Акты отчаяния - Карцивадзе Любовь

Меган Нолан

Акты отчаяния

Посвящается моей маме Сью и моему папе Джиму

Но получил ли ты от жизни, что хотел?

Я получил.

Чего же ты хотел?

Именовать себя Любимым,

Чтобы меня любили на Земле.

Раймонд Карвер, «Поздний фрагмент»

Маленькая девочка семнадцати лет в психиатрической лечебнице сказала мне, что напугана до ужаса, потому что внутри у нее атомная бомба.

Р. Д. Лейнг, «Разделенное Я»

Acts of Desperation by Megan Nolan

Copyright © 2021 by Megan Nolan

© Любовь Карцивадзе, перевод, 2022

© «Фантом Пресс», оформление, издание, 2022

Апрель 2012. Дублин

1

Когда я впервые увидела его, мне стало ужасно его жаль.

Я оглядывалась в поисках выпивки, меня мучила жажда, и тогда-то все и началось.

Он стоял в галерее возле какой-то гротескной скульптуры розовой, отдаленно похожей на что-то вроде мутировавшего человеческого уха.

Он увлеченно с кем-то беседовал, с горячностью то и дело показывая на скульптуру. Я поняла, что вижу его не впервые.

Однажды в библиотеке Ратмайнс я сидела напротив него и была поражена тогда, как и сейчас: самый красивый мужчина из всех, каких я когда-либо видела. Мы обменялись долгим взглядом.

Я в то время состояла в отношениях, но даже будь я свободна, то все равно не умела запросто вступать в разговор с незнакомым мужчиной. Позже я вспоминала его и решила, что он, вероятно, был в городе проездом. Такие люди люди, которые вот так выглядят, не живут в Дублине или Ирландии, подумала я. Такие красивые люди не могут жить среди нас.

И вот он стоит в каких-то десяти футах от меня, и я снова не могу оторвать от него взгляда.

У Кирана были пушистые темно-русые волосы, какие бывают у совсем еще младенцев.

Большие серые глаза и римский нос с горбинкой, под которым алел идеальный рот херувима. Неправдоподобно розовый, чуть скривившийся то ли в раздражении, то ли в готовности рассмеяться. Киран был высокий и сутулый как человек, вытянувшийся слишком быстро и пытающийся скрыть свой рост.

Кисти рук узкие и непропорционально крупные даже с учетом длинных конечностей. Казалось, кости у него более хрупкие, чем у прочих людей. Черты лица тоже необычные, хотя сначала в глаза бросалось сложение. Скулы такие высокие, что глаза смотрели зло, когда он говорил, длинные пальцы в такт словам цепко хватали воздух, словно расставляли безделушки.

Но главным в Киране была не его исключительная красота, а то, что весь облик излучал бесконечную завершенность. Эта завершенность была в каждом жесте, во взглядах, в смехе. Кирану ничего не требовалось извне.

В подобном месте, обители искусства, ваш собеседник обычно озирается, высматривая куратора, а потому это особенно поражало. Киран казался если не совершенно счастливым, то неоспоримо цельным, словно весь его мир был заключен внутри него самого.

2

Можно ли полюбить человека, не зная его, с одного взгляда?

Как мне описать случившееся со мной без слова «любовь»?

Стоя в той галерее, я чувствовала не только сексуальное влечение (которое смутно осознавала белым шумом), но нечто, что я могу описать лишь как тяжелую и тревожную жалость.

Я вовсе не имею в виду, что чувствовала свое превосходство над ним. Почти всю нашу совместную жизнь я полагала, что Киран лучше меня как в сущностном, так и в поверхностном отношении.

Говоря про жалость, я имею в виду, что, просто взглянув на него, ощутила острую нежность к увиденному: он был человеком. В тот момент обыкновенные симпатия и сочувствие, которые я испытываю к любому человеку, обострились до такой степени, что я не могла дышать.

Даже сейчас, даже после всего, что произошло между нами, я по-прежнему чувствую, что он задевает меня за живое.

