В третий день Святок извозчик привез меня, Варвару, драгоценный торт и подарки для детей в Лобковский переулок. Мы степенно поднялись на третий этаж, где нас уже ждали сам Шухов с чады, домочадцы и гостями двумя семейными парами коллег-инженеров. Нас быстро представили друг другу, моя спутница удостоилась удивленных взглядов, но ее появление вместе со мной списали на эксцентричность «американского инженера». Впрочем, мы оба были свободными «людьми из общества», клыки и копыта у нас не росли, туалет, ради которого Варвара месяц выносила мне мозг, был вполне хорош, так что наш первый совместный выход можно было считать удачным.
Коробка с тортом была водружена на отдельный столик, и мы перешли к вручению подарков детям, которых набралось девять, включая дочь и двух сыновей Шухова. Дети принимали коробочки, серьезно кланялись или делали книксен и отходили в сторонку, где и начинали увлеченно шуршать обертками, освобождая кукол или солдатиков. Когда все дары разобрали, кто-то предложил устроить хоровод у роскошной пахучей елки, поставленной в кабинете хозяина. Мальчиков и девочек собрали в круг, Анна Николаевна, жена Шухова, заиграла на пианино чинную мелодию, хоровод двинулся и все запели «O Tannenbaum, o Tannenbaum, wie treu sind deine Blatter!» Я еще подумал, что довольно странно на русское Рождество петь немецкие песни, но мало ли у кого какие в семье традиции, дослушал до конца песенки и влез в круг со словами:
А теперь давайте что-нибудь наше! и, не дожидаясь остальных, затянул:
Ну, подпевайте!
Но мне никто не подпел, и я замолк, недоуменно глядя на взрослых, которые с таким же недоумением смотрели на меня. Так, это что же получается? Вряд ли песня запретная, ее что, вообще не знают?
Миша, а что это за слова? удивленно спросила Варвара.
Ну как же: «метель ей пела песенку, спи, елочка, бай-бай, мороз снежком укутывал, смотри, не замерзай!» Никто не знает? Н-да, попал, надо тщательней следить за языком. Пришлось выкручиваться. Я слышал ее в детстве от родителей и был уверен, что это песня из России.
Быстрее всех нашлась Анна Николаевна, она предложила пока разрешить детям натаскать гостинцев с елки, а мне выдать перо и бумагу, чтобы я записал слова, чем я и занялся, внутренне хихикая: надо же, «перепел Высоцкого»! Минут через десять, пока бегущий по пороховой нитке огонек зажигал разноцветные свечки на елке, я вроде бы вспомнил все куплеты, во всяком случае до финального, где «много-много радости детишкам принесла», записал их, напел мелодию Анне Николаевне, насколько это возможно с моим слухом, и вскоре сводный хор, сжимая в руках пару листков с текстом, под аккомпанемент пианино исполнил новогодний шлягер.
Впечатление он произвел изрядное младшее поколение в добытых из хлопушек бумажных колпачках даже бросило потрошить елку, на которой, помимо свечек, были развешаны пряники, бумажные цепи, посеребренные орешки, корзиночки с конфетами и многие другие столь сладкие детскому сердцу вещи. Дети внимательно выслушали песенку до конца, а потом потребовали исполнить на бис, уже с хороводом. Взрослые пропели «Елочку» еще раз и даже похлопали друг другу, а меня вдруг пробила ужасная мысль, что все эти милейшие люди и, что еще страшнее, малышня через двадцать лет будут голодать, уезжать в изгнание, идти на расстрел или расстреливать сами.
Чтобы взять себя в руки и не портить праздник, я отошел к этажерке у окна кабинета и налил себе из графинчика стопку шустовского коньяка. Там же стояли шахматы и лежал ярко-красный журнал «Циклист», его-то я и начал листать, чтобы хоть как-то отвлечься. Подошел Шухов:
Да, знаете ли, увлекаюсь велосипедом и очень жалею, что сейчас невозможно кататься.
Отчего же, я вот каждый день катаюсь.
Вы? Как? удивлению Шухова не было предела, что было вполне понятно. Холод, снежная слякоть, беспорядочное движение извозчиков, ранняя темнота, отсутствие зимней экипировки (да и летнюю экипировкой можно было назвать с ооочень большим натягом) все это делало езду на велосипеде в декабре попросту невозможной.
Дома, каждый день полчаса-час.
Дома???
Ну да, поставил в кабинете велосипед на ролики и кручу педали, не сходя с места. Очень, знаете ли, помогает поддерживать форму.
Вы должны непременно показать мне это!
В любой удобный момент, Владимир Григорьевич! Мы с Варварой Ивановной будем весьма рады.
Наконец, все перешли к накрытым столам дети в детскую, взрослые в столовую. Соседом моим оказался инженер с Ярославской железной дороги Василий Петрович Собко, гренадерских статей мужчина, неожиданно смешливый, мы с ним с удовольствием обсудили творчество Гарина-Михайловского, вернее, три его книги автобиографического цикла. Заявление мое, что надо ждать четвертую книгу и что она будет непременно называться «Инженеры», вызвало за столом веселое оживление.
