Мухиддин поглощал сладости в компании этих мужчин, потягивал горячий горький кофе, играл в домино и высмеивал самовлюбленных жителей ближайшего острова Ламу. Когда-то Пате являлся самым важным местом побережья, главным мореходным узлом. Здесь производились и продавались военные корабли и суда сразу для нескольких наций. Мужчины старались перещеголять друг друга, рассказывая легенды о монстрах и русалках, а также перемывая косточки приезжим иностранцам. Одной из любимых тем для обсуждения в последнее время стал старик из Китая, который поселился в рыбацкой хижине и выращивал овощи в разбитом рядом огородике. Доставалось и обитателям материка, watu wa bara, и здешним nyangau политикам Кении. Шепотом велись разговоры о тайных месторождениях нефти, газа и золота на острове. Очень часто речь шла о воспоминаниях, об осколках былой славы родного острова, обломках великого прошлого.
Обмениваясь сплетнями о событиях в порту, собравшиеся вдыхали опьяняющие ароматы белых цветов лилий, жасмина, апельсина, леди ночи под взглядами мириадов звезд-шпионов. В такие вечера хор тысячи и одного сожаления в глубинах души Мухиддина чуть утихал, позволяя почти благодушно отвечать на вопросы о причинах его заигрывания с верой и неслыханного отказа посещать публичные молитвы и священные обряды. Ему даже дали прозвище Еретик, однако относились с осторожным любопытством. Как-никак он не только являлся мудрецом, который помогал заглушить тайные страхи загадочными эликсирами, но и повидал мир, осуществив мечты здешних мужчин, одним глазом всегда косящих на неизведанные и часто воображаемые блага других стран.
На собраниях мабараза после разноса в пух и прах политиков, которые, по всеобщему согласию, отправлялись в Найроби, полные обещаний, а возвращались, как оборотни-джинны, злобными, лживыми и ненасытными, обсуждения мужчин почти всегда сворачивали на местного уроженца, чтобы прожарить его и обглодать косточки. К растущему неудовольствию Мухиддина, пищей для сплетен очень часто становилась Мунира, мать маленькой девочки-рыбы. Кидонду обвиняли чуть ли не во всех грехах, делая упор на прелюбодеяние, гордыню, лень. И отсутствие уважения, конечно.
Kambare mzuri kwa mwili, ndani machafu «внешность ее пленительна, однако внутри все прогнило», так провозгласил один из торговцев, мужчина средних лет, который любил арбузы и непристойности. Вы замечали, как эта особа держит голову?
И как же? резко осведомился Мухиддин, вспыхнув оттого, что испытывает раздражение, и тут же укорил себя за попытку влезть не в свое дело.
Нос задирает. Эта безбожная дочь огня даже говорит, жестикулируя, отводя взгляд, заявил торговец, затем понизил голос и добавил: Видели щель между ее зубов? Эта ведьма заманивает в сети мужчин с помощью зелий. И он дернул подбородком, указывая на проход в северном направлении.
В той стороне видели Муниру. А еще там жил Фунди Алмаси Мехди почти немой кораблестроитель, который когда-то давно был заклинателем ветра, одним из тех, кто мог призвать морские ветра с помощью напевов. Его дедушка переехал в Сию с Кивайю. Внук же теперь ремонтировал сломанные лодки. Мехди жил с женой, сыновьями и дочерями где-то на Среднем Востоке, но потом вернулся на Пате один. Поговаривали, что он иногда высвистывал старую мелодию для призыва ветра. Радио корабела всегда было настроено на метеорологический канал, а от погоды, как известно, зависят и приливы с течениями.
Фунди Мехди? переспросил Мухиддин, стараясь не выдавать заинтересованности.
Да защитит нас Господь, вздохнул торговец.
Как по мне, ты кажешься разочарованным. Надеялся тоже попасться в сети колдунье? усмехнулся Мухиддин, а когда другие мужчины тоже заулыбались, добавил: Du! Я же считаю самым манящим сад этой женщины. Какие там цветы! А травы! А специи! Она явно умеет ухаживать за землей.
