Подойдя ближе, мы услышали их голоса. Дамы оживленно переговаривались. Возле подвесного моста мы остановились, чтобы вместе полюбоваться живописными окрестностями.
Перед нами открывалась поляна, по которой мы только что прогуливались. По левую руку от нас дорога огибала куртины величественных деревьев и терялась в густой чаще, по правую подбегала к горбатому мостику, возле которого высилась разрушенная башня, когда-то охранявшая древний путь. Сразу за мостиком вздымался крутой холм, поросший деревьями; в тени виднелись увитые плющом серые скалы.
В низинах над самой травой, скрадывая расстояние, тонкой дымкой стелился туман. Тусклыми лунными бликами поблескивал ручеек.
Вечер дышал тишиной и покоем. Лунный свет наполнял его колдовской загадочностью. На душе у меня было грустно, и природа словно печалилась вместе со мной, однако ничто не могло нарушить спокойного величия этих зачарованных далей.
Мы с отцом молчали, любуясь волшебным зрелищем. Наши добрые гувернантки, остановившись позади, вслух восторгались красотами пейзажа, вознося горячие хвалы магическому лунному свету.
Мадам Перродон, полная женщина средних лет, была романтической натурой. Она томно вздыхала, и речь ее звучала поэтически. Мадемуазель де Лафонтен, истинная дочь своего отца он был немец, а следовательно, склонен к психологии, метафизике и отчасти к мистике заявила, что в те ночи, когда луна светит необычайно ярко, как сейчас, наблюдается особая активность в духовной сфере. Полная луна может оказывать на людей самое неожиданное воздействие. Это воздействие проявляется в снах; некоторые люди, особенно нервные, могут впасть в лунатизм или даже в безумие. Неким волшебным образом луна физически связана с жизнью. Мадемуазель ссылалась на своего кузена, помощника капитана на торговом судне; он-де в такую же лунную ночь вздремнул на палубе, лежа на спине, и ему приснилась древняя старуха. Она вцепилась когтями ему в щеку и своротила лицо набок; он проснулся, но никогда уже не смог вновь обрести душевное равновесие. Лицо его так и осталось навсегда перекошенным.
Сегодня ночью, говорила она, луна исполнена грозной магической силы. Оглянитесь на наш шлосс, посмотрите, как мерцают серебром его окна, словно невидимые руки зажгли свечи, чтобы принять гостей из потустороннего мира.
Я была в том расположении духа, когда человек не склонен ни о чем говорить сам, однако с удовольствием слушает, не вдумываясь, разговоры других. Прислушиваясь вполуха к беседе гувернанток, я мечтательно взглянула на замок.
Что-то у меня невесело на душе, молвил отец и, помолчав, процитировал Шекспира, которого он, дабы мы не забыли английского языка, часто читал вслух:
«Печаль, как тяжесть, грудь мою гнетет.
Прибавь свою ты увеличишь гнет;
Своей тоской сильней меня придавишь»[1].
Дальше я не помню. Но, сдается мне, на нас надвигается какое-то несчастье. Возможно, это связано с письмом бедняги генерала.
В этот миг на дороге послышался топот лошадиных копыт и стук колес, звук, весьма непривычный в наших краях.
Звук донесся из-за холма, нависающего над мостиком; вскоре показался и сам экипаж. Сначала через мост проехали два всадника, затем карета, запряженная четверкой лошадей, с лакеями на запятках; еще два всадника скакали позади.
Дорожный экипаж, по-видимому, принадлежал высокопоставленной особе. Мы не отрываясь глядели на столь необычное зрелище. Однако через несколько мгновений события приняли угрожающий оборот: когда экипаж достиг вершины полукруглого мостика, одна из передних лошадей, испугавшись, понесла; паника охватила и остальных лошадей. Вся упряжка бешеным галопом рванулась вперед и, проскочив между всадниками, с быстротой урагана помчалась по дороге в нашу сторону.
Мы пришли в ужас: из окна кареты доносился пронзительный женский крик.
Мы поспешили навстречу; отец бежал молча, мы же вскрикивали от испуга.