Да вы еще и пророк, Михаил Дмитриевич! засмеялся Собко.
Да, господин Скамов у нас человек больших и разнообразных талантов! поддержал его хозяин дома.
Никаких пророчеств, господа, исключительно инженерная интуиция и экстраполяция, я оторвался от калача с паюсной икрой и для убедительности потряс в воздухе столовым ножом.
Будьте любезны, объясните ход вашей мысли?
С удовольствием. Смотрите, инженер Гарин писательство не бросает, помимо трилогии изданы уже две книжки очерков, так?
Так, но как отсюда следует название книги?
Погодите, сейчас дойдем. Во-первых, не бросает, а во-вторых, пишет о том, что ему знакомо. И было бы логично продолжить четвертой книгой на новом уровне «Гимназисты» уже были, «Студенты» тоже, какая у нас следующая ступень? «Инженеры», господа, и никак иначе!
Присутствующие посмеялись, попутно отдавая дань молочному поросенку, запеченному с гречневой кашей.
Так что там насчет многих талантов? обратился Василий Петрович к Шухову.
Ну как же, прекрасный расчетчик, певец, катается на велосипеде прямо у себя дома, все засмеялись опять, ну и два десятка очень многообещающих патентов. Вообще, у Михаила Дмитриевича парадоксальный взгляд на вещи, своего рода дар видеть явление с необычной стороны.
Кажется, я даже покраснел какой, к черту, дар, если я просто знаю пути развития техники на сто с лишним лет вперед? Вот перенеси Шухова в мое время рупь за сто, он бы всех наших современных инженеров уделал.
Да? и путеец развернулся ко мне, продолжая развивать веселящую всех тему. А что вы можете предложить в смысле, например, железнодорожного строительства?
Ммм Машину-путеукладчик.
Это как?
Смотрите. Вот в строительстве, например, стропила собирают на земле и потом подают с помощью подъемника на место. Что мешает собирать шпально-рельсовые решетки заранее, грузить их на платформу и укладывать стоящим на рельсах продольным козловым краном? Уложил продвинулся по уложенному вперед зацепил следующую решетку уложил и так далее.
Собко на мгновение завис, но быстро пришел в себя, подобрался и быстро спросил:
Но такой кран может вести укладку только внутри опор!
Выдвижная телескопическая стрела и противовес.
Господа, господа! прервала нас Анна Николаевна. Давайте не забывать, что вы не на работе, у нас праздничный обед все-таки.
Покорнейше прошу простить, мы синхронно поклонились хозяйке, но Собко при первой же возможности шепнул: Обещайте мне, Михаил Дмитриевич, обязательно встретиться и обсудить эту идею!
Мы вернулись к еде, отдав ей должное и нахваливая закуски, горячее и салаты, не забывая поднимать тосты с домашними наливками и настойками. Обед клонился к десерту, перед которым была сделана пауза и мужчины собрались в гостиной, превращенной на время в курительную.
Значит, я на вас рассчитываю, Михаил Дмитриевич!
Обязательно, Василий Петрович!
Кстати, коллеги, обратился к нам Шухов, Александр Вениаминович недавно вошел в паи новосозданного Мытищинского вагоностроительного завода вместе с господами Мамонтовым и Арцыбушевым. Если вы вдруг решите опробовать идею путеукладчика на практике, полагаю, лучшего места вам не найти.
Обед триумфально завершился явлением торта. Когда с него сняли крышку, хозяин дома прямо-таки ахнул:
Выкса!
И бросился объяснять гостям, что именно они видят, даже принес из кабинета чертежи. Господа инженеры оценили, Собко теперь точно с меня не слезет.
Ну а мне только того и надо.
Зима 1898 года
Отгремели Рождество, Новый год и Святки, потекла наполненная заботами зима. Расчеты конструкций в конторе Бари, запуск производства бетонных перемычек, изучение немецкого (в том числе и по ночам с Варварой), переписка с Цюрихом, беседы с Зубатовым, встречи с Савинковым, а еще мы по вечерам частенько сидели у Собко и «в свободное от основной работы время» трудились над чертежами путеукладчика, часто допоздна дела и события явственно уплотнялись.
Зимой же Савинков сводил меня в несколько мест, где легально собиралась «передовая молодежь», тайно протащил на пару собраний, которые я пронаблюдал «из-за занавесочки», и потом представил нескольким наиболее надежным товарищам.
Все кружки как один, несмотря на их малые размеры в восемь-десять человек, носили громкие названия типа «Союз решительной борьбы за все хорошее против всего плохого», что было вполне в тренде ни социал-демократов, ни социалистов-революционеров толком не было, партиям еще предстояло сложиться. Хотя на таких встречах уже вовсю обсуждались статьи, подписанные Тулиным и Гардениным, в которых наметились основные различия между этими двумя течениями (по содержанию и стилю авторы были мной опознаны как Владимир Ульянов и Виктор Чернов отцы-основатели двух главных революционных партий России), но пока союзы и группы возникали и пропадали, их члены свободно переходили из одного в другой, к примеру, сам Савинков пока считал себя последователем европейской социал-демократии.
