Батюшки Мальцы то. Глянь ко. Ведь это те самые
Какие
А что у угодника Божьего, у Николы.
Они и есть.
Ишь ты Плачут Девонька то, девонька Чего ты, несуразная? Кто тебя это?
Но тут Бепи вообразил, что серая «дикая» баба желает обидеть его Пепу, кинулся перед ней и забормотал что то по своему. Та протянула было руки взять сестренку, но не тут то было. Бепи развернулся и прямо в глаза богомолке швырнул горсть песку.
Ах ты чуть не ослепла та. Ишь Скажи на милость.
Хорошо, что море было у самых ног, можно было промыть веки.
Да что, отняли у тебя ее, что ли?
А ведь малыши как никак, а заблудившись.
Нет.
Чего же они плачут?
Пужаются.
Либо есть хотят
Должно, что есть
И та же баба с засыпанными глазами вынула из сумы сухарь ржаной и подала его Бепи.
На Христа ради
Бепи никогда не видел подобной снеди, но по запаху догадался, в чем дело, и так у него заныло и зажаловалось в животе, что он, уже ничего не соображая, вцепился в сухарь белыми острыми зубами да вовремя вспомнил про Пепу и смутился. Та, ведь, голоднее его и он мальчик. Косясь на хлеб, он подал его сестре. Она было отворотилась, да голод тошнотою приступил к горлу. Хлеб скоро захрустел и у нее на зубах.
Погоди, братцы, у меня для них фрукта такая есть. Орехи здешние.
И громадный нелепый лохмач вытащил из сумы горсть каштанов. Нарочно купил показать дома, какие орехи растут в святой земле у Николая угодника. А они раньше понадобились. И вдруг, к крайнему удивлению Бепи, эти дикие полузвери, как рисовал их старый Симоне, обернулись чем то вроде бабушек. Он даже почувствовал к богомольцам безграничное доверие, видя, как они улыбаются ему и смотрят на него. В самом деле, в их глазах, окруженных бесчисленными морщинками, светилось столько доброты и ласки. Совсем бабушки! Только у бабушек таких бород нет. И руки будут понежнее, чем у «русских». А мужики теперь то и дело принимались гладить чистенькие подстриженные головенки детей.
Как же это ты попала сюда, умница? добивались они у Пепы.
Та только таращилась. Но старательно брала все, что ей давали: рыбу, яблоко, фигу, и спешно спешно всё это глотала.
Как же ты это, от своих отбилась, что ли?
Бепи не понимал, в чем дело. Лохматые люди показывали ему в ту сторону, где был Бари он утвердительно кивал головой и повторял «Бари, «Бари», потом вдруг осмелел и давай им рассказывать, как он с сестренкой ушел оттуда в чаянии попасть на золотую лодку и что из этого вышло. Толпа молчала, слушала и ничего не понимала.
А ведь детки то и впрямь отбились, сообразил кто то.
Как ягнята от стада. Только овцу собака отыщет.
А этих как же
Косой мужичища наклонился и поднял Пепу на руки. Та обвила ему шею ручкой.
Вот какая Не гордая.
Совсем наша. И волосики то лен чистый.
И глазыньки что твои васильки в поле. Как же теперь, братцы? Ужли ж им здесь?
Ну, вот!
То то Я уж пойду назад с ними. Не пропадать же. Сами, ведь, дороги не найдут.
Где найтить.
Так я уж а вы идите.
Не, негоже. Миром шли миром и деток назад поведем. Авось нагоним после.
И вдруг Бепи очутился на воздухе. Пепа тоже прочно уже помещалась на широком, как скамья, плече.
Сидите ерои!
И вся эта толпа, которую Бепи до сих пор считал «дикой», вернулась назад, сопровождая его и сестру в Бари. Дети недолго оставались так. Их опять сморило сном. Пепа, впрочем, первая сомкнула глаза, а Бепи еще крепился, пока, сам не зная как вместо плеча, оказался на руках у лохмача, любовно из под седых и хмурых бровей глядевшего на сонное личико ребенка. Разумеется, дети не могли понять, что они теперь в среде своего народа, на руках, которые им роднее родного. Может быть потому они так сразу прониклись доверием к этой дикой толпе, размерявшей шаги, чтобы как нибудь не потревожить «ягнят», отбившихся от стада. И для них нашлись верные псы. Заботливый пастырь св. Николай вовремя послал таких на помощь близнецам. Так и не просыпались Бепи с Пепой, покоясь русыми головенками на кислой овчине, прикрывавшей горячо любящие груди. Не грезилась ли сироткам такая же, как и эти богомольцы, мать и не летела ли она теперь над молчаливой уже толпою
XVII
Прошло еще три года. Бепи уже бегал в школу, а Пепа училась у старухи Аннунциаты Старуха Аннунциата сама говорила, что у нее голова лопается от обилия всевозможных сведений. Она когда то была акушеркой. У нее и до сих пор лечатся бабушки. Положим, и болезни у них не хитрые. Более насчет живота. Только он зажалуется, они к Аннунциате та сейчас зажжет свечу перед статуей Мадонны, пошепчет что то в угол и даст выпить несколько капель воды св. Николая. В более сложных случаях, если требовалась настоящая медицинская помощь, старуха Аннунциата вытаскивала из сундука бархатный мешок с изображением мертвой головы. В мешке были сотни всевозможных рецептов, когда либо прописывавшихся настоящими докторами Анунциата встряхивала по несколько раз и потом предлагала недугующим:
Помолись
Та молилась.
