Знаменитая императорская гвардия так и не вступила в сражение. Разгрома русской армии чудом удалось избежать, но продолжать сражение было уже невозможно.
Командующий принимал доклады о потерях, отдавал приказы по перестроению. Потери были ужасные, и было ясно, что без серьезного пополнения французов не сдержать. Теперь уже командующий пожалел о своих решениях, принятых второпях после пленения Бонапарта. Во-первых, атака в центре не принесла результатов, а только привела к ненужным потерям в двух свежих корпусах. Второе решение было еще более опрометчивым. Он сразу же поспешил предъявить свои успехи государю и, отрядив почти половину кавалерийского полка, отправил высокого пленника в Петербург.
«Эх, если бы Бонапарт был сейчас здесь! сокрушался генерал. Можно б было хоть на перемирие сторговаться! А сейчас что делать? Вернуть его назад немыслимо, еще, чего доброго, за сумасшедшего меня примут».
После докладов командиров прямо в ставке состоялся импровизированный военный совет. Все высказались за то, чтобы отступить к Москве, дождаться пополнения и готовиться к новому сражению.
Приказ командующего был таков: за ночь собрать боеспособные полки на левом фланге на старой смоленской дороге; сделать это скрытно, прячась за Утицким лесом; в самой деревне Утица на высотах расположить артиллерийскую батарею; на правом фланге оставить только ополчение и два казачьих полка; в центре и на левом фланге оставаться на тех же позициях. По замыслу Кутузова, третий корпус Тучкова на старой дороге был изначально и размещен для удара атакующим французам во фланг и в тыл. Теперь этот замысел пора привести в исполнение. Завтра на рассвете, после артиллерийской подготовки, фланговой атакой следовало обойти позиции французов и ударить слева на шевардинский редут, а казачьему корпусу Платова по старой смоленской дороге продвинуться еще дальше и ударить туда же с тыла.
Генералы пришли в ужас от планов главнокомандующего. В открытую спорить с любимцем государя не решились, но осторожный Барклай-де-Толли все же высказал общую позицию. Военный министр, конечно, мыслил стратегически и резонно возразил, что оголять правый фланг нельзя: если французы прорвут там оборону, то им будет фактически открыта дорога и на Москву, и даже на Петербург. Атака же силами двух корпусов на шевардинский редут бессмысленна, поскольку задача корпуса Тучкова была фланговым ударом помешать французам атаковать флеши Багратиона, а длятого, чтобы захватить позиции неприятеля у Шевардино и удерживать их, нужны как минимум втрое большие силы. Артиллерия у Утицы и вовсе ни к чему, поскольку расстояние до неприятеля слишком велико.
Если мы предпримем это контрнаступление на левом фланге, то оно неминуемо захлебнется, а если после этого французы разовьют свой успех на правом фланге, защищать его будет уже нечем, подвел итог Барклай-де-Толли. В этом случае мы проиграем это сражение!
Нет, Михаил Богданович! возразил командующий. Если мы предпримем новую атаку завтра чуть свет, да еще с артиллерийской канонадой и с ударом казаков в тыл, мы выиграем эту войну!
Высокопарные и довольно самонадеянные слова главнокомандующего были встречены гробовым молчанием.
Теперь попрошу всех заняться приготовлениями к завтрашнему утру! закончил командующий военный совет.
Еще в предрассветных сумерках заговорили пушки на всем левом фланге русских войск, канонада продолжилась и после того, как взошло солнце. В это время четвертый пехотный корпус, усиленный несколькими дополнительными полками, и второй кавалерийский вышли из Утицкого леса и взяли направление на Шевардино. Казаки Платова ушли в тыл неприятеля по старой смоленской дороге еще затемно.
И вот она, удача, которая, как известно, любит дерзких! Расчет командующего оказался верным. Шевардинский редут прикрывали всего лишь несколько арьергардных полков. Французская армия спешно отступала по новой смоленской дороге прочь от поля сражения, прочь от Москвы!
Прошло двенадцать дней после кровавого сражения у деревни Бородино. Положение враждующих армий изменилось, причем кардинально. Крупных столкновений не было, только мелкие стычки, но они, поощряемые главнокомандующим русских войск, были многочисленны, постоянны, внезапны и прочти всегда успешны для русских солдат. В результате французская армия слабела, таяла, и ее боевой дух без Бонапарта сильно упал. Российская армия, наоборот, постоянно получая подкрепления и, немало воодушевленная отступлением французов после Бородина, воевала все лучше.