Но не задавался ли ты вопросом, какой человек станет выращивать все это рядом с кладбищем, а? возразил мужчина, который обеспечивал на острове телефонную связь. Клянусь, тут дело не обошлось без помощи джиннов, а?
Разлагающаяся плоть также служит отличным удобрением, брат, отозвался Мухиддин, отметив про себя эту оговорку про джиннов.
Собеседник фыркнул.
Неделю спустя Мухиддин почувствовал стремление покинуть вечернее собрание. Это произошло, когда он планировал вмешаться в спор о сравнении «Арсенала» с «Манчестер юнайтед», объявив лучшим футбольным клубом «Челси», но лишь промолчал, ощущая себя сторонним наблюдателем. То же самое случилось тремя вечерами позднее. Пока самый старый портной острова хвастливо расписывал достоинства своей жены, «красивейшего из здешних цветков», Мухиддин с отсутствующим видом разминал руки. Затем изобразил на лице беспечность и, насвистывая, отошел в сторону, будто в поисках ближайших кустов, чтобы отлить. Но как только оказался вне поля зрения собеседников, направился домой, где устало побрел наверх, в спальню.
Мухиддин принял душ, лег в постель и внезапно ощутил странный электрический разряд. «Что я делаю?» Беспокойно вертясь с боку на бок на отсыревших простынях, мужчина не переставал обдумывать недавнее обсуждение, на котором его спросили: «Где твоя жена?» Пришлось солгать, лукаво заявив, что ему пригодилась традиция мисьяра так называемого брака путешественников, когда заключалось временное законное соглашение.
Бесчисленные жены, объявил Мухиддин, а когда заметил удивление собеседников, усугубил ситуацию еще одной ложью, чтобы вызвать сострадание: Та, которую я любил сильнее всех заболела. И оставила меня, дабы смягчить боль. Он склонил голову и, задыхаясь, выдавил: Боль после ее смерти.
Мужчины сочувственно закивали.
Один высказался:
Хорошо, что ты решил вернуться домой. Здесь самые привлекательные женщины.
Теперь, лежа в постели, Мухиддин вспоминал тех, с кем на самом деле был близок. После первой жены он еще трижды вступал в брак с настоящими красавицами, но бросил их всех. Одна жила в Пондишерри, другая в Моче, а последняя в Бейре? Слишком много черных дыр, провалов в памяти. Он уже потерял счет лживым заявлениям, которые делал, чтобы получить доступ к мягким, умащенным благовониями, страстным телам, а также перестал следить за самообманом, призванным оправдать собственные поступки. С приступом раскаяния Мухиддин подумал о своих детях о тех, кого знал, о тех, кого бросил. Что с ними стало? Сердце, вместилище всех невысказанных страхов, болезненно сжалось, и он прошептал в темноту ночи: «Неужели мне суждено умереть в одиночестве?» Он сам выбрал этот путь, жил на полную катушку, ничем не обремененный, и предпочитал его жажде обладания, необоснованной ревности и постоянным требованиям, которые выдавали за любовь и уступки для поддержания отношений. Мухиддин никогда не умел подолгу оставаться на одном месте, а семейную жизнь считал удушающей удавкой и уделом полнейших безумцев. К счастью, впереди всегда оставались новые горизонты, и он чувствовал себя почти собой, когда исследовал очередную загадку. Однако время обернулось против Мухиддина. Оно бросило его на растерзание призракам прошлого, из которых состояла непрожитая жизнь.
И что теперь?
«Чего я жду?» гадал он. Затем эта мысль трансформировалась в нечто иное: «Кого я жду?»
Мухиддин ворочался в постели, словно старался отгородиться от воспоминаний, но безуспешно.
Перед глазами как живая стояла Разия, его первая жена. Они развелись, когда ей было восемнадцать, а ему самому девятнадцать. Милая, доверчивая, выросшая в любящей семье девушка стала легкой добычей для неприкрытой лести мдани, которую Мухиддин использовал в полной мере. Они сбежали и поженились на Малинди, а вернулись уже супругами. Спустя семь месяцев Разия родила мальчиков-близнецов, Тофика и Зирьяба.
