Отец, тихо произнес Генрих, после того как гнетущая тишина, которая была в гостиной, стала действовать ему на нервы.
На щеке барона внезапно стал подергиваться мускул, но он продолжал упорно молчать. Генрих с шумом отодвинул от себя тарелку, так и не притронувшись к супу, и нервно забарабанил рукой по столу.
Ты хочешь, чтобы я покинул замок? через минуту спросил он.
Да. И чем быстрее, тем лучше, резко ответил старый барон.
Хорошо, отец. Наши желания совпадают. Сегодня вечером должен приехать Ганс. Мы обсудим с ним кое-какие детали, после чего я навсегда покину замок. Мы с Гансом попытаемся перейти границу и, если нам повезет, через несколько дней будем в Швейцарии. Я думаю, дядя Рудольф не откажет нам в гостеприимстве и приютит нас с другом, Генрих посмотрел на отца, чуть прищурив глаза.
Дядя Рудольф был младшим братом отца Генриха. Много лет назад (Генриху было тогда пятнадцать) между братьями произошла крупная ссора, после которой старый барон запретил даже упоминать имя своего брата. Генрих не знал истинной причины ссоры, он мог о ней только догадываться по отдельным словам и обрывкам фраз, которые случайно подслушал под дверью рабочего кабинета отца.
Дядя Рудольф преподавал историю римского права в Кельнском университете. Он был женат и имел двадцатипятилетнюю дочь, как две капли воды похожую на свою мать: круглое, заплывшее жиром лицо, маленькие поросячьи глазки, рыжие волосы и фигура, необъятная по размеру, на которой не было даже намека на женские прелести. Судьба порой преподносит человеку такие сюрпризы, о которых он не смеет даже мечтать. Именно таким сюрпризом для дяди Рудольфа было маленькое хрупкое двадцатилетнее создание студентка по имени Бетти. Дядя Рудольф без памяти влюбился. Это было сильное чувство, которому он не стал противиться. Он развелся с женой и, прихватив маленький чемодан, вместе с Бетти уехал в Швейцарию.
Старый барон в ответ сыну хотел что-то сказать, но, похоже, передумал и твердой походкой с высоко поднятой головой покинул гостиную. Оказавшись в коридоре, он тяжело вздохнул и прижал руки к груди.
Швейцария Швейцария со злостью тихо прошептал он, и его руки медленно сжались в кулаки.
А тем временем Генрих, раскачиваясь на стуле, наблюдал за Барбарой, которая проворно убирала посуду со стола.
Ну что наша русская? Как она? спросил он и, прикрыв рукой рот, громко зевнул.
Русская?! Барбара чуть не выронила тарелку из рук. Так значит
Ничего не значит, оборвал Генрих горничную. Отвечай на вопрос.
Генрих, зачем ты это сделал? Я не могла даже предположить, что ты способен на такое
Заткнись! Меня не интересует твое мнение о моих поступках.
Бедная девушка, не унималась Барбара и скорбно потупила взор. Ей было очень плохо, в течение ночи она несколько раз теряла сознание. Я хотела даже позвать врача.
Ты слишком много берешь на себя, Барбара. Предупреждаю: если отец узнает о русской, ты об этом пожалеешь. Ты все поняла?
Да, тихо произнесла Барбара.
Вот и прекрасно, Генрих прищурил глаза. Завтра вечером, как только стемнеет, приведешь русскую ко мне в спальню.
Но, Генрих воскликнула Барбара. Девушка очень слаба, она не может даже встать.
Я сказал завтра, глядя прямо в глаза горничной, стальным голосом произнес Генрих.
Барбара плотно сжала губы, вытерла со стола и покинула гостиную. Генрих, скрестив руки на груди, еще долго и неподвижно сидел, уставившись в окно. В три часа пополудни на небе стали сгущаться черные тучи, и вскоре крупные капли дождя вперемежку со снегом забарабанили по стеклу. Налетевший порывистый ветер настойчиво завывал за окном, трепал ветки деревьев и кустарников и кружил по небу карусели из туч. Генрих прикрыл глаза и мысленно погрузился в прошлое. Прошлое!? Временами он сомневался, было ли оно у него вообще.
Ганс приехал поздно ночью. Генрих его уже не ждал.