Вдобавок командующий пошел на риск (уже в который раз) и разделил армию на две части: одна из них выдвинулась на Гжатск, а другая, с Раевским во главе, блестящим маневром заняла Вязьму. Теперь французы оказались между двумя армиями, причем одна из них в почти полностью разрушенном и сожженном Гжатске прикрывала оба важнейших направления: и на Москву, и на Петербург, а другая занявшая Вязьму, оказалась на линии коммуникаций французских войск. Капкан захлопнулся. Была, конечно, опасность, что французы могут попытаться разбить русские войска по частям, что они, оказавшись в отчаянном положении, скорее всего, и попытались бы сделать. Однако разгромить какую-либо часть русских войск, имея при этом у себя в тылу другую затея очень рисковая. «Будь во главе войск Наполеон, он бы, не раздумывая, так и сделал, а сейчас вряд ли», решил командующий и вновь оказался прав.
И вот сегодня на тринадцатый день после бородинского сражения в ставке командующего в Гжатске появились один за другим три французских парламентера. Первый, прискакавший рано утром, предложил заключить перемирие. Командующий в ответ обещал подумать. Второй парламентер явился ближе к полудню и получил ответ, что командующий все еще думает. Между тем атаки небольшими силами, стычки и перестрелки продолжались весь день. Наконец, к ночи появился третий парламентер, который сообщил о предложении встречи командования французской и русской армий для обсуждения прекращения боевых действий.
На следующий день к полудню в единственной оставшейся целой бревенчатой избе в деревне Кожино, находящейся на ровном открытом месте посередине между расположениями русских и французских войск, состоялась встреча высшего командования враждующих армий. От французов были Ней, Мюрат и Понятовский, из русских военачальников присутствовали Барклай-де-Толли и Коновницин, а для обсуждения условий и, собственно, для принятия решений командующий отправил полковника Толя. Сам командующий решил не присутствовать на переговорах, которые уж точно станут историческими, хотя, конечно, очень хотелось. В случае успеха без участия главнокомандующего триумф будет неполный, но, во-первых, он не слишком любил рисковать своей персоной, а риск все-таки был. Во-вторых, его воспитание и образование, полученные в деревне Тульской губернии, оставляли желать лучшего, поэтому по-французски он изъяснялся скверно, что, вместе с его военной карьерой, проходившей через альков известной дамы, являлось постоянной темой для острот.
Переговоры продолжались недолго. Через два часа французские маршалы покинули Кожино, полные возмущения, что не помешало генерал-квартирмейстеру Толю доложить командующему, что дело сделано, и французы наши условия непременно примут, поскольку провиант у них на исходе, фуража для лошадей нет, да и раненых у них после Бородина столько, что девать некуда. Так и произошло. Наутро следующего дня французский парламентер привез письмо от маршала Мишеля Нея, в котором сообщалось, что французское командование принимает условия прекращения боевых действий на условиях русских.
Условия же были таковы: французские полки и соединения будут разоружены и расквартированы в разных городах Российской империи вплоть до заключения мира. При этом французам оставят все их знамена; разоружение произойдет тихо без церемоний; всех раненых солдат и офицеров французской армии разместят на лечение в русских госпиталях.
Вечером в большом бревенчатом доме, чудом уцелевшем в разграбленном и сожженном Наполеоном Гжатске, состоялся большой военный совет. Присутствовали почти все командиры корпусов, бригад и полков. Командующий огласил условия, поставленные французам, и зачитал ответ Нея.
Теперь нам следует обсудить в подробностях, как будем разоружать французов и каким манером развести бонапартову армию по разным городам, чтобы сия воинская сила опасности для нас более не представляла? закончил свою речь командующий, обведя взглядом присутствующих, и замолчал, ожидая ответа.
Генералы и старшие офицеры смотрели на командующего, сохраняя молчание. В их взглядах застыло какое-то странное почтение, на грани с почитанием иррациональное, отчасти даже мистическое. Пожалуй, никто в этой довольно просторной избе с голыми бревенчатыми стенами до конца не верил в реальность происходящего. После стольких неудач, долгого и трудного отступления, кровавой битвы возле самой Москвы непобедимая армия Наполеона готова была сложить оружие. «Вот он, триумф мой, и воинская слава на века! мысли командующего унеслись далеко, он уже видел себя римским триумфатором на колеснице в окружении доблестных воинов, ведущих понурых пленных. Теперь уже никто не осмелится усомниться в моих талантах, а уж государь возвысит меня непременно!»
Между тем исполнительный полковник Толь уже зачитывал по бумаге составленный им план разоружения войск французов. Офицеры, несколько освоившись, мало-помалу стали включаться в обсуждение плана генерал-квартирмейстера: излагали свое видение, предлагали те или иные действия.