Киран не был ни первым красивым мужчиной, с которым я переспала, ни первым мужчиной, вызвавшим у меня навязчивую одержимость, но это был первый мужчина, которого я боготворила. Его телу предстояло стать для меня молельней, местом, где я могла забыть о собственной плоти и слиться с его. Это было абсолютное наслаждение, абсолютная красота.

По-вашему, я не осознаю, что называю его тело местом, объектом? По-вашему, я не осознаю, что такое быть женщиной, говорящей так о теле мужчины? Что я знаю о теле мужчины и может ли хоть один из них заслуживать или нуждаться хотя бы в толике такого благоговения?

Каково это быть красивым, но в то же время невидимым, стоит только захотеть? Каково быть красивым мужчиной?

3

Киран поймал мой взгляд, слегка улыбнулся и округлил глаза как я надеялась, в память о нашей предыдущей встрече. Я подошла к нему, и он, прервав разговор, повернулся ко мне.

 А, это ты,  сказал он, словно мы договаривались встретиться.

 Она самая,  глупо сказала я и покраснела, услышав свой голос как бы изнутри собственной головы. Он звучал очень по-ирландски и был натужно весел. Киран говорил с акцентом, который я не смогла определить.

 Как тебя зовут?  спросила я.

 Киран,  сказал он и, словно прочитав мои мысли:  Но у меня только отец ирландец, а сам я датчанин.

Я встретилась с ним взглядом, и стыд во мне смыло удовольствием, уже соединившим нас.

Мы застенчиво улыбнулись друг другу.

 Как тебе выставка?

 Ну,  я постаралась ответить как можно быстрее и уклончивей,  это ведь просто уйма всякой всячины в какой-то комнате. Я не особо западаю на такое. Меня тут больше выпивка интересует.

Он оставил без внимания мои последние слова, сказанные с целью вывести нас оттуда, где мы находились, туда, где я ощущала бы себя комфортней.

 Разве наша задача не в том, чтобы попытаться понять, почему вся эта всячина именно в этой комнате?  спросил он.

Я поискала в его вопросе насмешку, но он, казалось, задал его без задней мысли.

 Просто с искусством я никогда не чувствую себя на твердой почве. О других вещах у меня есть некоторые знания, так что я могу их обсуждать. А тут я могу сказать все что угодно. У меня просто нет точки отсчета.

Он снова улыбнулся мне. Теперь в его взгляде появилось что-то определенно сексуальное, почти зловещее.

 Как раз это мне больше всего и нравится в искусстве.

 Может, чего-нибудь выпьем?  спросила я.

 Я ухожу, да и выпивка у них все равно закончилась вот, возьми.  И он протянул мне свой почти полный бокал с пивом и поднял свою сумку.  Не хочешь прогуляться вместе завтра?

Приняв мой тупой взгляд за согласие, он написал на салфетке номер телефона и протянул мне.

 Хорошо,  сказал он и ушел.

4

В то время я жила в Рэнелa[1], в однокомнатной квартирке на первом этаже; окно я всегда держала открытым, чтобы забраться внутрь, если потеряю ключи, что часто случалось. В первый вечер после переезда, разобрав вещи, я сидела на кровати и оглядывала памятные мелочи и пустяки: рисунки и записки от друзей и бывших возлюбленных, открытки, фотографии, фарфоровые фигурки, антикварные пепельницы. Я нуждалась в этих вещах, расставляла их сразу же, перебравшись на новое место, но в тот момент они показались мне глупыми. Все эти безделицы походили на реквизит плохой театральной постановки, имитировавшей индивидуальность, которой не существовало.

Начав жить одна, я стала отделяться от самой себя глубже и гротескней, чем прежде.

Существовала моя социальная жизнь жизнь, в которой я работала, ходила танцевать и выпивать, в компаниях была забавной и энергичной; в которой я строила глазки мужчинам в барах и иногда приводила их к себе; в которой я говорила людям, что люблю жить одна, и они верили, потому что я выглядела такой счастливой.

И я действительно была счастлива, когда казалась счастливой. Я не умею изображать чувства, просто чувства мои противоречивы и меняются от часа к часу.

