Вот настолько. Это все мое!
Когда Робин наконец позволил мне уснуть, ничего не вышло. В лесном лагере, с бобовым супом и альбомом для рисования, нам было хорошо. Но где-то ждала цивилизация, предвещая, что я окажусь по уши в работе, а Робин вернется в ненавистную школу, к детям, которых он пугал, сам того не желая. В Мадисоне от нашего рая не останется даже пеньков.
Все, что касалось отцовства, приводило меня в ужас задолго до того дня, когда Алисса ворвалась в мой кабинет в Стерлинг-холле и крикнула: «Вот ты и попался, профессор! У нас будет гость!» Я обнял ее под аплодисменты удивленных коллег. Это был последний раз, когда мне с несомненным успехом удалось справиться с отцовскими обязанностями.
Я скорее заговорил бы на суахили, чем оказался достойным родителем. Открывающиеся перспективы вызывали у Алиссы смесь ужаса и восторга. Так или иначе, совокупная мудрость родственников, друзей, врачей, медсестер и сайтов с советами в Интернете придала нам достаточно смелости, чтобы на все забить и двигаться вперед интуитивно. Десятки тысяч невежественных поколений достаточно хорошо разобрались в тонкостях воспитания потомства, чтобы наш вид не сошел со сцены. Я решил, что мы будем не худшими родителями. Так сложилось, что у нас с Алиссой не было времени соперничать на этом поприще. С того момента, как Робина вытащили из инкубатора, жизнь превратилась в нескончаемую череду учебных тревог.
Как выяснилось я об этом даже не догадывался, у детей есть встроенная защита от дурака. Кто бы мог подумать, что четырехлетний карапуз способен опрокинуть на себя гриль, полный горячих углей, и отделаться единственным волдырем в форме розовой устрицы пониже спины?
С другой стороны, разнообразие неприятностей не переставало меня удивлять. Однажды я прочитал шестилетнему Робину «Плюшевого кролика», и лишь в восьмилетнем возрасте он признался, что после этого его много месяцев преследовали ночные кошмары. Он два года боялся мне рассказать: в этом весь Робби. Одному богу известно, в чем мог бы мне признаться одиннадцатилетний сын по поводу того, что я делал сейчас. Но он пережил смерть матери. Я полагал, что мои благие намерения его не погубят.
Той ночью я лежал в палатке и размышлял о том, как Робби провел два дня: тревожась из-за тишины галактики, которая должна была кишеть цивилизациями. Неужели хоть кто-то мог бы защитить такого ребенка от его собственного воображения, не говоря уже о плотоядных третьеклассниках, готовых кидаться какашками? Будь с нами Алисса, мы бы продержались благодаря ее безграничной способности прощать и решимости, как у бульдозера. Без нее я блуждал в трех соснах.
Я пошевелился в своем спальном мешке, стараясь не разбудить Робина. Хор беспозвоночных то нарастал, то затихал. Две пестрые неясыти переговаривались: «Кто тебя накормит? Кто всех вас накормит?»[6] Кто еще способен накормить этого мальчика, кроме меня самого? Невозможно себе представить, что Робин однажды закалится и сумеет без посторонней помощи выжить на этой планете, устроенной по принципу финансовой пирамиды. Возможно, я и не хотел, чтобы он менялся. Мне нравилось, что он такой, неземной. Мне нравилось иметь сына настолько простодушного, что это сбивало с толку нахалов-одноклассников. Мне нравилось быть отцом ребенка, чьим любимым животным три года подряд оставался морской слизень. Голожаберных моллюсков всерьез недооценивают.
Да уж, о чем еще волноваться астробиологу по ночам. Я ощутил дыхание деревьев, услышал реку, где мы с Алиссой плавали вместе; во тьме вода продолжала полировать валуны. Из спального мешка рядом со мной донесся голос Робина.
Хватит! умолял он во сне. Прошу, хватит! Пожалуйста!
