Да пошлите вы своего кучера в посад хоть за бутылкой коньяку-то для уборной! Наш жидюга дерет в буфете то же самое и с артистов, что с публики. Ведь этак жить невозможно.
Портал и занавес имели самый убогий вид, хотя посреди занавеса и красовалась налепленная большая лира, вырезанная из золотой бумаги. Портал был выкрашен клеевой краской в белый цвет, и на нем было намалевано какое-то подобие пальмовых листьев для чего-то, впрочем, с крупными красными яблоками работа Безымянцева. У самой рампы в зале стояло пианино, немного поодаль помещались четыре ряда стульев и затем шли простые некрашеные скамейки без номеров.
Котомцев и Днепровский находились в уборной, то есть в углу за сценой, отгороженном ширмами из обойной бумаги. На столике стояло складное маленькое зеркальце, и по бокам его горели две свечки, вставленные в пивные бутылки. Около зеркальца лежал жестяной ящик с красками для гримировки. Котомцев и Днепровский одевались для спектакля. Перед Котомцевым лебезил на коленях портной Берка и старался надеть ему русские сапоги с голенищами бутылками, но сапоги были не впору и не лезли на ноги.
Господи боже мой! Что же это такое! Как же я играть буду простого лавочника без русских сапог! раздраженно говорил Котомцев. Тебе сказано ведь было, мерзавцу, что у меня большая нога! крикнул он портному.
Тут же стояли полицейский пристав и лесничий, дымивший папироской.
Сказано, сказано, подтвердил лесничий. Я прямо сказал: сапоги с самой большой ноги.
Да они влезут, надо их только размочить, отвечал портной.
Как они могут влезть, ежели они и на нос мне не годятся! Стаскивай их с меня, стаскивай! Ну, что ты со мной, мерзавец, делаешь!
Чтоб были сапоги! топнул на портного лесничий. Бери на дворе мою бричку, поезжай в посад и откуда хочешь привези сапоги, а то и денег за костюмы не получишь.
Не поспеет вернуться. Седьмой час. Публика уж собирается. Я сейчас глядел сквозь занавес и видел, как две какие-то купчихи пришли, и за ними молодец свои стулья притащил, заметил Днепровский.
Ну, что ж мне теперь делать! всплескивал руками Котомцев. Вместо длиннополого купеческого сюртука притащили какой-то дворницкий кафтан, жилетки русской нет и сапог нет! Париков в городе нет. Играю без парика, в своих волосах Какой же тип выйдет!
Послушайте Да возьмите русские сапоги с моего рассыльного, предложил пристав. Он здесь в театре печки топит. У него ножищи преогромадные.
Батенька! Вы меня спасаете! воскликнул Котомцев.
Зови сюда моего рассыльного Антипова! Пусть придет сюда и снимет сапоги! отдал портному приказ пристав.
Портной побежал.
Стой! Стой! остановил его Днепровский. А сюртук или сибирку можно снять с того молодца, который пришел сюда давеча с купчихами и принес стулья. На нем именно такой костюм, какой для роли Льва Краснова требуется.
Да неужели?! радостно вскинул на Днепровского глаза Котомцев.
Две капли воды.
Так слышишь! Рассыльного моего сюда и позвать этого самого молодца! прибавил портному пристав.
Через минуту явился рассыльный. Рассыльный вытянулся в струнку.
Антипов! Сними свои сапоги и дай барину на вечер, сказал пристав. А сам можешь в его сапоги переобуться.
Рассыльный разулся. Сапоги пришлись Котомцеву впору.
Разыскали и купеческого молодца.
Две капли воды то, что мне нужно! радостно воскликнул Котомцев при виде его сюртука. Послушай, любезный, мне вот надо играть простого русского лавочника, а сюртука подходящего у меня нет
Ему сказано-с Он согласен, перебил Котомцева еврей.
Молодец тряхнул волосами, снял с себя сюртук и стал надевать пиджак Котомцева.
Эх, жилетка-то у тебя хороша! Может быть, и жилетку дашь надеть? спросил Котомцев.
Сделайте одолжение
Ну, вот и отлично. А сам ты можешь в мою одежду одеться, сесть в театре на скамейку и смотреть, как мы будем играть.
Благодарим покорно.
Чей ты? спросил молодца пристав в виде приветствия.
