Я не хотел выходить наружу и опять лечить ожоги от воспалённого солнца. Эти грязные, исчирканные древними ножами стены вполне меня устраивали. Мои ногти обожали прикасаться к неровным фигурам камней и насиловать их маленький мозг. Мне казалось, я здесь родился. Да-да, в этой самой пещере. Она заменила мне и мать, и отца. Она сделала из меня безумца. Она мой микрокосм, мой рай и мой ад, моя страсть и моя петля, мое добровольное изгнание Я сказал: добровольное, и я прав. Я сам обрёк себя на страдание. (Кажется, я так беспощадно повторяюсь! Кто-то однажды сказал именно эти слова А, впрочем, в чём я виновен, если все слова уже были кем-то сказаны?) Мои мысли вызывают у меня отвращение к творчеству. Но мой друг и мой враг в одном обличье некогда шепнул: «Слова стары как мир. Другое дело их сочетания» Их-то точно выбираю я и только я ими управляю. Я никогда не размышлял раньше так, как сейчас, моё подсознание прорезали лишь бледные оттенки мыслей. Но здесь, в этом обиталище кромешной тьмы, я впервые начал думать и хоть бы кто-нибудь зарезал меня за это!
Одиночество, знаете ли, уродует человека. Оно хлещет его плетьми по голому телу. Представляете, сколько кровавых пятен впитывает в себя стянутая кожа? Впитывает и растворяет, скрывает. Все мои пятна у меня внутри.
Иногда мной овладевала необоримая тоска. Тогда я подходил к замурованному выходу и пинал, кричал, бил кулаками. Как будто всё это могло хоть как-то помочь. Я ведь был в беспомощном состоянии. Один, в замкнутом пространстве, припадал к холодной земле, боясь поцеловать человеческие кости Останки древних людей, неизвестных мне, незнакомых, окружали моё худое, болезненное тело. Поначалу я старался ступать осторожно, чтобы не нарушить чужой покой. Но потом закрыл глаза и бросился ниц. Пополз, как змея. Горячка застала меня врасплох и закидала моими же собственными выдумками.
Я знал, что никогда и ничего больше не напишу, даже если выберусь отсюда. Но Он меня преследовал, не давал уснуть, не давал сделать ни одного добровольного движения. Он требовал Марию и поцелуи в этом слабом, не похожем на театральную сцену пещерном мире. Я пытался сбежать, закрывал уши, громко чавкал, расправляясь с последними съестными запасами. И наконец, смирился, лёг на спину, засунул в рот кусок кожи своего ботинка и, медленно пожёвывая, принялся думать. Думать, чтобы не замечать, что я такое жую, когда жевать нечего. Думать, чтобы не видеть озлобленного лица своего безумного героя. Думать, чтобы не слышать писк летучих мышей по ночам. Думать, чтобы не чувствовать ползающих насекомых на своём теле (они-то уж явно почитали меня за мертвеца). Словом, я думал, чтобы забыть. Когда совсем ничего не получалось, я подползал к стене (стоять я уже не мог) и ногтями вырисовывал неясные очертания чего-то давно утраченного. Иногда рыдал и вырывал последние волосы. Не поверите, но я был счастлив. Там, в пещере, лучше, чем здесь. Одиночество моя стихия, оно манипулирует мной, а я им, мы взаимно загипнотизированы. Одиночество это не яд, как считают многие, а начало новой жизни или, лучше сказать, новой формы существования. В плену, один, ты свободен больше, чем на воле, среди людей. Тебе не приходится ни под кого подстраиваться, подчиняться чужим правилам и кивать в знак уважения чьего-то дурацкого мнения. Одиночество полноценно, потому что оно есть свобода. Люди ограничивают твои права. Они хотят отобрать у тебя твое одиночество. Поэтому я готов плевать каждому в лицо.
А как же ты сам? спросил меня однажды мой выдуманный ублюдок, ты же тоже человек! Наплюёшь себе в лицо?
Я не человек! раздражённо заявил я, человек не может быть одинок, ты же сам говорил
А ты говорил, что это бред, человек по природе своей одинок, что ты один из них.
Я чуть не расколошматил его кудрявую голову!
