Нафаня! Ты где так изгваздался?!
Молчи, аспид, Нафаня в кои-то веки был серьезен. Там труба прохудилась, гнилая вся. Нужно новую ставить. Вот ее купишь, и я все починю.
Не ребенок, а золотце. А я тебе яичницу сделал. Твою любимую, на сале с перцем. Без горчицы, я решил-таки порадовать домового, который выглядел необычайно жалко и, грустно шмыгая носом, пытался очистить от грязи соску.
Мохнатая морда расплылась в улыбке, и домовой с воем кинулась ко мне. В мановение ока моя белая майка стала носить отпечаток безумно грязного Нафани. Опять стирка. Как и всегда.
Скинув майку в корзину для белья, я переоделся в чистую одежду и собрался в магазин, по привычке крикнув духу из коридора:
Наф, тебе что-нибудь купить?
Свежий Playboy и пачку «Беломора», откликнулся тот из ванной, гремя железками.
Я вздохнул. Страсть Нафани к голому женскому телу порой удивляла. Но хуже всего был «Беломор». Домовой дымил, как паровоз. Ужасный запах впитался намертво в его шерсть, и даже хваленная «Шаума» не помогала. Лишь ценой трех яичниц и угроз мне удалось убедить его курить на балконе. Без «Беломора» не обходился ни один его день. Мои же сигареты дух ехидно называл зубочистками, предпочитая дымить свои папироски.
Спустя час я вернулся из магазина, держа в одной руке пакеты с продуктами, а в другой новую трубу. В недрах квартиры гремел метал, пахло канализацией и сыростью. Нафаня под любимую музыку разбирал трубы, пытаясь ликвидировать протечку.
Нафань! я тщетно пытался перекричать стереосистему. Выруби своих идиотов!
Зачем?! не менее истошно завопил в ответ барабашка. Слух у него был, как у летучей мыши.
Чертыхнувшись, я сбросил пакеты в коридоре и, войдя в комнату, выключил орущую стереосистему. Тишиной мне дали насладиться ровно одну минуту, пока из ванной не пришел Нафаня. Весь в грязи, с «беломориной» в зубах.
Кирдык труба, шайтан ее.
Нафань, давай по-русски? устало попросил я, потирая висок.
Труба, говорю, прохудилась. Залатать не удалось. Давай новую, пойду ставить, дух улыбнулся в свои двадцать четыре зуба и дыхнул на меня вонючим желтым дымом. И так всегда. Стоило уйти из дома, как домовой тут же нарушал правило о курении.
Сейчас помогу. Погоди, переоденусь, я закрыл дверь, отправив домового в ванную, и достал из-под кровати коробку с рабочими вещами.
Спустя десять минут мы с Нафаней начали прилаживать новую трубу, пока дух не выругался:
Что за окаянный аспид тут трубы ставил? Пальцы чуть не покарябал, Нафаня всегда странно разговаривал, но в этот раз ругнулся как-то слишком витиевато.
Давай посмотрим, я отодвинул домового от дыры в стене и просунул туда руку.
Через несколько минут возни мне удалось вытащить наружу странный железный ящичек. Довольно увесистый, пусть и ржавый. На ящике был кованный и очень старый замок. Отложив находку в сторону, я увидел, как загорелись глаза Нафани.
После того, как поставим трубу! Сначала ремонт, потом сокровища! покачал я головой. Нафаня не стерпел и показал мне язык.
Однако приунывший домовой, поняв, что со мной спорить бесполезно, плюнул и полез в разлом с новой трубой. Не знаю как и почему, но мастером Нафаня был отменным, на раз устраняя поломки. Будто у всех домовых мастерство в крови. Этот раз не стал исключением. Нафаня вылез из дыры, парой взмахов мастерка залепил отверстие и буркнул:
Готово, барин.
Золотце, ответил я и указал рукой на раковину. А теперь мыться!
Да вот еще возмутился было дух. Я цыкнул на него, открыл кран и горячей водой принялся смывать с себя грязь. Наф, проворчав что-то ругательное, все же присоединился ко мне. Он влез на свой ящичек и, намыливая свои мохнатые ладошки, не переставая косился на таинственный ящик.
После отмывания рук, преимущественно Нафаниных, мы уселись в спальне, предварительно вооружившись инструментом. Старый замок подался под кусачками и развалился на две аккуратные половинки. Затаив дыхание, я осторожно открыл ящик.
