежний дежурный по гарнизону хмурый капитан из батальона связи разбирал конфликт. Трое его солдат-связистов волчком вертелись между задержанными. Мужичонка быстро стих, но женщины делали столько шуму, что разобраться, зачем они подрались, не было возможности.
Выйдем перекурим, сказал нам с Димкой оставшийся за старшего ефрейтор Витёк Лазарев. Мы заступим на дежурство ещё минут через двадцать, пусть связисты сами и запрут арестованных в чулан.
Верно, поддержал Димка, косясь на вымытые полы контрольно-пропускного домика. Покурим на улице, пока старший лейтенант не вернётся.
И вдруг я заметил за барьерчиком девушку. Она скромно стояла в уголке у окна и, видимо, ждала автобус из Князевки. Ждать на улице, у ворот, было уже холодно, только прошёл дождь, и я представил, как трудно ей находиться здесь: в прокуренном помещении, да ещё среди всей этой ругани.
«Наверное, приезжала к кому-то в гарнизон», подумал я, незаметно оглядывая её. Она была хороша собой, недурно сложена, с милым девичьим лицом. У меня защемило сердце. Везёт кому-то
«А, может, деревенская, приехала в гарнизонный магазин, продолжал думать я, не заметив, что Димка с Витьком уже вышли. Пожалуй, деревенская, иначе не куталась бы по брови в пуховый платок».
Но даже в платке лицо её ничего не теряло. Есть лица, пронизанные солнечным светом, живые под мёртвым нарядом и брызжущие молодым задором. Есть, но её лицо было во сто крат лучше. «Просто прелесть», думал я, украдкой глядя на неё. Она повернула голову, и наши глаза встретились. Я не успел даже смутиться за свой потёртый мундир и идиотский вид, как она мне улыбнулась, просто и приветливо. От этой улыбки она засветилась, как солнечный зайчик, и ямочки заиграли на золотистых, как наливные яблоки, щеках.
Не помня себя, я очутился рядом у барьера. Мы долго стояли, не произнося ни слова, и нам было очень хорошо. Молчание не тяготило, мы знали: нужные слова найдутся без боли, сами собой. Я наслаждался лёгким подрагиванием милых припухлых губ, красотой и свежестью девушки, но главная прелесть была в глазах, в которых я тонул, как в глубоком омуте. Никто ещё не смотрел на меня так, словно дарил мне счастье, то одно-единственное, от которого уже не уйдёшь