Не пещера тебя не выпускает, ты сам себя не выпускаешь Ты закрылся продолжал нести чушь он
Я упорно твердил себе, что во мне не осталось ничего человеческого. Я уже не ходил, только ползал. Я уже не бредил вслух, только стонал. Я питался червями, воображая себя птицей. Я зарывался в землю, воображая себя мертвой птицей
Однажды я с неудержимым хохотом обнаружил в карманах своих замызганных брюк смятые грязные бумажки. О Боже! Это были деньги! Настоящие деньги! Ха-ха, вот же чёрт! У меня есть деньги, и я могу купить целый мир, если когда-нибудь выйду из этой пещеры. Но дело в том, что я не могу выйти из пещеры и у меня есть деньги, на которые нельзя ничего купить. (Забавно, если бы дверям можно было давать взятки).
Взятка?.. Какое сокрушительное слово! За него выбивают любые двери
***
Не знаю, что произошло. Меня как будто выключили. Они ворвались ко мне в чёрных костюмах и принялись бить по щекам.
С вами всё в порядке?
Как вы себя чувствуете?
Что с вами было?
Как вы умудрились выжить?
И как же я умудрился выжить? Щёлкали фотоаппараты. Меня тошнило от ярких вспышек.
Сенсация! Сенсация! Найден известный писатель!
Пожалуйста, ответьте на пару вопросов
Почему вы не вернулись?
И почему я не вернулся? Я усмехнулся в ответ на этот несносный вопрос и громко чихнул.
Будьте здоровы! Будьте здоровы! Вы простудились?
Я собрал оставшиеся силы и, стоя на колени, головой боднул очкастого журналиста в бок. Фотоаппарат вылетел из рук и разбился вдребезги.
Ничего, ничего. У меня ещё есть фотографии, запрыгала отвратительная девчонка с белой косой.
Я заскрежетал зубами и ничего не сказал. На этой фотографии был не я! Люди, вы всё налгали! Этот трясущийся скелет не я! Это не я, правда! Пусть за меня заступится хотя бы тот кудрявый чурбан
Чем вы можете мотивировать своё агрессивное поведение? подскочив на месте, осведомилась белая коса.
Я открыл свой беззубый рот:
Пора Мне пора пора пора
Из записей А. П. М
Вход в пещеру не был замурован. А. П. М. сам не захотел выйти. Возможно, ещё тогда у него начало развиваться психическое заболевание. Полагаю, это мания преследования, неизбежная для гения. Мы видим, насколько агрессивным по отношению к людям стал некогда знаменитый писатель. Создаётся впечатление, что в каждом человеке он видел врага, пытающегося ему навредить. На фоне нервного расстройства, несчастный больше не мог жить в обществе
Из показаний психиатра
Когда мы вошли, вместо утончённого мужчины увидели иссохшего старика с ожесточённым взглядом и трясущейся головой. Он не отвечал на наши вопросы, всё время рычал, молотил кулаками по полу, хватался за чьи-то ноги. Это был уже не прославленный писатель, а жалкая пародия на человека.
Он не мог ходить только ползал. Кивком головы или отчаянным стоном выказывал одобрение или раздражение. Жену он не узнал и презрительным рычанием дал понять, что её общество ему неприятно. Зато на психиатра отреагировал бурно, с хохотом. Как будто согласился лечь в больницу. В первый же день стащил у доктора бумагу и ручку. Пока писал, плечи дрожали, сухие губы тонули в мрачной ухмылке. Я уже наверняка знал, что он не даст мне никакого интервью, но почему-то приходил снова и снова. Судьба А. П. М. заинтересовала меня. Да и он меня как будто терпел. Почувствовав, что умирает, писатель позвал меня и отдал свои записи. Я посчитал себя продолжателем дела безумного гения и занялся его романом
«Дневник одного журналиста», 20** год
Мой безупречный последний день
Он проснулся в пять часов сорок восемь минут. Проснулся, хотя и давал обещание больше никогда не засыпать. Слабый свет упал на его белый пиджак. Босые ноги застучали по тщательно вымытому полу и остановились у маленького окошка с прозрачным стеклом. В последнее время он помешался на чистоте. Ему нравилась безупречность, он обожал блеск, и этот блеск должен был прикрывать его лёгкие, задыхающиеся от переизбытка никотина. Поэтому пиджак был таким белоснежным, что даже сверкал в ослепительных лучах обнажённого солнца.