Извини, друг, за поздний визит, Ганс устало откинулся в кресле и, сладко потянувшись, провел рукой по волосам. Я два раза попадал в перестрелку, еле ноги унес. Кругом творится черт знает что.
Хочешь что-нибудь выпить? спросил Генрих, и его рука потянулась к столику, на котором стояли бутылка водки и полбутылки коньяка.
Да, я бы выпил немного водки, если не возражаешь.
Хорошо. Осталось всего несколько бутылок, берег специально для тебя. А я выпью коньяк, Генрих разлил спиртное и протянул Гансу. Помнишь, Ганс, год назад мы пили за нашу победу, великую Германию и фюрера, а сегодня Генрих со злостью ударил кулаком по столу.
Да, помню. Но сегодня мы будем пить за нас с тобой, за то, чтобы нам повезло и все задуманное исполнилось, Ганс подмигнул Генриху и залпом выпил водку.
Генрих вынул сигарету из пачки и закурил.
Ты сегодня не очень разговорчив. Что-то не так? Генрих вопросительно посмотрел на друга.
Да нет, в общем-то, все нормально. Хотя
Генрих, небрежно покачивая ногой, ждал дальнейших объяснений.
Вчера был трудный день. Пришлось изрядно попотеть, прежде чем «Равенсбрюк» взлетел на воздух. Около трехсот больных туберкулезом пришлось перевести в Мальхов. Там более мощные газовые камеры, а наши совсем ни к черту. А ведь еще в 1944 году, когда монтировали камеры, я предупреждал Кегеля, что в дальнейшем они не справятся со своей работой, да куда там Этот кретин даже слушать не захотел. Можешь представить себе, какая выпала нам работенка Пришлось заминировать часть территории за заводом, затем согнать туда всех заключенных Крики, вопли Ганс замолчал и потер ладонью кончик носа.
Генрих, ни слова не говоря, снова наполнил рюмки и протянул Гансу. Нахмурив брови, Ганс посмотрел на водку. Он вдруг почувствовал легкое головокружение и, скривив губы, поставил рюмку на стол.
Это так сильно на тебя подействовало? изобразив на лице подобие улыбки, спросил Генрих.
Нет, совсем не это, глухо отозвался Ганс и резко встал.
Он заложил руки за спину и стал шагами мерить комнату.
Так что все-таки случилось? сделав небольшой глоток коньяка, как можно мягче спросил Генрих.
Ганс остановился посреди комнаты, взгляд его был направлен в пустоту, и он какое-то время был во власти воспоминания.
В лагере была одна девица полька. Ее звали Язя. Странное имя, не правда ли? наконец медленно произнес Ганс.
Генрих пожал плечами.
Ты знаешь, я всегда был любителем женского пола, но никогда не был сентиментальным. А сегодня
Ты спал с этой девицей и был ее покровителем. Так? закончил мысль друга Генрих.
Да-а-а, протяжно отозвался Ганс. Ее вместе со всеми заключенными погнали на заминированный участок, и она подорвалась на мине. После того как прозвучал последний взрыв и мы добили раненных, я возвращался на территорию лагеря. Вдруг меня кто-то позвал. Я остановился. Язя лежала в двух шагах от меня, не знаю, как я сразу ее не заметил. Она протягивала ко мне руки, на глазах слезы, и, самое главное, она просила о помощи на немецком языке. Я несколько месяцев учил ее нашему языку, но все напрасно, она была бестолковая. И вот перед лицом смерти Впрочем, черт с ней Ее душа давно уже на небесах, и не стоит больше об этом говорить, Ганс взял рюмку с водкой и залпом выпил.
Вот именно, плетешь какую-то ахинею и забыл о главном.
О главном?! Ах да, Ганс быстро наклонился и поднял с пола черный потрепанный кожаный портфель, щелкнул замком и достал небольшой сверток.
Здесь все, Ганс любовно погладил сверток, прежде чем протянул его другу. Деньги, документы Словом, все, что ты просил. А вот это Ганс загадочно прищурил правый глаз.
Карта?! Ганс, неужели тебе удалось?
Да! радостно воскликнул Ганс. Кегель оберегал ее как зеницу ока, но я перехитрил его. Представляю себе его физиономию, когда он обнаружит пустой сейф, Ганс положил карту на стол и жестом предложил Генриху подойти ближе.