Тремя днями позднее Кения вновь стала отдельной страной, опустив «Юнион Джек», государственный флаг Великобритании, и подняв собственный красно-зелено-черный. Отец Разии, Харун, образованный мужчина, едва не поступивший в Оксфордский университет, попытался продемонстрировать терпимость и принять с раскрытыми объятиями новоявленного зятя-рыбака и даже подарил один из своих домов молодой паре в надежде, что культурная обстановка окажет облагораживающий и просветительский эффект на юношу, с которым тесть разговаривал исключительно по-английски. Поместье даже имело собственный зал для молитвенных омовений. Харун назвал подарок «выкупом за невесту».
Изящный дом с огромными пространствами, заставленными рядами книжных полок и старыми, хрупкими китайскими изделиями, пугал Мухиддина. Не успел он переступить порог, как умудрился разбить двухсотлетнюю персидскую вазу, и с тех пор предпочитал проводить в море дни и ночи, лишь бы находиться подальше от собственного жилища. А также избегал изо всех сил тестя, который всячески старался облагородить неотесанного зятя.
Мы теперь являемся частью Кении, однажды сказал Харун, глядя на новый флаг, развевавшийся над перекрашенным сараем администрации.
И что? отозвался Мухиддин на диалекте кибаджуни. Это как-то повлияет на количество рыбы в море?
При этом он не грубил, а искренне хотел знать, что же подразумевает тесть под словом «Кения».
Спустя два года попыток воспитать невежественного рыбака Харун наконец сдался и подыскал своей дочери более подходящую партию вдовца, двоюродного брата уважаемого торговца из Йемена, а затем ухитрился присоединиться к зятю на утренней рыбной ловле, с ночи разбив лагерь возле его лодки. Когда же они вышли в море, тесть предложил Мухиддину конверт с восемью тысячами шиллингов и рекомендацией к капитану корабля в Момбасе, а взамен попросил развестись с Разией.
Во имя Бога, прояви к ней милосердие. Ты же и сам понимаешь, что недостоин моей дочери и ее детей, таково было воззвание Харуна.
Это плавание стало причиной, по которой Мухиддин надолго исчез с восточного побережья Африки. Сначала он хотел умолять тестя, хотел сообщить, что месяцами штудировал словарь английского языка и учил слова, что слушал в море британское радио, но вместо этого наступил на горло этому желанию, просто вздохнул и сдался. Какие бы усилия ни предпринимал безродный рыбак, он никогда не будет достоин стать частью семьи Разии. Поэтому Мухиддин сказал Харуну, что и сам уже устал от жизни на Пате, устал от всеобщих попыток улучшить, изменить его. Затем взял деньги и покинул остров, прокляв и его, и его обитателей. Тощему лодочнику, с которым парень греб на Ламу, он сказал, что скорее превратится в осьминога, чем вернется домой.
Однако много лет спустя Мухиддина вновь прибило течением к родному Пате. Все вокруг выглядело куда меньше и казалось потрепанным, обветшалым, заброшенным. А еще погрязшим в мелочных раздорах и обыденности. Забытье на половину столетия высосало душу из этой части Кении, а на море дело довершили рыболовецкие траулеры разных стран, выловив все незарегистрированные мигрирующие косяки тунцов и марлинов, оставив население Пате подбирать остатки и выискивать поредевшую добычу. Теперь большинство разговоров на острове велось о переезде, о котором мечтали, на который надеялись, который планировали. Или который кто-то осуществил. Единственные, кто чувствовали себя привольно, это многочисленные призраки, которые соревновались с живыми за право покинуть сию юдоль скорби. Единственное, что до сих пор процветало, это наполовину выдуманные, наполовину забытые страны и миры, их история и рассказы тех, кто вернулся на Пате с разбитыми мечтами.
Единственное, что не проходило, это нервозность Мухиддина.