Рассвет лениво потягивался, борясь с безудержной зевотой, когда господин в белом медленно чистил зубы. Несколько равнодушных листочков слетело с ещё зелёного дерева. Подбрасываемые ветром, они лавировали по волнам воздуха, воображая себя капитанами двух многоэтажных домов. А наш безымянный герой взял в руки бритву и зажмурил глаза. Ему не хотелось так много видеть этот покатый лоб с двумя глубокими морщинами; чуть вздёрнутый, как у юноши-максималиста, нос; большие глаза, утонувшие в печали коньячного цвета, и тонкие линии малиновых губ. Он завертел головой в разные стороны, прогоняя упавшие на лоб кудри, и вышел вон из ванной комнаты.
Маленькие птички, поющие о прекрасном, кружились в одиноких утренних небесах. Они то и дело раскачивались на облаках ранней грусти и заглядывали в загорелое лицо человека у окна. Может быть, он казался им просто одиноким тёмным пятном, как они ему чёрными точками. В глубокой задумчивости человек без имени допил крепкий кофе и некоторое время пожевал незажжённую сигарету. «Лучше не курить, соображали его воспалённые мозги. Но, чёрт возьми, какая теперь-то разница?» Мужчина средних лет невысокого роста надел чёрный плащ и широкополую шляпу. Еле продравшее глаза утро обещало прохладный день. Он взял длинную трость и посмотрелся в зеркало. Трость придавала особенно безупречный вид.
Ветер клюнул в щёку, едва он успел выйти. Лапы покрапывающего дождя обняли его шею, подбородок и губы. Мужчина нервно сглотнул. Он ненавидел такой беспомощный дождь. Острые мелкие капли-когти скользили по розовым лицам смеющихся детей, но не мешали им радоваться беспечной жизни.
Господин в чёрном закусил губу и ударился в музыку звучного смеха. Медленно продираясь сквозь ветви назойливых деревьев, он увидел, как смеются беснующиеся дети. Но это не имело никакого значения в сравнении с тем, как смеялись её серо-зелёные глаза, открытые рыжие плечи и белоснежные зубы, как вздымалась её грудь, полная жизни, как летали её длинные руки-крылья, ловившие кудряшки маленьких человечков. Он крепче сжал трость и принялся слушать.
О, Лиззи, полно читать! напевала незнакомка девочке лет двенадцати. Ты только посмотри, какая вокруг красота! А какая свежесть! Ах, как хочется танцевать!
Белокурая девчонка непослушно замотала головой.
Нет, мама, мне совсем ничего такого не хочется. Я люблю читать. В книгах куда больше сказочного, чем здесь, Лиззи нахмурилась и ещё крепче прижала к себе тоненький слезливый романчик.
Отчего же? всё так же улыбаясь, спросила мать, легонько шлёпнув резвившегося мальчика.
А оттого, вспыхнув, начала говорить девочка, оттого, что там существует настоящая любовь.
Мать потрепала её короткие светлые волосики.
Но она существует и здесь. Например, твой папа
Он никого не любит, буркнула девочка и целиком погрузилась в чтение. Несколько озадаченная, женщина на автоматизме пригрозила двум маленьким сыновьям пальцем и прислонилась к стволу зеленоглазого дерева.
И тут он увидел её всю, потрясающе красивую и сокрушительно ранимую. Она была соткана из воздуха, эта женщина-видение. Ветер белыми локонами щекотал её тоненькую шейку. Не в силах сдерживаться (а он уже давно перестал обуздывать свои желания) мужчина отбросил трость и обнял её тоненькую талию Женщина вздрогнула. Она подумала: это конец.
Творения лета, особенно позднего, ангелоподобны, склонившись над её ухом, прошептал он.
Женщина обернулась и оказалась во власти его крепких объятий.
Что вам от меня нужно? еле дыша, спросила она, одним глазом следя за играющими детьми. Он это заметил и почувствовал себя почти счастливым. Ему нравилась эта женщина именно в образе беспокойной матери, которая умело справлялась с тремя непослушными существами и создавала гармонию из абсолютного хаоса.
Ничего, он медленно опустился на землю. Пожалуй, ничего, кроме твоего имени.