Из лабаза Мавры Тарасьевны Порфирьевой.
То-то рожа-то знакомая! Ну, ступай.
Голубчик, Вадим Семеныч, добудьте ему в кассе билетик на место да, кстати, узнайте, как сбор, обратился Котомцев к лесничему.
Давеча всего было двадцать семь рублей, перед тем как лампы начали зажигать в театре. Я справлялся, ответил Днепровский, ероша себе белой краской брови и делая их седыми.
Плохи наши дела, плохи! вздохнул Котомцев, надевая на себя длиннополый сюртук. Уж ежели в первый спектакль не будет хорошего сбора, то что же в последующие-то спектакли станет очищаться товариществу?
Ну, с рук порядочно билетов продали, я думаю, сказал пристав.
И с рук на пятьдесят рублей не продали. Театр далеко от города. Чуть не у черта на куличках. Чтобы дойти до него, нужно полторы версты грязь месить. Эх, жизнь актерская!
И Котомцев снова тяжело вздохнул.
XI
Актрисам под уборную была отведена контора мыловаренного завода, кроме прихожей, единственная комната в здании, но неудобство этой комнаты заключалось в том, что из нее не было выхода на сцену. Дабы загримированным актрисам не проходить на сцену через театральную залу, в уборной была сделана дверь из окна, то есть к окну из комнаты и на дворе из окна были сделаны из досок по четыре ступеньки, и актрисы должны были выходить в окно на двор и перебегать по двору сажен восемь до двери, ведущей со двора на сцену. Неудобство было страшное, и с ним только и можно было примириться при сухой погоде. Перебегать приходилось не иначе, как накинув на себя верхнее платье. От окна уборной до двери на сцену, впрочем, проложены были по двору доски.
Как вы зимой на святках здесь во время спектакля одевались и переходили на сцену? спрашивала лесничиху Котомцева.
Ох, уж и не говорите! отвечала лесничиха. Я сейчас же и простудилась, и целую неделю прохворала. Оттого на святках мы и ставили только один спектакль, а ведь предполагалось два. А мороз в день спектакля стоял, как назло, трескучий. В зале некоторые сидели даже в шубах.
А вы бегали на сцену через окно и потом по снегу?
Вообразите, милочка, да но в половине спектакля уж не выдержали и стали переходить, закутавшись в платки, через залу.
Котомцева покачала головой и сказала:
Ну, мы-то уж терпим все муки, чтоб кусок хлеба себе заработать, а вы-то, люди со средствами, чего себя мучили?
Охота пуще неволи весело дала ответ лесничиха.
Сначала в уборной у дам сидели и стояли только что представленные им два юноши сын головы и сын кабатчика Подседова, а также и мировой судья Георгий Григорьевич Шилка мужчина хоть и пожилой, но прилизанный, примазанный, с бакенбардами, подобранными волосок к волоску, и в золотом пенсне на носу. Юноши хоть и просили познакомить их с актрисами, но в присутствии их только молчали и вздыхали, а мировой так и сыпал комплиментами. Вскоре, однако, актрисам нужно было одеваться, и лесничиха, которая играла в водевиле, в конце спектакля увела мужчин из уборной.
Мировой, выйдя из уборной, тотчас же переменил тон.
Никакого успеха не будут здесь иметь, даю вам слово сказал он лесничихе.
Отчего?
Помилуйте, какие это актрисы! Говоря между нами, это прачки какие-то.
Ах, что вы!
Да конечно же. Я летел сюда заранее, стремился, думал найти элегантных, грациозных женщин, кокетливых, а это, это
Мировой замялся.
Судьба их бьет, проговорила лесничиха. Летний сезон просидели без ангажемента, прожились, заложились. Они признавались мне. Все костюмы у них заложены. На последние крохи сюда приехали. Бедность, вы сами знаете, принижает, делает робкими.
Верно. Ну, а публике-то какое до этого дело. Много я имел случаев знакомиться с актрисами, но, признаюсь, таких вижу в первый раз. Неинтересны, совсем неинтересны.
Полноте вам. Сестра Котомцевой, Левина, прехорошенькая.
Но ведь это еще почти ребенок. Котомцева это, очевидно, премьерша их какая-то кислота. Поднеси к лицу ее кринку свежего молока скиснется.
Ах, какой вы зоил!