А еще была жизнь, которую я проводила в своей квартире, едва ли не пытками принуждая себя к покою и безмятежности. Я неспособна наслаждаться одиночеством и, понимая, что неспособность эта признак слабости, заставляла себя терпеть одиночество как можно дольше, до надрыва, хотя порой и думала, что вот-вот спячу.

Находясь среди людей, я ощущаю, будто я состоялась. Отсюда же и потребность во влюбленности. Если ты влюблена, то тебе не требуется ежеминутное физическое присутствие объекта твоей любви, чтобы чувствовать свою состоятельность. Сама любовь поддерживает тебя, придает осмысленность самым паршивым мгновениям, которые в противном случае ты провела бы, уверяя себя, что ты личность, меряя шагами свою сраную квартирку, дожидаясь семи, чтобы откупорить вино.

Влюбленность осеняет благодатью. Один друг как-то сказал мне, что за работой воображает, будто на него смотрит его отец, а то и Господь, а это помогает сосредоточиться. Для меня эту роль играет влюбленность щит, высшая цель, обещание, данное чему-то извне.

В вечер нашей первой встречи с Кираном я напилась как никогда. У меня два вида опьянения. Первое обычно наступает, когда я пью в одиночку с единственной целью развеять тоску. Это опьянение медленное бокал вина примерно раз в полчаса,  довольно умеренное, хотя я никогда не выпиваю меньше бутылки, и заканчивается все слезливой жалостью к себе, иногда переходящей в ненависть.

Другому, куда более безудержному виду опьянения сопутствует бьющая через край, почти маниакальная бодрость; в такие вечера я спускаю огромные суммы, которые позволить себе не могу,  а все потому, что все, что лежит за пределами настоящего момента, кажется абсолютно нереальным, а сиюминутные желания самыми важными и безотлагательными.

В такие вечера невоздержанность моя вовсе не была спутницей уныния, напротив она свидетельствовала о том, что я молода, обязательств у меня нет, а жизнь моя стабильна. Обычно такой вечер можно было предугадать по какому-то озорству, разливавшемуся в воздухе, когда мы принимались за выпивку. Первые порции мы опрокидывали залпом, жадно предвкушая ощущение раскованности и экзальтации. У каждого из нас уже имелся комплект обманутых ожиданий.

В подобные вечера я иногда встречала людей, не похожих на меня из богатых семей, обитавших в квартирах, подаренных им родителями так же запросто, как мне дарили браслеты с брелоками и купоны на книги в день рождения. Один такой парень, Роджерс,  жилистый коротышка с высоким пышным начесом светлых волос а-ля «Возвращение в Брайдсхед», колыхавшимся над фарфоровым лицом,  вылетел из университета примерно в то же время, что и я. Через несколько месяцев я столкнулась с ним на вечеринке и спросила, чем он занимается. И с удивлением услышала, что он подвизается на средней должности в крупной рекламной фирме,  но ведь нам обоим было всего по девятнадцать и мы оба не имели дипломов. Сама я подрабатывала за мизерные деньги в магазинах и барах.

Когда я по простоте душевной спросила, каким образом ему удалось так устроиться, он подмигнул и сказал:

 Фамилия Роджерс кое-что значит в этом городке!

Заявление само по себе довольно отвратительное, но когда наш общий друг обмолвился, что фирма принадлежит родителям коротышки, оно мне показалось еще и нелепо смехотворным. «Фамилия Роджерс кое-что значит в семье Роджерс»,  с праведным возмущением думала я про себя с тех пор при каждой нашей встрече.

Как и большинство моих друзей, я была правильной пьяницей: не только любила выпить, но и умела это делать, не впадая в агрессивность по мере опьянения.

Мою жизнь отравляли похмелья. Едва ли не каждое утро я просыпалась с похмельем, причем дважды в неделю с тяжелым. Тогда я весь день валялась в постели, безучастно и бесцельно копаясь в телефоне, замыкалась в этой спасительной зацикленности. Часа в четыре я вглядывалась в солнце сквозь занавески и решала, что лучше уж пересижу дома до темноты. Мне было очень страшно.