Но зачем? Вы коллекционируете имена? казалось, она немного успокоилась и даже повеселела.
Только твоё.
Хорошо. Ловите его, женщина замахнулась, делая вид, что собирается что-то бросать, Анна, тихо сказала она. Ан-на! повторила отчётливее и громче.
Анна с нежной грустью пробормотал он. Спасибо, я его уже поймал, мужчина снял шляпу и пытливо заглянул в её безупречное, как он сам, лицо. Не беспокойся, Анна, я не собираюсь тебя убивать. Я лишь хочу побыть немного не одиноким.
Немного не одиноким? удивлённо переспросила она и, подумав, присела рядом. А это как?
Вот и я хочу узнать, как. Анна, милая, покажи мне это Не дай мне издохнуть от скупого чёрт бы его побрал!.. одиночества, он с неподдельной надеждой впился взглядом в её растерянное лицо.
С чего вы взяли взволнованно начала она, оправляя платье, с чего вы взяли, что я могу?
Ты похожа на счастливую.
Разве? Анна положила голову на колени. Разве? повторила несколько приглушённо.
Ты замужняя женщина и, по всей видимости, счастлива в браке. Твои дети похожи на улыбки рассвета. Ты искришься любовью, когда проводишь своей изящной рукой по их пушистым головкам
Женщина посмотрела на близнецов и неопределённо покачала головой.
Дети это единственное, что держит меня на плаву.
Иначе бы ты утопилась?
Иначе бы я да, именно. Знаете, я такая глупая мечтательница. Я так жду какого-нибудь чуда. И пусть я уже несвободна, во мне растёт нечто похожее на протест. Я хочу вырваться в мир, где полно волшебства, в мир, где есть она улыбнулась дочери, настоящая любовь.
Господин в чёрном придвинулся к ней ближе.
Я вот о чем гадаю: ты читаешь мою истосковавшуюся душу или мы с тобой одинаковые?
Анна вздрогнула от этого резкого слова.
Если мы и вправду одинаковые Нет, мне не стоит с вами разговаривать. Вы такой незнакомый, она поспешно встала и быстро зашагала к близнецам, мирно прилёгшим на шершавый песок.
Мужчина усмехнулся в воротник плаща. «Одинаковость неизбежно пугает. Что может быть страшнее, чем признать друг друга одинаковыми? По-моему, человеку легче повеситься, ведь он мыслит себя кричащей индивидуальностью».
Опираясь на трость, он подошел к Лиззи и тихо сказал:
Настоящая любовь наверняка существует.
Девочка вздрогнула от неожиданности, но, увидев перед собой вполне добродушное лицо, успокоилась. Было в нём, в этом человеке, что-то такое, что нравилось представительницам прекрасного пола любого возраста. Стоило только заглянуть в широко распахнутые глаза и очарованная собеседница была готова верить каждому слову загадочного незнакомца.
А вы вы любили? робко спросила она, доверчиво лаская его по-детски невинным взглядом.
Послушай, малышка, он сел рядом и взял её глупую книгу. Никогда нельзя задавать вопросы в прошедшем времени. И утверждать тоже не нужно. Всегда только в настоящем, понимаешь?
Лиззи отрицательно покачала головой.
Ничего не понимаю.
Тебе сейчас это и не нужно. Просто запомни, осознаешь потом.
Девочка призадумалась.
А любовь и настоящее это одно?
Незнакомец ласково улыбнулся.
Ну конечно, малышка. Настоящее значит мгновение, и любовь это мгновение, и жизнь это мгновение, и даже смерть
Мгновение, повторила Анна, и её глаза загорелись. Это слово всё объясняет, с остального можно снять все существующие обязательства. В таком случае, она запнулась, сжала кулаки, как будто решаясь на что-то, в таком случае, грех это тоже мгновение.
Мама, а что такое грех? спросил мальчик лет семи с широкой улыбкой.
Грех это плохо, ответила Анна, положив руку на лоб любопытного сына.
А что такое «плохо?» подключился его безупречно одинаковый брат.
То, что делать нельзя.
А чего нельзя делать?
Например, спрашивать про все эти вещи, Анна нетерпеливо встала. Играйте, милые. А ты, Лиззи, последи за ними. Да не увлекайся этим, она указала на книгу.