Развязка наступила очень скоро. На пути у кареты, неподалеку от подъемного моста, возле дороги растет огромная липа, напротив нее, по другую сторону дороги, стоит древний каменный крест. При виде креста лошади, скакавшие с невообразимой быстротой, рванулись вбок. Теперь карета мчалась прямо на выступающие из земли корни дерева.
Я поняла, что должно вот-вот произойти. Я закрыла глаза и отвернулась. В тот же миг гувернантки громко вскрикнули.
Я приоткрыла глаза: вокруг царило ужасное смятение. Две лошади лежали на земле, карета опрокинулась, и два колеса вращались в воздухе. Слуги торопливо выпрягали лошадей. Возле кареты стояла дама весьма величественного вида. Она заламывала руки и то и дело прижимала к глазам носовой платок. Через дверь экипажа вынесли молодую девушку; она не проявляла признаков жизни. Мой добрый отец со шляпой в руке уже стоял возле старшей дамы, очевидно, предлагая ей помощь. Дама, казалось, не слышала его. Она не сводила глаз с худощавой девушки, которую усадили на скамью.
Я подошла ближе. Девушка, по-видимому, была в обмороке, но, несомненно, жива. Отец, гордившийся своими познаниями в медицине, взял девушку за руку и заверил даму, представившуюся ее матерью, что пульс ее, неравномерный и довольно вялый, все же хорошо различим. Дама пожала ему руку и благодарно воздела глаза. Манеры у нее были театральными; это свойственно многим людям, считающим, видимо, такое поведение естественным.
Она, как говорится, неплохо сохранилась для своего возраста и, похоже, в молодости была даже красива: высокая, но не худая, в черном бархатном платье, она побледнела от волнения, но держалась величаво и уверенно.
Способен ли человек выдержать все несчастья, обрушившиеся на меня? вопрошала она, заламывая руки. Я совершаю поездку по делу необычайной важности, и от задержки всего на час может зависеть жизнь или смерть. Мое дитя еще Бог знает сколько времени не сможет оправиться от потрясения и продолжать путешествие. Я вынуждена ее покинуть; клянусь, обстоятельства не позволяют мне задержаться надолго. Скажите, сэр, далеко ли до ближайшей деревни? Мне придется оставить мою дочь там; я не увижу ее и даже не получу о ней весточки еще три месяца, до самого моего возвращения. О, горе!
Я потянула отца за полу сюртука и горячо зашептала ему на ухо:
О, папа, прошу тебя, пригласи девушку остаться у нас, это было бы так чудесно. Пригласи, пожалуйста.
Мадам, вы окажете нам честь, если доверите свое дитя заботам моей дочери и ее гувернантки, мадам Перродон, и позволите ей до вашего возвращения быть гостьей в нашем замке. Мы будем ухаживать за ней со всей самоотверженностью и относиться с почетом, какого заслуживает столь знатная леди.
Я не могу, сэр, злоупотреблять вашей добротой и галантностью, в замешательстве ответила дама.
Напротив, мадам, вы окажете нам большую услугу, и мы будем вам премного обязаны. Моя дочь только что получила известие о том, что визит, которого она с нетерпением ожидала, не состоится, и очень расстроена. Если вы доверите юную леди нашему попечению, вы весьма ее утешите. До ближайшей деревни довольно далеко, и там нет гостиницы, в которой вы могли бы оставить дочь. К тому же ей, как вы видите, опасно продолжать путь. Если вы действительно не можете задержаться, оставьте ее у нас, и, уверяю вас, нигде ваша дочь не встретит столь нежной и почтительной заботы.
Дама держалась с большим достоинством и даже внушительно; роскошное убранство ее экипажа и изысканность манер давали понять, что их обладательница занимает высокое положение в обществе.
К этому времени слуги уже починили карету, успокоили и снова запрягли лошадей.