То направление, которое можно было назвать «эсеровскими», выросло из российского народничества, со всеми его достоинствами и недостатками. Считалось, что бороться надо за земельный передел и установление демократической республики, а дальше социализм в России произрастет сам собой. А бороться нужно решительно, в том числе и террором против представителей власти.
За эсдеками, помимо наработок идейных единомышленников в Германии и Франции, была мощная марксова теория непременная пролетарская революция, за ней диктатура пролетариата в форме предельного обобществления всего и вся. Террор не то чтобы отвергался полностью, но был как-то очень на втором плане, предпочтение отдавалось вооруженному восстанию.
Если оба течения совпадали в том, что необходима ликвидация монархии и замена ее демократической республикой, то вот дальше начинались отличия. Условные эсеры считали, что надо опираться на крестьян и помогать им строить социализм в деревне; рабочие для них были «испорчены городом» и считались лишь передаточным звеном к односельчанам. Потенциальные эсдеки, наоборот, полагали, что вся сила в рабочих, которых надо вести за собой, а социализм строить «железной рукой».
Водились еще и анархисты, благо такие столпы течения, как Бакунин и Кропоткин, были русскими. Но у анархистов было очень плохо с организацией, хорошо с разгильдяйством и очень широко со спектром от профсоюзного синдикализма до откровенно дурацких идей типа иллегализма, безмотивного террора или признания криминального элемента борцами с государством. Насчет будущего мысли были еще проще, чем у эсеров, стоит только отменить государство, открыть тюрьмы, распустить армию, полицию и чиновников, как народ немедленно самоорганизуется и без какого-либо принуждения процветет в безвластном обществе.
Однако эти различия пока не выходили дальше умозрительных споров, поскольку не то что до социализма, а даже до вожделенного низвержения самодержавия было как до Пекина на карачках.
Товарищи Савинкова оказались по преимуществу студентами рабочих было в лучшем случае один из четырех, а крестьян не было вовсе. Впрочем, нынешние рабочие от них недалеко ушли большинство были пролетариями «в первом поколении» и выросли в деревнях. С другой стороны, было двое ребят, специалистов с Раушской электростанции, которых по нынешним временам рабочими можно было назвать очень условно, чистый хай-тек.
Собирались, например, под видом дня рождения на съемных квартирках, где проживали студенты побогаче, приносили вино и закуски, накрывали немудрящий стол и кидались спорить, прерываясь на песни под гитару для конспирации.
Споры были точным отражением ситуации в «социалистическом» лагере твердых доктрин нет, есть три направления, «чтобы объединиться надо размежеваться». Я, сколько мог, старался донести мысль, что пока надо, наоборот, сотрудничать со всеми, кто совпадает по главной цели устранению самодержавия. Потому как вечное размежевание приводит к тому, что вместо сколько-нибудь организованной силы движение дробится на маломощные группы, группки и группочки, не имеющие связи и координации между собой. И что позарез нужна единая газета всех социалистов, которую нужно печатать в нескольких местах в России и распространять среди рабочих и крестьян, создавая опорную сеть корреспондентов на заводах и фабриках. Мне возражали, что с «соседними» группами решительно невозможно иметь дело, потому как они неверно видят момент, или что нехрен заниматься всяким фуфлом вроде пропаганды, а надо просто убивать царских сатрапов. Ну или подбивать крестьян на всеобщий бунт диапазон мнений даже внутри одной группы был слишком разнообразен. Впрочем, разнообразны были и сами нынешние леваки.
Савинков или его коллега студент-юрист Николай Муравский были прирожденными конспираторами спокойными, несуетливыми, они за все время, невзирая на накал споров, ни разу не назвали ни посторонних по имени, ни мест, где проходили собрания, ни «адресов-паролей-явок». Наоборот, они умели внимательно слушать и задавать правильные вопросы например, Николай после моего пассажа про газету спросил про потребную технику и персонал в подпольную типографию.
А вот Алексей Тулупов, студент учительской семинарии, был типичным педантом-занудой, я еще подумал, что ему бы хорошо не в революционную борьбу, а в академическую науку, где его качества будут как раз к месту. Также большие сомнения вызывал Егор Медведник весь какой-то дерганый, скачущий с одной мысли на другую и страстно желающий «достать оружие и бороться». Не-не-не, от таких надо избавляться, ладно, если сам дурость отчебучит, но ведь наверняка и остальных за собой потащит.
Еще меня заинтересовали Исай Андронов и Савелий Губанов, первый был как раз один из двоих «электриков», но при этом очень четко излагал свои соображения, за словом в карман не лез и вообще держался в споре очень уверенно, с хорошей такой иронией. Да и начитан он был неплохо, так что при минимальных стараниях из него получится либо митинговый оратор, либо неплохой журналист, а, может, и то и другое вместе. Савелий же учился на агронома и держался народнической линии, так сказать, по принадлежности, крестьянство есть основа, работать надо там, в народ, ближе к земле, учить и все такое. Но по упрямой складке между бровями и хорошей упертости было видно, что если он уж чем займется, то непременно будет стоять до конца. Из его слов я понял, что в Петровской сельхозакадемии такие настроения весьма распространены, что сулило интересные перспективы.