Генрих склонился над картой и стал внимательно изучать ее. Ганс молча наблюдал за ним.
Та-а-а-к Восточный берег Рейна полностью занят 1-й американской армией под командованием генерала Ходжеса, а части 3-й американской армии под командованием генерала Паттона уже в двадцати километрах от Колбенца. Нойштадт, Карлсруэ, Штутгарт захвачены полностью неприятелем, вслух произнес Генрих.
Несколько минут, напрягая лоб, он стоял неподвижно, точно пытался осмыслить прочитанное, потом вновь стал изучать карту. В правом углу на полях карты было несколько сносок, сделанных мелким убористым почерком, которые Генрих сразу не заметил, но когда прочитал их, то с удивлением посмотрел на Ганса.
Да, да, Генрих, все правильно, пояснил Ганс и провел рукой по карте. Чуть севернее Майнца, приблизительно вот здесь, стоит наша вюртембергская дивизия смертников. Кроме того, обстановка на фронте меняется каждый час. Так что сам видишь, добраться до границы не так-то просто, даже с такими надежными документами, которые мне удалось достать.
Генрих еще раз бросил взгляд на карту.
Хорошо. Я завтра на трезвую голову все как следует обдумаю.
Отлично. Мне как раз нужно два дня, чтобы уладить кое-какие дела, Ганс мило улыбнулся.
Кое-какие дела? Ганс, не дури. Бьюсь об заклад, это опять женщины. Ты неисправим. Если ты вовремя не остановишься, все это добром для тебя не кончится. Поверь мне, ни одна женщина на свете не стоит того, чтобы ради нее рисковать жизнью.
Но Генрих я не могу иначе.
Вот это-то и плохо. Кто на этот раз попал в твои сети?
Сицила Крафт. Я тебе уже рассказывал о ней. Высокая полногрудая блондинка, а ножки Ганс закатил глаза и смачно щелкнул языком. Такой девочки у меня никогда не было. Ее папаша член правления Немецкого банка и одновременно заместитель председателя наблюдательного совета крупнейшего австрийского банка «Кредитанштальт-Банкферейн». Девчонка без ума от меня, а я я просто боготворю ее.
Делай как знаешь. Но я не хочу, чтобы из-за глупой интрижки с этой девицей наши планы рухнули. Ты понимаешь меня? спросил Генрих.
В его голосе прозвучали металлические нотки, и это заставило Ганса насторожиться.
Я не подведу тебя, можешь положиться на меня. Через два дня я вернусь.
Два дня нахмурившись, произнес Генрих.
Не хмурься, все будет нормально, Ганс дружески похлопал друга по плечу.
Когда ты едешь? спросил Генрих.
Завтра утром, Ганс провел рукой по лбу. Впрочем, уже сегодня, взглянув на часы, поправился он. Сейчас два часа ночи, в шесть утра я покину замок.
Ганс, прошу тебя, будь осторожен. У меня дурное предчувствие. Лучше будет, если ты на время забудешь о своей Сициле, а когда мы будем в Швейцарии, напишешь ей и все объяснишь.
Нет, Генрих, я уже решил. Поеду. Да, кстати, ты ничего не сказал о русской, которую тебе привезли по моему приказу. Честно скажу, твоя просьба меня удивила.
Это был глупый каприз, не более, резко оборвал Ганса Генрих. Я провел физическую обработку, и теперь, думаю, русская будет более сговорчива.
Ты свернул ей шею? усмехнувшись, спросил Ганс.
Нет, до этого дело не дошло. Если хочешь, могу уступить тебе ее. Развлекись.
Нет, уволь. После твоих шуточек мне там делать нечего.
Как хочешь.
Скажи, а что будет с русской, когда мы покинем Германию?
Генрих выпрямился и посмотрел в окно.
Странный вопрос.
Значит, в расход.
Да, ни секунды не задумываясь, произнес Генрих.