Высокородная дама окинула дочь взглядом, исполненным, как мне показалось, далеко не столь горячей любви, как можно было ожидать. Она поманила отца рукой и отошла с ним на пару шагов в сторону. Взгляд ее помрачнел, лицо стало суровым и замкнутым. Остановившись там, где я не могла их слышать, она сказала отцу несколько слов.
Мне показалось странным, что отец, видимо, не заметил произошедшей с ней перемены. К тому же мне очень захотелось узнать, о чем она так горячо и торопливо шептала ему чуть ли не на ухо.
Они беседовали две или три минуты, затем дама подошла к дочери, лежавшей на скамейке в объятиях мадам Перродон, опустилась на колени и прошептала ей, как показалось мадам, короткое наставление, затем торопливо поцеловала, села в карету и захлопнула дверь. Лакеи в парадных ливреях заняли свои места на запятках, форейторы вскочили на лошадей, кучер взмахнул кнутом, лошади галопом рванулись вперед, и процессия, завершаемая двумя всадниками, вскоре исчезла из виду.
Глава 3. Мы обмениваемся впечатлениями
Мы проводили кортеж глазами. Карета скрылась в лесном тумане, вскоре стих топот копыт и стук колес.
Над лесом снова воцарилась тишина. Ничто не напоминало о случившемся, за исключением юной леди, которая как раз в тот миг открыла глаза. Я не видела ее лица, но заметила, что она подняла голову, растерянно озираясь, и жалобно спросила:
А где мама?
Наша добрая мадам Перродон ласковым голосом рассказала ей о том, что произошло, и поспешила уверить, что все будет в порядке.
Где я? Что это за место? растерянно спрашивала девушка. Затем добавила: И где экипаж? Где Матска?
Мадам, как могла, ответила на все ее вопросы. Постепенно бедная девушка вспомнила о несчастном случае и была рада узнать, что никто из пассажиров и слуг не пострадал; услышав, что мама оставила ее здесь и вернется только через три месяца, она заплакала.
Я хотела подойти, но мадемуазель де Лафонтен положила руку мне на плечо:
Подожди, дитя мое, сейчас она не в силах разговаривать более чем с одним человеком сразу; даже такое легкое волнение для нее чрезмерно. Пусть ее успокоит мадам Перродон.
Как только ее уложат в постель, решила я, поднимусь к ней и познакомлюсь.
Тем временем отец послал верхового слугу за доктором, жившим в двух лигах от нас. К прибытию юной леди подготовили спальню.
Незнакомка поднялась и, опираясь на руку мадам Перродон, медленно перешла через подвесной мост и вступила в ворота замка.
Служанки, ожидавшие в парадной, проводили ее в спальню.
Комната, служившая нам гостиной, выходила четырьмя окнами на ров и подвесной мост. Вдали виднелся лесной пейзаж, который я уже описывала.
Гостиная была обставлена старинной мебелью резного дуба, с большими шкафами и креслами, обтянутыми красным утрехтским бархатом. Стены были украшены гобеленами, вставленными в большие золоченые рамы. Фигуры на гобеленах изображались в полный рост. Герои в причудливых старинных костюмах охотились с собаками, с ястребами, веселились на праздниках. Гостиная не выглядела чересчур торжественно и потому была необыкновенно уютна; здесь мы обычно пили чай, так как отец из патриотических чувств настаивал, чтобы наш национальный напиток, наряду с шоколадом и кофе, регулярно появлялся на столе.
Этой ночью мы зажгли свечи и принялись обсуждать случившееся.
Наше общество разделяли мадам Перродон и мадемуазель де Лафонтен. Юная незнакомка легла в постель и тотчас же крепко заснула; дамы оставили ее на попечение служанки.
Как вам нравится наша гостья? спросила я, как только мадам Перродон вошла в гостиную. Расскажите мне о ней.
Очень милая девушка, ответила мадам. Никогда еще не встречала столь очаровательное создание. Она приблизительно ваших лет, очень красивая и приятная.
Настоящая красавица, подтвердила мадемуазель де Лафонтен, заглянувшая на минуту в комнату незнакомки.
А какой у нее нежный голос! добавила мадам Перродон.