Позвольте Это мое впечатление, а стало быть, будет и впечатление всей публики. Гулина эта самая какая-то маринованная минога, а Безымянцева тамбурмажор в юбке. Клянусь чем хотите, вы, милейшая Ольга Сергеевна, убьете их всех вашей красотой.
Ну-ну-ну Полноте остановила его лесничиха, вся вспыхнув.
Ma parole dhonneur[1].
Они пришли на сцену. Мужчины уже были одевшись и бродили по сцене. Днепровский, игравший деда Архипа, в белой русской рубахе и в валенках, с седой бородой и в лысом парике, совсем не подходящем для Архипа, смотрел в щелку занавеса на публику и говорил:
Негусто, негусто в зрительной-то зале.
Котомцев распекал Суслова, значительно уже пьяного, и говорил ему:
Послушай, как распорядитель товарищества, я положительно запрещаю тебе бегать в публике загримированным! Оделся для спектакля, и вдруг шляешься в буфете и пьешь там водку с купцами.
Да ведь я только в кассу, Анатолий Евграфыч Сами же вы хотели узнать, какой сбор, ну, а по дороге, само собой, и выпил. Нельзя же, если приглашают. Могут обидеться. А тут именно нужно угождать публике и искать знакомства.
Язык Суслова уже слегка заплетался.
И насчет выпивки прошу тебя прекратить. Довольно, продолжал Котомцев. Подумай, что тебе после главной пьесы еще водевиль играть.
Ну вот Сыграю. Слава богу, шестнадцать лет на сцене, отвечал Суслов.
К Котомцеву подошел Безымянцев, игравший Афоню. Он был в полушубке нараспашку, в валенках, в картузе.
Ну что, голубчик Анатолий, как сбор? спросил он.
Тридцать девять рублей в кассе и на пятьдесят четыре рубля с рук продано, отвечал Котомцев.
Гм Ведь это скверно для первого спектакля девяносто три рубля
Что ж ты поделаешь, коли театр за городом! Не многих заберет охота тащиться сюда, у кого лошадей нет.
К ним подскочил лесничий и, дымя папироской, сказал:
Сейчас я из кассы. Акцизный сейчас приехал и взял три билета по полтора рубля для себя, жены и дочери. Да купец Мельгунов с женой пришли и два билета по рублю взяли.
Четыре с полтиной и два шесть с полтиной, стало быть, вот уже сорок пять в кассе, тотчас же сосчитал Днепровский и спросил Котомцева: Сколько у нас вечерового расхода?
Ах, боже мой! Да кто же теперь сосчитать может!
Публика в зале прибывала. Настройщик и часовых дел мастер Кац играл уже в зале на фортепиано какой-то марш. Начали приходить и актрисы из своей уборной на сцену. Показалась Котомцева, показалась Безымянцева, играющая Жмигулину. Котомцева подошла к мужу и уныло спросила:
Как сбор, Анатолий? Должно быть, плох?
Давеча было сто рублей без полтинника.
Это только то, что в кассе, не считая того, что с рук продано?
Да нет же, нет. Всего вместе.
А ведь мы рассчитывали, что полный сбор больше двухсот пятидесяти рублей.
Мало ли, что рассчитывали!
Анатолий, у меня полусапожки совсем худые. Не знаю, как уж и играть буду. Думала у сестры взять, но у ней еще хуже моих, шепнула мужу Котомцева.
Завтра купишь себе и сестре новые сапоги.
Да, но как сегодня-то играть! Я уж кой-как зашила, позачернила чернилами, но
Обувь только из лож видна, а из стульев и мест в партере обуви никогда не видать, лож же здесь нет. Что ж, начинать, что ли? спросил Котомцев.
Погоди Авось подойдут и подъедут еще кто-нибудь, откликнулся Днепровский.
К Котомцеву опять подскочил лесничий и сказал:
Радуйтесь Сын головы сказывает, что сейчас в театр помещик Куликов в долгушке с семейством и гостями приехал. Вот уж тут еще приращение сбора рублей на десять будет.
Ну, слава богу! проговорила Котомцева и перекрестилась.
Тапер Кац кончил марш и принялся играть вальс.
В семь с половиной часов Котомцев решил поднимать занавес.