Одно из решений парадокса Ферми было настолько странным, что я не осмелился рассказать о нем Робину. Ему бы месяцами снились плохие сны. Рядом со мной на надувной походной подушке лежал один квадриллион нейронных связей: окажись каждый синапс звездой, их хватило бы на две с половиной тысячи Млечных Путей. Перегреться нетрудно.
Итак, вот о чем я ему не рассказал. Предположим, жизнь легко зарождается с нуля. Предположим, она возникала в каждой трещине космического тротуара за миллиарды лет до Земли. В конце концов, когда наша планета стабилизировалась, жизнь появилась и здесь, для чего потребовались те же ресурсы, что и повсюду во Вселенной.
Предположим, за минувшие эпохи возникли миллионы цивилизаций, многие из которых просуществовали достаточно долго, чтобы выйти в космос. Такие путешественники находили друг друга, объединялись и делились знаниями, развитие их технологий с каждым новым контактом ускорялось. Они построили огромные сферы для сбора энергии, охватывающие звезды целиком, и управляли роями компьютеров размером с планетные системы. Пользовались мощью квазаров и гамма-всплесков. Заселили галактики, как мы когда-то континенты. Научились менять ткань реальности.
И когда этот консорциум овладел всеми законами пространства-времени, достигнув желаемого, его настигла печаль. Абсолютный Интеллект поддался ностальгии: он вспомнил о походах в лес, об умении ориентироваться в дикой природе обо всем, что осталось в навсегда утраченном прошлом. Чтобы утешиться, он создал игрушки: бесчисленные изолированные планеты, где жизнь могла бы вновь развиться из первозданных условий.
Предположим, в одном из этих террариумов эволюция создала существ, у которых синапсов в две тысячи пятьсот раз больше, чем звезд в галактике. Даже с такими мозгами эти существа лишь через тысячелетия обнаружили бы, что они навсегда заперты в искусственно созданном заповеднике, глядят на виртуальный небосвод, обречены остаться детьми, остаться одинокими.
Каталог решений парадокса Ферми называет эту версию «Гипотезой зоопарка». Зоопарки вызывали у Робина тошноту. Ему было невыносимо смотреть на разумных существ, лишенных свободы.
Собственные родители воспитали меня в лютеранской вере, но я отказался от религии в шестнадцать лет. Всю свою жизнь считал, что, когда человек умирает, вся красота, все озарения и надежды но также вся боль и ужас, все, что хранится в квадриллионе синапсов, превращается в пыль. Однако той ночью в горах, в нашей двухместной палатке, я не мог не обратиться с просьбой к человеку, который знал Робина лучше всех на свете.
Алисса
Моя жена на протяжении одиннадцати с половиной лет.
Али. Скажи мне, что делать. Нам хорошо вместе, в лесу. Но я боюсь везти его домой.
В три часа ночи хлынул дождь, и я выскочил наружу, чтобы прицепить тент. Воцарившееся безумие сперва повергло Робина в ужас. Но, бегая под ливнем, он начал каркать, как ворона. Он все еще смеялся, когда мы вернулись в палатку два глупых, промокших до нитки оптимиста.
Наверное, мне следовало настоять на тенте.
Оно того стоило, папа. Я бы снова его убрал!
Что вы говорите Я и не думал, что в тебе живет маленькая амфибия.
Мы сварили овсянку на переносной плите и поздним утром свернули лагерь. Тропа, когда по ней шли в противоположную сторону, выглядела иначе. Мы опять поднялись на холм, потом начали спускаться. Робин удивлялся, сколько всего продолжает расти поздней осенью. Я показал ему гамамелис, цветущий в январе. Рассказал о ледничниках, которые всю зиму катаются по льду и питаются мхом.
Мы вернулись к началу тропы слишком быстро. Когда сквозь деревья промелькнула дорога, я расстроился. Машины, асфальт, табличка с перечнем правил; после ночи в лесу от парковки повеяло смертью. Я старательно скрывал от Робина свои чувства. Наверное, он и сам пытался меня оберегать.