Внутри лежала шкатулка и пожелтевшие бумаги, обернутые тканью. Нафаня, обычно раздающий всюду свои комментарии, сейчас задумчиво молчал, поглаживая соску. Хмыкнув, я вытащил шкатулку. Открыть ее не получилось. Пришлось взять находку с собой, чтобы на кухне аккуратно подцепить замок изнутри ножом. Нафаня же уселся на пол и подтянул к себе бумаги.
Нож помог. С тихим щелчком замок открылся, а я, не веря, протер глаза. Внутри аккуратными столбиками лежали монетки из желтого металла. Покрутив одну в руках, я ужаснулся. Золото! И николаевский профиль на «орле». «Это же целое состояние» подумал я. И с диким криком кинулся в комнату:
Нафанька! Не поверишь! Там куча золота
Войдя, я резко остановился, увидев, что домовой, понурившись, сидит на полу. Глаза его поблескивали. Кажется, Нафаня плакал.
Нафань, что такое? Что случилось? я присел на край кровати.
Дух молча протянул пачку бумаги из ящика. Это были фотографии.
На первой фотографии я увидел красивую молодую пару с маленьким ребенком на руках. Фото было очень старым, но лица можно различить. Оно было сделано в тридцатых годах прошлого века. В уголке была видна дата. На следующей фотографии оказался круглощекий мальчонка с лягушачьей улыбкой и озорным взглядом. На его груди висела большая соска. Еще это знакомое выражение лица
Подожди. Это что же получается, соска твоя же, хмыкнул я. Мысли спутались.
Это я, барин. И мои родители. Я был человеком, оказывается, Нафаня трубно высморкался в грязный батистовый платок, с которым не расставался. Это мой дом. А ящик Ну, родители спрятали там самое дорогое. Кто же знал, что мы это найдем, а?
Опустившись на колени, я обнял своего соседа. Тот без лишних слов уткнулся мне в грудь и принялся тихо поскуливать.
Нафань, так это твое получается. Деньги и фото. Я не могу я двинул шкатулку и фотографии домовенку.
И что мне с этим делать? Только ты меня видишь. Как я буду ими пользоваться? Но фото заберу. Уж извиняй, барин, он грустно улыбнулся. А тебе вот. Эти монетки. Пусть они принесут тебе счастье, если не смогли принести маме и папе.
Мы засиделись на кухне допоздна. Нафаня дымил свой «Беломор», а я изредка кашлял, если меня обволакивало дымом, но молчал, понимая, что очередная ссора будет лишней.
Андреюшко. Ты же меня не бросишь? тихо спросил Нафаня. Ну, я гадкий ругаюсь еще.
Вот те раз. Что за мысли дурацкие? улыбнулся я, поглаживая домового по спине. Тот расплылся в довольной улыбке.
Повезло мне, что ты тут объявился, барин. Хороший ты, прослезился Нафаня, после чего спрыгнул с табурета, сунул подмышку Playboy и ехидно добавил. Я баиньки в шкаф.
Дуй уже, рассмеялся я. Не увлекайся только.
Показав мне язык, домовой, семеня ножками, поплелся в гостиную. А я, вздохнув, взял в руки стопку найденных фотографий. Вопросов было много. Но почему-то я был уверен, что со временем появятся и ответы.
Глава четвертая. Сюрприз.
Нафаня любит чудить. В этом, кажется, весь смысл его существования. Беспокойный дух-пакостник, которого славяне старались задобрить блинами, сметаной, горячими супами и свежей выпечкой, стремительно эволюционировал в некое подобие современных людей. Почти такой же, как и все. Но со своими тараканами.
После того, как мы нашли заветную коробочку с золотыми монетами и Нафаниной фотографией в младенчестве, домовой загрустил. Я старался ему помочь, но дух упоенно хлестал водку по утрам и докучал своими слезливыми комментариями, если я отказывался пополнять запасы.
Как-то утром я проснулся от жуткого шума, доносившегося из кухни. Шум походил на одну из песен Rammstein. Скрипучий голосок, срываясь на фальцет, выводил на корявом немецком «Левой, левой».
Нафаня! Ты оборзел?! заорал я, скидывая одеяло.