По местам! крикнул лесничий актерам и, когда все было готово, сам отдернул коленкоровую занавесь в одну сторону.
XII
Пьеса «Грех да беда» шла довольно гладко, и только нотариус в роли Бабаева несколько портил дело. При открытии занавеса интеллигенция посада Гусятниково приветствовала исполнителей аплодисментами. Встретили рукоплесканиями и Котомцева. Интеллигенцию поддерживала публика посерее, но этой серой публике пьеса не понравилась. Кабатчица Подседова прямо сказала головихе после второго акта:
Канитель Что дальше будет, я не знаю, а пока канитель Цирк-то с обезьянами и намазанными шутами куда интереснее был у нас. Там, по крайности, хоть посмеяться можно было. Помните, сколько они, бывало, оплеух себе надают, дураки эти самые? И ничего им, как с гуся вода.
Погодите Может быть, и эти актеры разыграются, так посмешат, отвечала головиха.
Нет, уж это такая игра. Тут все разговоры, разговоры и ничего больше.
Знаю я. Это театр, а вы про цирк Но и в театре бывает веселая игра. Вот, например, оперетка, где поют и смешат. Бывали ведь мы с мужем и в губернии, и в Петербурге, и в Москве, так видали всякие театры. Надо вот мужу сказать, чтоб он попросил их оперетку поставить.
Мужская интеллигенция в каждом антракте уходила на сцену и старалась выпить с актерами, требуя на сцену вина из буфета. Голова, желая оказать гостеприимство и угостить актрис, послал им в уборную бутылку мадеры, коробку монпансье и яблок, явился туда сам и просил всех выпить.
Пожалуйте по рюмочке Да вот и закусить есть чем кланялся он.
Актрисы чокнулись с ним и выпили.
По второй, чтоб не хромать на сцене продолжал он.
По второй-то уж много отвечала Котомцева.
Ничего Поваднее будет. Веселее играть будете.
Роль моя сегодня не такая, чтоб весело играть.
А зачем же вы такую игру поставили? В другой раз поставьте что-нибудь повеселее. Вот и жена моя говорит: «Скажи им, говорит, чтоб они оперетку поставили».
У нас для оперетки нет ни исполнителей, ни костюмов, ни декораций. Кроме того, для оперетки оркестр нужен.
Тс Так кивнул голова. А хорошо бы веселенькое-то что-нибудь.
Да и кроме оперетки можно какую-нибудь веселую комедию поставить.
Ну так вот Пожалуйста. Да уж посмешнее что-нибудь Посмешнее-то, так оно лучше Ну, а еще по рюмочке-то все-таки позвольте просить
Нет, нет, не могу наотрез отказалась Котомцева. После спектакля извольте.
Давайте я с вами выпью, вызвалась Безымянцева, поднимаясь во весь свой громадный рост со стула и подходя к голове маленькому, кругленькому, коренастому. Сегодня моя роль такая, что можно выпить.
Ну, вот и чудесно. Ваше здоровье! А играете вы сегодня на отличку и даже, можно сказать, лучше всех.
Нравится вам? Очень приятно. А вообразите, роль Жмигулиной даже не моя роль. Я на роли гранд-дам и комическую роль играю сегодня за неимением в труппе комической старухи.
Очень потешно играли, очень потешно, отвечал голова, выпивая рюмку мадеры. Да и зонтик у вас смеху подобно Вот кабы у всех такие роли были! Ну, до свиданья, прибавил он. Теперь пойду господ актеров шевелить, чтобы позабавнее играли.
К мужчинам также приставали со всех сторон с вином, и Котомцев то и дело ходил за пьяным уже Сусловым, стараясь уберечь его от дальнейшей выпивки.
Господа! Пожалуйста, не угощайте его Ведь ему еще ответственную роль в водевиле играть упрашивал он пристава, купца Глоталова и кабатчика Подседова. Ну что хорошего, если из-за него придется водевиль отменить! Лучше же вы после спектакля с ним выпьете. Егор! Ради Создателя не пей больше, обратился он к Суслову.
Да ведь и то не пью, отвечал тот, покачиваясь.
Лесничий посмотрел на него и покачал головой.
Я уж и то стараюсь его зельтерской водой и чаем отпаивать, но не пьет, сказал он.
Да что вы ко мне пристали! Будто я не знаю своей препорции! говорил Суслов.