Размечтавшийся командующий участия в обсуждении не принимал, но все же внимательно слушал и почти ревниво поглядывал на завладевшего всеобщим вниманием Толя. Какое-то смутное чувство чего-то скверного, что неминуемо должно испортить радость от столь удачно сложившихся обстоятельств, беспокоило триумфатора. Так и есть! Ложка дегтя не заставила себя ждать и предстала перед командующим в образе пехотного полковника в новом с иголочки мундире. Он был незнаком главнокомандующему и появился на военном совете в то время, когда генерал-лейтенант произносил свою речь. Прервать командующего полковник не решился и, дождавшись, когда началось обсуждения плана, подошел к нему, лихо щелкнул каблуками и с торжественно-бесцеремонным видом громко отрапортовал: «Ваше превосходительство! Вам срочный пакет от Его величества государя!».
Разом замолчали офицеры. Командующий, мигом утративший свое восторженное настроение, взял из рук полковника бумагу, развернул ее и стал читать. Все оборвалось внутри победителя французов. То, что было написано в послании государя, не укладывалось в его голове. Все вокруг впились глазами в командующего; на всех лицах застыл вопрос.
В письме государя сообщалось, что им с Бонапартом достигнуто соглашение о том, чтобы заключить мир на почетных для обеих сторон условиях. В связи с этим государь приказывал прекратить боевые действия; русской армии отойти к Можайску, с тем чтобы французы, в свою очередь, отошли к Смоленску. Там на значительном расстоянии друг от друга обе армии будут дожидаться подписания мирного договора.
Это был не просто крах его триумфа, это был конец всему!
Под пристальными взглядами своих офицеров командующий медленно свернул письмо государя. Ни один мускул не дрогнул на его лице, только образ триумфатора в его воображении испарился, уступив место видению с мрачными казематами Петропавловской крепости. Времени для размышления не было, и совершенно деревянным голосом генерал произнес, обращаясь к посланнику государя:
То, что вы привезли, милостивый государь, никак не может быть волей нашего государя! Здесь кроется военная хитрость неприятеля!
Полковник даже подскочил от удивления и, выпучив глаза, с ужасом уставился на командующего.
Как же это так, ваше превосходительство? пролепетал он. У меня приказ самого государя!
В том, что вы за птица и настоящее ли это письмо государя, мы разберемся! повысив голос, отчеканил генерал. А сейчас извольте отправляться под арест до выяснения всех обстоятельств!
Полковник, как оказалось, обладал редкой сообразительностью и довольно быстро пришел в себя. Оглянувшись вокруг, он оценил тяжелые взгляды офицеров, понял что к чему и, не споря, отдал свою шпагу адъютанту, после чего вместе с конвоем покинул военный совет.
Через неделю все было кончено! Французские полки без оружия, но со знаменами и знаками отличия отправились на зимние квартиры по городам и весям империи, раненых определили по госпиталям, а французская артиллерия заняла свое место в московском арсенале. Полковнику, так некстати принесшему вести из Петербурга, с извинениями была возвращена свобода и шпага.
Командующий, однако, уже который день ходил мрачнее тучи: он как никто другой понимал, что он ослушался приказа государя и, как ни крути, сделал это сознательно. Он был близок к государю, причем давно с того самого заговора против его отца Павла Первого. Государь любил генерал-лейтенанта, который, в свою очередь, сохранял его расположение до недавних пор, а поэтому очень хорошо знал характер монарха. На снисхождение рассчитывать не приходилось; государь болезненно самолюбив, и все заслуги генерала не помогут избежать монаршей кары. Естественно, после того как французская армия была разоружена, командующий отправил в Петербург донесение, в котором попытался (правда, довольно неуклюже) оправдаться, ссылаясь на то, что получил приказ государя с опозданием. «Вот жестокая судьба! сокрушался он. Надо же ей поставить такие жестокие условия: или получить славу, но погубить себя, или остаться в фаворе и прозябать дальше в генерал-адъютантах».
Тучи над головой генерал-лейтенанта между тем сгущались. Государь вел переговоры о заключении мира сам, и не с кем-нибудь, а с самим Наполеоном. И тут вопреки его обещаниям война прекратилась помимо их переговоров пусть даже и полной победой. Такой удар по своему самолюбию император не мог простить никому.
Таковы были настроения при дворе, но это в Петербурге, а здесь под Москвой дело иное. Русская армия, поверившая в свои силы, победившая грозную армию, подчинившую себе пол-Европы, не просто любила, а воистину боготворила своего командующего. Московское дворянство, чудом сохранившее свои дома в Москве и имения под Москвой, наперебой славило гений командующего русской армией.
После разоружения, а на самом деле капитуляции, армии Наполеона русская армия, не получая приказов из Петербурга (государь прекратил всякие сношения с командующим), отправилась на зимние квартиры в Москву. Здесь дворянство и купечество после молебна по случаю «избавления города от нашествия неприятельского» устроило торжество, куда было приглашено высшее командование русской армии, а также и пленные маршалы Наполеона. После торжественных речей, когда французским военачальникам великодушно были возвращены их шпаги, в самый разгар празднества вдруг явился управляющий Свиты Его императорского величества князь Волконский.