Но той ночью, ворочаясь в постели, он перебирал в сознании непредвиденные факты, по-новому освещенные в сиянии былой славы дома, который он когда-то бросил, обдумывал все свои скитания, метания, поиски, лживые заявления, побеги, исследования, путешествия. Все знания и впечатления: что было увидено, услышано, прочувствовано. Ничто из этого не несло в себе даже отдаленного намека на ощущение дома, принадлежности к чему-то, пока Мухиддин не увидел существо, танцующее в прибрежных водах Пате.
6
Много недель спустя Мухиддин очнулся ото сна в самые таинственные минуты перед рассветом, когда на небе загораются фиолетово-оранжевые зарницы, от скрежещущего голоса другого муэдзина, Абази, который кричал: «Аяана!»
Абази сам по себе стоил целого штата полиции нравов и руководствовался сводом правил из Саудовской Аравии. Если бы не беззаветная приверженность здешним святым, он мог бы вступить в ряды бородатых ваххабитов. Сегодня, похоже, этот блюститель морали выбрал в качестве жертвы маленькую напарницу Мухиддина по любованию зарей. Тот решил вмешаться, обернул вокруг талии старый платок кикои и поспешил вниз по лестнице, спотыкаясь на неровных ступенях, пока снаружи доносились выкрики Абази.
Eiii! Mtoooto wa nyoka ni ni nyokaaa! «Детеныш змеи и сам является змеей!» Слова сочились ядом. Муэдзин же не успокаивался, каркая, как разъяренный ворон: Nazi mbovu haribu ya nzima, weeee mwanaharamu!
Мухиддин услышал на крыльце легкий шорох и распахнул дверь. На пороге с ноги на ногу переминалась девочка-рыба. Невысокая, худая, напряженная, дрожащая, она уставилась на хозяина дома огромными, широко распахнутыми глазами. С розовой футболки и выцветших голубых легинсов стекала вода. Влажные, неровно остриженные волосы наполовину закрывали лицо со вздернутым носом. Во взгляде плескались настороженность, страх и озорство. Ребенок открыл и закрыл рот, еще больше напомнив выброшенную на берег рыбу.
Заслышав приближающиеся шаги и вопль Mwanaharamuuu!, девочка съежилась.
Мухиддин жестом велел ей заходить и отступил в сторону, затем указал на громадный резной шкаф из твердых пород дерева, который изготовили в Бомбее еще до того, как город переименовали в Мумбаи. Заказ, чьим основным назначением являлся провоз контрабанды, доставили через Оман. Внутри имелась глубокая секция, где Мухиддин хранил свои лучшие книги, эфирные масла, сушеные растения, благовония и пробные смеси. Склянки выстроились рядами на нескольких полках. Еще четыре потайных отделения прятали другие секреты владельца. В самой глубине также находился отсек со скамьей под красным бархатом, где с комфортом могли укрыться два человека.
Аяана проскользнула в шкаф и исчезла в его недрах. Мухиддин затворил дверь, прошел в комнату, запер деревянную створку тайника на ключ и спрятал его под баргашией на голове.
Сегодня тебе от меня не убежать! послышалось снаружи недовольное ворчание муэдзина, после чего раздались шаги и в дверь дома нетерпеливо постучали.
Мухиддин не торопясь отодвинул засов, стараясь не обращать внимания на учащенное сердцебиение, и открыл гостю.
Эта маленькая негодница точно была здесь, прокомментировал Абази. Он сидел на корточках и, сощурив глаза, вглядывался в пол. Затем расплылся в зловещей улыбке, продемонстрировав большие зубы, и указал на что-то своей кривой тростью. Вот, посмотрите.
Мухиддин наклонился и заметил на крыльце крошечные тающие следы, ведущие внутрь.
Муаллим Абази! Ас-саляму алейкум, mzee! Да осветит солнце ваш день! Кто был здесь? уточнил он, отступая в сторону и незаметно проводя рукой по полке, чтобы смахнуть на пол книги, а когда они с грохотом образовали невысокую гору прямо перед входом, лишь вздохнул: Проклятые пылесборники! Затем нагнулся поднять один из увесистых томиков и болезненно охнул, потерев поясницу: Моя спина! Хорошо, что вы здесь. Прошу внутрь. Поможете собрать беглецов, пока разговариваем