По пути в свой арендованный коттедж мы попали в пробку. Я остановился позади «Субару Аутбэк» с мощными горными велосипедами на багажнике. Вереница машин растянулась впереди, исчезая из виду: полмили обездвиженных внедорожников с людьми, изголодавшимися по крупицам дикой природы, что еще остались в восточной части страны.
Я покосился на своего пассажира.
Знаешь, что это такое? Медвежья пробка!
Я уже говорил Робби, что мы можем повстречать барибала, поскольку в этих краях обитала самая многочисленная популяция на континенте.
Давай вылезай. Прогуляйся и проверь, что там. Только держись поближе к дороге.
Он уставился на меня.
Ты серьезно?
Конечно! Я тебя не брошу. Остановлюсь и подберу, когда мы поравняемся.
Он не двигался.
Ну давай же, Робби. Там будет много людей. Медведи не причинят тебе вреда.
Сын чуть не испепелил меня взглядом: он тревожился не из-за четвероногих. Так или иначе, Робин вышел из машины и, спотыкаясь, побрел вдоль стоящих автомобилей. Эта маленькая победа должна была меня взбодрить.
Ряд машин тихонько полз вперед. Водители начали сигналить. Кто-то пытался развернуться на узкой горной дороге. Автомобили беспорядочно съезжали на обочину, рядом с потоком суетились пассажиры. Люди расспрашивали друг друга: медведь? где? мать и трое малышей! Вон там. Нет, там. Девушка-рейнджер пыталась заставить всех двигаться дальше. Очередь ее игнорировала.
Через несколько минут я добрался до собравшейся на обочине толпы. Одни указывали в сторону леса, другие смотрели в бинокли. Кто-то установил камеру на штатив и навел на цель объектив-гаубицу. Многие отгородились от природы мобильными телефонами. Люди чем-то напоминали скопище зевак у офисного здания, наблюдающих за человеком на карнизе десятого этажа.
Потом я заметил семейство из четырех медведей, трусившее в подлесок. Мать бросила взгляд через плечо на собравшихся людей. Я увидел Робина в толпе тот смотрел себе под ноги, а не на барибалов. Потом повернулся, увидел меня и побежал к машине. Очередь все еще стояла намертво. Я опустил стекло.
Вернись туда и посмотри, Робби.
Он обогнул машину, сел на свое место и захлопнул дверь.
Ты их видел?
Видел. Очень круто.
Ответ прозвучал воинственно. Он смотрел вперед, на «Аутбэк», за которым мы по-прежнему ехали. Я ощутил, что надвигается какая-то буря.
Робби. Что произошло? Что не так?
Мой сын отвернулся к окну и крикнул:
Ты их сам-то видел?
Он уставился на свои руки, лежащие на коленях. Мне хватило ума не торопить события. Спектакль окончился, движение наконец-то возобновилось. Через полмили Робби снова заговорил.
Должно быть, они нас ненавидят. Что бы ты чувствовал, если бы из тебя сделали гвоздь программы в шоу уродов?
Прошло еще несколько минут, на протяжении которых он изучал извилистую реку.
Цапля.
Это была просто констатация факта.
Я вытерпел еще две мили.
Знаешь, а они очень умные. Ursus americanus. Некоторые ученые считают их почти такими же умными, как гоминиды.
Умнее.
Почему ты так думаешь?
Мы покинули территорию парка и теперь ехали обратно через плотно застроенную рекреационную зону. Робин взмахнул руками, как будто указывая на доказательство своих слов.
Они не нагородили вот это все!
Мы проехали мимо магазинчика, где торговали сливочной помадкой, киоска с гамбургерами, проката надувных камер для тюбинга, лавки со всякой дребеденью и автодрома. Возле информационного центра свернули налево, и дорога к нашему домику опять повела в гору.
Это все от одиночества, Робби.
Он посмотрел на меня так, как будто я отказался от членства в клане разумных существ.
О чем ты говоришь? Им не было одиноко! Они испытывали отвращение!
Не кричи, ладно? Я говорю не о медведях.
По крайней мере головоломка заставила его притормозить.
Люди одиноки, потому что мы просто уроды. Мы украли у них все, папа.