Шум прекратился, послышался цокот коготков и в дверном проеме появилась лохматая голова домового. Вместе с ним в комнату проник и тяжкий смрад перегара.
Андрейка, швайн! оскалился пьяный дух. Гебен зи мир айне папиросен!
Мгновенно ему в голову полетела подушка.
Ты чего творишь?! моему изумлению не было предела. С каких пор у нас Раммштайн по утрам? А?
Нафаня тем временем залез на люстру. К слову, люстра была из благородного хрусталя, сворованного, кажется, из царского особняка. Огромная и жутко старая. Дух любил на ней качаться, как в люльке, не боясь грохнуться на пол.
Айн шлос, Андрейка! Ихь вас мюдэ траума, Нафаня нес околесицу, переставляя немецкие глаголы так, как ему хотелось.
Какая траума, осел ты эдакий? Что на тебя нашло? насупившись, спросил я, смотря на домового.
Грусть меня снедает, барин. Безродная я скотинушка, никому не нужная, завыл он, раскачиваясь на люстре.
И так всегда, как напьется. Я начал привыкать к Нафаниным капризам, но порой он становился совсем уж невыносимым и на любое слово сразу впадал в неконтролируемое буйство.
Кончай концерт. Мне-то ты нужен. Был бы не нужен, давно бы упаковал тебя в мешок и отволок в зоопарк, но домовой в ответ затянул любимую песню.
Выла вьюга, не было огня,
Когда мать родила бедного миняя.
Срываясь на фальцет и утирая слезы, он продолжил петь:
По приютам я с детства скитался,
Не имея родного угла.
Ах, зачем я на свет появился,
Ах, зачем меня мать родилааа!
Я молча дослушал песню, затем, покрутив пальцем у виска, оставил пьяного тенора висеть на люстре в позе ленивца, а сам пошел на кухню.
На кухне был бардак. Из кастрюль домовой сделал ударную установку, половник был педалью, бас бочкой выступал здоровенный чугунок. На столе валялась разорванная пачка Беломора, пустая бутылка водки и одинокий огурец в Нафаниной шерсти. В кухонном магнитофоне, убавленном на минимальную громкость, шелестел певец о тяжелой судьбе шахтера, которого не любят женщины. Выключив музыку, я принялся наводить порядок, попутно поставив на огонь чайник. Нафаня тихо вошел на кухню через несколько минут, потупив очи в пол и являя собой истинное раскаяние.
Барин, это, прости меня, а? Пробрало вот Нафанюшку, грустинка напала проклятая
Надоел ты своими пьянками. Я же не устраиваю такое по поводу и без? Вот возьму и съеду, а ты живи, как желаешь, с бродягами всякими. Авось и сопьешься с ними, раздраженно ответил я, собирая мятые бычки и мусор в ведро. Нафаня хлюпал носом и молчал, пока я наводил на кухне порядки.
Закончив, я заварил кофе и уселся на табурет. Окно было открыто, и Нафанин перегар постепенно выветривался. С улицы пахнуло весной и свежестью.
Барин. Я не буду больше, дух походил на виноватого мопса, всю ночь развлекавшегося с хозяйским ботинком.
Еще как будешь. Будто я не знаю. Убирай хотя бы за собой, взглянув на часы, я чертыхнулся.
Ох-ёж! Я на работу опаздываю. Блин, ладно, хмыкнув, я бросился одеваться, оставив домового на кухне, осознавать свой проступок.
Работал я дизайнером в крупном агентстве. Платили неплохо, для холостяка без семьи вполне хватало и на поесть-попить и даже на погулять-чего купить.
После трудного дня занятого бесконечными разработками дурацких макетов и презентаций их начальству, я зашел в магазинчик рядом с домом. Купив себе пельмени и десяток яиц домовому, пару банок Гиннесса, минералки и «Беломор», пошел домой. У дома я по привычке посмотрел наверх и увидел, что с балкона на меня пялится Нафаня. Поймав мой взгляд, он юркнул обратно.
Ехидно улыбаясь, я поднялся наверх, подумав, что протрезвевшему домовому сейчас устрою Хиросиму. Но от возмездия меня отвлек тягучий аромат чего-то мясного и безумно вкусного. Живот тут же голодно заворчал. Вздохнув, я повернул ключ в замке и открыл дверь.