Вы заметили, что в экипаже была еще одна женщина? спросила мадемуазель. Она так и не вышла, даже когда карету ставили на колеса. Только выглянула из окна.
Никто ее не заметил.
Мадемуазель описала чернокожую великаншу ужасного вида; она глазела из окна кареты, ухмыляясь и кивая головой, увенчанной пестрым тюрбаном. Негритянка сверкала белками огромных глаз и скалила зубы, словно в ярости.
А какие отвратительные у нее слуги! промолвила мадам Перродон.
Точно, откликнулся отец, входя в гостиную. Сборище висельников. Надеюсь, они не ограбят несчастную леди в лесу. Отъявленные мошенники, но свое дело знают: быстро привели экипаж в порядок.
Полагаю, они просто устали после долгого путешествия, заметила мадам. Мало сказать, что они гнусно выглядят; лица у них какие-то тощие и темные, глядят угрюмо. Не нравится мне это; надеюсь, завтра молодая леди поправится и все разъяснит.
Вряд ли она захочет что-то рассказывать, с загадочной улыбкой возразил отец и чуть кивнул, словно знал намного больше, чем мог сообщить.
Его намеки заинтриговали меня, и мне еще сильнее захотелось узнать, о чем столь горячо говорила ему перед отъездом дама в черном бархатном платье.
Едва мы остались одни, как я попросила отца рассказать мне обо всем. Мне не пришлось долго уговаривать его.
Нет никаких причин скрывать это от тебя. Она сказала, что не хочет обременять нас заботами о своей дочери, потом заявила, что дочь ее создание нервное, слабого здоровья, однако не страдает припадками никакого рода и находится во вполне здравом рассудке. Она сама заговорила об этом, я ни о чем не спрашивал.
Странно! заметила я. Зачем ей нужно было об этом упоминать?
Как бы то ни было, что сказано, то сказано, рассмеялся отец. И раз уж ты хочешь знать все, тебе осталось услышать совсем немного. Дама сказала: «Я еду по делам ЖИЗНЕННОЙ важности, она подчеркнула это, по делам тайным и неотложным. Я вернусь за дочерью через три месяца. До тех пор она не расскажет вам, кто мы такие, откуда прибыли и куда направляемся». Вот и все. Она очень плохо говорит по-французски. Сказав, что их поездка «тайная», она замолчала на несколько секунд и глядела на меня очень сурово. Наверно, для нее это очень важно. Ты сама видела, как поспешно она уехала. Надеюсь, я не сделал большой глупости, взяв на попечение эту юную леди.
Я же, со своей стороны, была в восторге. Мне не терпелось увидеть гостью и поговорить с ней, и я ждала, пока доктор разрешит мне подняться в ее спальню. Вы, городские жители, не представляете, насколько важным событием в моей одинокой жизни может стать появление новой подруги.
Доктор прибыл около часа ночи, однако мне совсем не хотелось спать. Лечь в постель, когда наверху ждет таинственная гостья? Ну уж нет, скорее бы мне вздумалось пешком догонять экипаж, в котором уехала дама в черном бархате.
Спустившись в гостиную, доктор сообщил, что пациентка находится в добром здравии. Она уже села, пульс у нее устойчивый и равномерный. Она не получила никаких телесных повреждений, лишь небольшое нервное потрясение, которое вскоре пройдет бесследно. Ей не повредит, если я навещу ее, разумеется, с ее согласия. Получив разрешение доктора, я послала горничную спросить, позволит ли гостья заглянуть к ней на несколько минут.
Горничная тотчас вернулась с ответом. Незнакомка горячо желала увидеться со мной.
Разумеется, я не заставила себя ждать.
Нашу гостью уложили в одной из красивейших комнат шлосса. Обстановка в ней была, пожалуй, немного тяжеловатой. У изножья кровати висел темный гобелен, изображавший Клеопатру со змеей на груди. Чуть поблекшие гобелены на другой стене также представляли классические сцены. Однако мрачноватый колорит старинных ковров уравновешивался золоченой резьбой деревянных рам и яркими красками прочих украшений.