Предзнаменования были повсюду: от напряженных пальцев и трясущихся губ до пурпурной волны, что поднималась по шее. Еще несколько минут, и от умиротворения последних дней не останется и следа. У меня не хватило бы выдержки на двухчасовой приступ мучительной истерики. Многолетний опыт подсказывал, что наилучший выход из ситуации отвлекающий маневр.
Робби, послушай. Предположим, что «Антенная решетка Аллена» проведет завтра пресс-конференцию, на которой будет объявлено о неоспоримых доказательствах существования разумных инопланетян.
Папа
Это был бы самый волнующий день в истории Земли. Одно объявление изменило бы все!
Он перестал дергаться, хотя по-прежнему испытывал отвращение. Любопытство все-таки побеждало с Робином так получалось в девяти случаях из десяти.
Ну?
Итак предположим, они провели пресс-конференцию и заявили, что обнаружили в Больших Дымчатых горах инопланетных разведчиков, которые
Да ну тебя! перебил он, вскинув руки.
И все-таки мне удалось перевести стрелку. Я по глазам видел, как Робин осмысливает предложенную идею. Он скривился, одновременно обидевшись и повеселев. Вереница существ с мобильниками, растянувшаяся вдоль обочины, опять превратилась в людей созданий, относящихся к тому же виду, что и сам Робби. Он уловил суть: мы, homo sapiens, исстрадались по компании. Мы так отчаянно нуждались в контакте с инопланетянами, что малейшего намека на нечто разумное и дикое хватало для создания пробок длиной в несколько миль.
Никто не хочет быть один, Робби.
Сострадание сошлось в битве с жаждой справедливости и проиграло.
Раньше они были повсюду, папа. До того, как мы приперлись. Мы все у них отняли! Мы заслужили свое одиночество.
В ту ночь мы отправились на Фалашу, планету настолько темную, что обнаружить ее удалось лишь благодаря везению. Эта сирота без солнца блуждала в открытом космосе. Когда-то у нее была своя звезда, но в эпоху бурной юности планету вышвырнуло за пределы родной системы.
Когда я учился в школе, про такое даже не упоминали, сказал я сыну. Теперь мы думаем, что планет-изгоев может быть даже больше, чем звезд.
Мы наблюдали, как Фалаша дрейфует в межзвездной пустоте, в вечной ночи и при температуре на несколько градусов выше абсолютного нуля.
Зачем мы пришли сюда, папа? Это самое мертвое место во Вселенной.
Ученые считали так же, когда мне было столько лет, сколько сейчас тебе.
Время идет, и мы перестаем верить в то, что считали аксиомой. Первый урок Вселенной таков: нельзя делать умозаключения на основании единственной посылки. Разве что других нет. Значит, их надо отыскать.
Я обратил его внимание на густую парниковую атмосферу и горячее ядро. Продемонстрировал, как приливное трение от крупной луны искривляло и сжимало планету, еще больше ее нагревая. Мы приземлились на поверхности Фалаши.
Круть! сказал мой взволнованный сын.
Температура выше точки замерзания воды.
Посреди открытого космоса! Но тут нет солнца. Нет растений. Фотосинтеза. Ничегошеньки нет.
Жизнь всеядна, напомнил я ему. Свет просто одна из разновидностей пищи.
Мы отправились на дно океанов Фалаши, к срединным хребтам. Направили лучи фонарей в самые глубокие разломы, и Робби ахнул. Повсюду была жизнь: белые крабы и моллюски, фиолетовые трубчатые черви и порхающие, складчатые существа, похожие на ткань. Все питалось теплом и химией, сочащимися из «черных курильщиков».
Робину все было мало. Он наблюдал, как микробы, черви и ракообразные учились новым трюкам, поедали сородичей и распространяли питательные вещества по морскому дну, в окружающих водах. Проходили целые эпохи, века, даже геологические эоны. Океаны Фалаши наполнились новыми формами жизни: всевозможными жуткими тварями, которые плавали, удирали друг от друга и соревновались в хитрости.