Аппетитный запах шел из моей квартиры. Я разулся, отложив пакет, и удивился отсутствию домового. Нафаня постоянно встречал меня с работы и, хватая из пакета пачку Беломора, тащил продукты на кухню. Но в этот раз была тишина. Если не считать сладкого голоска Фрэнка Синатры, который пел из недр квартиры. Покачав головой, я пошел на кухню и, замерев на пороге, выронил пакет от открывшегося мне странного зрелища.
Нафаня в белоснежной майке, украденной из моего шкафа, улыбался, стоя рядом со столом. Домовой благоухал, как цветочный луг, и я мысленно распрощался со своим одеколоном «Шоу одного мужчины». Обычно растрепанная шевелюра Нафани сейчас была старательно расчесана на прямой пробор, а сам домовой умильно смотрел на меня взглядом нашкодившей собаки.
Стол он заправил чистой, сияющей скатертью, на которой стояли две тарелки с полным набором столовых приборов и небольшая кастрюлька. В хлебнице лежал свежий хлеб, ну а венчало сие великолепие бутылка старого вина, которую я хранил для особенного повода.
Ну, дела, выдохнул я. И что ты натворил опять?
Чего сразу натворил? буркнул домовой, чертя пяткой узоры на полу. Извиняюсь я так, барин.
Подивившись этой картине, я пошел мыть руки. Нафаня сопровождая меня, так сыпал извинениями, что я в итоге просто буркнул «забудем».
Домовой был сама галантность. Он деловито разлил жаркое из кастрюльки по тарелкам, наполнил бокалы вином, дав тому немного подышать. И где только узнал.
Проглотив ложку жаркого, я замер. Вкуснее жаркого еще пробовать не доводилось. Даже мамин борщ пасовал перед кулинарным гением Нафани. Поэтому я с чистой совестью посвятил двадцать минут необыкновенному ужину.
Закончив, я приоткрыл окно, закурил сигарету и долил вина в бокал.
Извинения приняты, чертушка, я выдохнул колечко, за которым Нафаня тут же погнался. Домовой обожал это занятие. Ты настоящий шах среди кулинаров. Отдаю должное.
Все для тебя, барин, домовенок улыбнулся, выпустив из носа струю едкого дыма. Ты же друг мой, как-никак.
Как же. Друг, мотающий нервы дурацкими выходками, припомнил я ему утренний дебош. Домовой насупился и мотнул головой:
Прости, барин. Тут находка эта, да я маленький. Вот и напала грусть-депрессия.
Выясним, что и как. Обещаю, я улыбнулся и погладил домовенка по голове.
Хороший ты, Андреюшко. Очень. Не то, что прежний мой сосед. Петька. Фу, духа передёрнуло от отвращения.
Мы обязательно все узнаем. Только заканчивай с дебошами. Мало радости квартиру после тебя в порядок приводить.
Постараюсь, Нафаня шлепнул меня ладошкой по колену и, спрыгнув, поплелся в гостиную.
Задумавшись, я сделал глоток вина и чуть не поперхнулся, когда взгляд упал на пакет из магазина. Я купил пельмени, ибо холодильник был пуст. Из чего тогда приготовлено жаркое? Домовой невидим и не может прийти просто так в магазин за мясом Я заревел на всю квартиру:
Нафаня! Откуда мясо?!
А злобный дух хохотал, качаясь на люстре.
Глава пятая. Новый питомец.
Нафаня с миной партизана не хотел сознаваться, из чего же было приготовлено злополучное жаркое. На него не действовали угрозы, мое шипение, даже расставание с яичницей домовой вынес стоически. Пока все не объяснил разговор с соседкой.
Стоя вечером у подъезда, я с улыбкой выслушивал очередную тираду моей соседки по площадке, Юлии Александровны. Дамой она была внушительных размеров и внушительного возраста, и я даже сомневался порой, а не приходится ли она родственницей Нафане. Впрочем, все наше общение сводилось к обычной пятиминутке, когда я шел домой с работы. Но в этот раз Юлия Александровна рассказывала удивительные вещи.
Представляете, Андрюша. Сижу я дома, читаю Ги де Мопассана, и тут слышу, что на чердаке кто-то топает. И громко так. Потом грохот какой-то, будто ведро уронили. Я не вытерпела и вышла на площадку. Вдруг хулиганы какие или ремонтники опять кабели свои тянут. Выхожу, а люк-то на крышу открыт. И грохочет что-то