Рано утром Ганс уехал. Он гнал «Опель» на большой скорости. Мысленно он был уже там, куда так рвалась его душа. Сицила Молодая красивая девушка, единственная дочь банкира Крафта. Он познакомился с ней летом 1944 года на одной из вечеринок. О ней говорили много и с восторгом, обсуждая не только миллиардное состояние ее отца, делавшее Сицилу одной из самых богатых невест в Германии, но и прекрасные внешние данные, которые притягивали к себе и сводили с ума мужчин. Сицила была любима и обласкана мужским вниманием, однако почти всегда ускользала от взаимности, и мало кто мог похвастаться, что она хоть раз принадлежала ему. Ее образ жизни сложился рано и навсегда: небесный ангел-хранитель оберегал ее от случайных превратностей судьбы и дурного глаза, а колесо фортуны не сбавляло оборотов. Словом, Сицила была именно той женщиной, о которой любой мужчина мог только мечтать. Поэтому неудивительно, что Ганс, когда впервые увидел девушку на вечеринке, был просто очарован белокурой красавицей. На предложение Сицилы покинуть вечеринку и поехать к ней домой Ганс откликнулся с радостью. Молодой шофер умело вел машину по ночному Кельну. Сицила страстно прижималась к Гансу, и ее коленки касались его ног, а красивая пышная грудь, чуть прикрытая декольте, возбуждала и заставляла учащенно биться сердце. От Сицилы исходила таинственная сила, бороться с которой Ганс был не в силах. Жар страсти мгновенно охватил его, и он, забыв обо всех на свете, стал в безумном экстазе целовать ее прекрасное волнующее тело. Через пятнадцать минут машина остановилась перед знаменитым дворцом банкира Крафта. Дворец был погружен в темноту, и лишь на самом верху светилось одинокое окошко.
Сицила, уже слишком поздно с трудом справившись со своей страстью, тихо прошептал Ганс.
Не волнуйся. Видишь, там наверху светится окошко. Сейчас слуга доложит отцу, что я приехала домой. Только за одну фразу я плачу слуге огромные деньги.
И что это за фраза?
Он скажет отцу: «Она приехала одна», и Сицила тихо засмеялась.
Воспоминания о Сициле все больше и больше захлестывали Ганса. Еще каких-то полчаса и они будут вместе. Не сбавляя скорости, он гнал машину. Но вдруг впереди из-за поворота выскочили несколько легковых машин и преградили ему путь. Это были американские солдаты. Налегая на руль, Ганс резко затормозил, развернулся и поехал в обратном направлении. Вслед ему раздалась автоматная очередь, и две машины бросились за ним в погоню. Ганс мысленно обругал себя кретином за то, что так смело поехал по шоссе, а не свернул на лесную тропинку, которая одновременно и сокращала путь до города и была более безопасной. Расстояние между Гансом и его преследователями с каждой минутой сокращалось. Ганс посмотрел в зеркало заднего обзора. Американский солдат высунулся из машины и стал стрелять по колесам машины Ганса. Ганс выругался и нажал на педаль газа. Стрелка спидометра поползла к цифре девяносто. Вот и развилка. Он съехал на обочину дороги, и машина затряслась по лесной тропинке. Не переставая стрелять, американцы тоже подъехали к развилке. Несколько пуль пробили заднее стекло машины Ганса, и тотчас острая жгучая боль обожгла ему левую руку. Ганс негромко застонал и, скорчив лицо от боли, выпустил из рук руль. Тело его обмякло и медленно сползло на сидение, а машина еще несколько минут ехала без всякого управления.
Стив, как он там? спросил офицер солдата, который пытался вытащить Ганса из машины.
Жив, сволочь, ответил тот.
Тогда тащи его к нам в машину.
Ганс пришел в сознание лишь в бараке, в котором американцы разместили три сотни немецких военнопленных. Его рука была туго перебинтована, и от этого ему стало немного легче. Он приподнялся и оглядел барак. Это было сравнительно большое помещение с одним единственным окошком, которое находилось под самым потолком. На земляном полу, застланном соломой, тесно прижавшись друг к другу, лежали люди. Постепенно глаза Ганса привыкли к темноте, и он стал различать их силуэты.
Ну как, пришел в себя? спросил его шепотом сосед справа.
Да, мне немного лучше.
Вот и хорошо. Тебе повезло, друг, среди нас оказался врач, он и перевязал тебе руку. Пуля была навылет, так что рана быстро заживет. А теперь давай познакомимся. Я Вирт Воленберг, 46-я стрелковая мотопехота.