Однажды я прошла тест, определяющий уровень алкогольной зависимости. Последний вопрос в разделе, который должен был выявить «алкоголизм на последней стадии, опасной для жизни», звучал так: «Часто ли вы просыпаетесь после запоя вне себя от страха?» И тогда я подумала: «Вне себя от страха в самую точку».

Вне себя от страха. Точное определение какого-то старческого ужаса, с которым я просыпалась. Он напоминал кинематографические образы балансирующих на грани слабоумия старух-вдов, которые перестали ориентироваться в собственном доме,  их снедали беспричинные тоска и смятение. Вне себя от страха я просыпалась регулярно.

Уильям Фолкнер на последней стадии алкоголизма отправился в Нью-Йорк навестить друзей и посмотреть несколько пьес. Через десять дней беспробудного пьянства он исчез. Один из его друзей пришел к нему в гостиницу его проведать и, не достучавшись и не дозвавшись Фолкнера, настоял, чтобы сотрудники гостиницы впустили его в номер. Ворвавшись в комнату, они нашли стонущего в полузабытьи писателя на полу в ванной.

В воздухе висело характерное зловоние. Несмотря на минусовую температуру, все окна были нараспашку. Ночью Фолкнер встал, чтобы опорожнить желудок, и упал на трубу радиатора. Он потерял сознание и несколько часов не чувствовал, как труба прожигает ему спину. К тому времени, как его обнаружили, он заработал ожог третьей степени.

В больницу вызвали врача Фолкнера, доктора Джо, и тот спросил его:

 Зачем вы так себя ведете?

Фолкнер якобы набычился и ответил:

 Потому что нравится!

К нему приехал его издатель Беннет.

 Билл,  сказал он, и я представляю, как он смотрел вниз на свои ладони и покачивал головой, не в силах встретиться взглядом с другом,  зачем ты поступил так в свой отпуск?

Фолкнер ощетинился:

 Беннет, это ведь был мой отпуск.

Зачем ты так себя ведешь? Потому что нравится.

То есть не то чтобы я получала от этого удовольствие, но это был мой выбор.

Вечером после знакомства с Кираном я пила, пока меня не вырвало. Сосуды вокруг радужки полопались, и я нежно провела пальцем по зеркалу, уверенная, что это новое начало.

5

В ранней юности я пережила события несомненно худшие, чем то, что ждало меня с Кираном,  отвратительные контрольные точки травмированной женщины. Не хочу говорить о них раньше времени, потому что при одном упоминании о таком просвещенный читатель неизбежно потеряет интерес. Женские страдания дешевы и дешево используются бесчестными женщинами с единственной целью привлечь внимание, а ведь жажда внимания бесспорно, самый тяжкий из всех наших смертных грехов.

До знакомства с Кираном я всегда страдала по-детски. Это вовсе не значит, что мои страдания были неглубоки или что я их не осознавала. Но до Кирана я видела в страдании какой-то смысл. В моем понимании даже у самых необъяснимых трагедий была некая еще неведомая цель.

Я полагала, что бывают люди везучие и невезучие, и я одна из везучих. Даже в моменты тяжелейшей депрессии я всегда знала это и чувствовала себя несчастной просто потому, что считала себя не заслуживающей удачной жизни.

Мне никогда не приходили в голову такие простые и набожные мысли, как «Всему есть свои причины» или «Господь не дает нам больше, чем мы можем вынести», но чувствовала я именно это. Мне казалось, что у каждой человеческой жизни есть замысел и предназначение. Мне казалось, что любое, даже самое великое несчастье так или иначе приводит каждого из нас к особому и неизбежному итогу.

В моем понимании каждый поступок приближал мою судьбу, а моей судьбой была влюбленность.

Любовь была великим утешением, ей предстояло сжечь пажити моей жизни дотла. Я считала ее великой уравнительницей, силой, которая очистит меня и вознесет до своих высот. После раннего детства в моей жизни не было религии, и взамен я культивировала великую веру в любовь.