Ну, теперь вынимай.
Больная, трепеща, всовывала туда руку, точно в гнездо змеиное, и живо вытаскивала рецепт.
Поди в аптеку и закажи. Может быть, тебе Бог и поможет! Только рецепт принеси назад, другим понадобится.
Таким образом случалось, что страдавшие колотьем в боку или ревматизмом принимали средства от мигрени, а от ушибов лечились тамариндом, но тем не менее местный врач не мог выдержать соперничества со старухой Аннунциатой. Раз, когда он поднял вопрос о том, что она неправильно лечит, весь старый Бари поднялся, как один человек. Чуть было не началось настоящее возмущение.
Как неправильно? У нее нет ни одного рецепта, не прописанного доктором.
Да, но она не умеет их применять к случаям. Не знает, что ей выбрать.
У нее с молитвой. Бог выбирает. Что же, Бог то меньше тебя знает, что ли?
И посрамленный доктор должен был сложить оружие перед столь победоносной логикой.
Пепа училась, во первых, азбуке и месяца через четыре одолела ее, а через год начала читать. Потом Аннунциата усадила ее за рукоделье. Девочка плела кружево, шила, делала из соломы веера и шляпки, вязала чулки, короче, знакомилась с полным курсом женской премудрости, которую полагается знать каждой невесте в Бари, чтобы выйти замуж за хорошего человека. Бепи в это время уж совсем преобразился. На него надели длинную рясу с красным поясом, а на голову большую черную поярковую шляпу, какая полагается молодым семинаристам. И таким образом мальчик стал предметом неописуемого удивления и восторга для Пепы.
Ты теперь совсем, как священник
Когда нибудь буду.
А потом кардиналом и на тебя наденут фиолетовое платье. И два дьякона будут перед тобою носить свечи, а мальчик в кружевной рубашке звонить в колокольчик
Я тогда возьму тебя к себе.
Еще бы. К тому времени старуха Аннунциата меня всему научит И я стану готовить такие кушанья, которые даже самому канонику не снились
Но, очевидно, близнецам была не судьба осуществить эти мечтания. Св. Николай готовил им иную будущность. Дети, разумеется, ждали всего только не того, что для них хранилось впереди.
Бепи уже прислуживал в церкви. Он зажигал свечи у алтаря св. Николая, звонил если надо было во время мессы, подавал Евангелие канонику и детским голоском подтягивал, когда каноник с другими священниками пели на хорах. Старое Бари по прежнему им гордилось и бабушка Пеппина не раз говорила:
Погоди, придет время, когда я поцелую твою руку, а ты меня благословишь.
Аннунциата та тоже утешалась:
Никто иной меня не похоронит. Я дождусь, пока тебе выбреют темя и умру. Ты только смотри тогда, не ленись. Сорок дней должен за меня молиться, чтобы черти не утащили мою душу. Сорок дней выдержит она, тогда и они отстанут. Только ведь им, подлецам, и дано сроку.
Один из каноников проходил с ним латынь, другой учил его богослужению, радуясь, что до сих пор в базилике св. Николая еще не один из мальчиков не приседал так грациозно перед святынями, как Бепи, и Бепи сам гордился этим. Он, кажется, в самом деле воображал, что на свете не может быть иного назначения! Но в этот мой приезд сквозь бури и грозы в тихое Бари случилось нечто, совсем изменившее положение обоих близнецов. И случилось вполне сказочно, вроде золотой лодки под парчовым балдахином. Только на сей раз роль золотой лодки сыграл опять таки человек, принадлежащий к народу, таинственно, но неизбежно связанному с мальчиком.
После тревожной ночи в дороге я крепко заснул, добравшись, наконец, до порядочной комнаты в Albergo Cavour[17]. Помню только последнее впечатление, в открытую дверь балкона на меня пристально смотрело синее синее небо. Поэтому мне грезилось весь вечер и всю ночь нечто радостное, нежное, голубое. Я встал, как это удается редко, чувствуя себя здоровым, бодрым. То же небо улыбалось мне я забыл запереться на ночь и теперь шум и крики с улицы врывались в мою комнату задорно и весело, точно вызывая меня скорее, туда под солнце, в суетливую толпу южного города. Я было и хотел выйти, да рядом (стенки были тонкие), к крайнему моему удивлению, кто то заговорил по русски. Наш в отеле в Бари! Здесь случается простой богомолец, которого как товар валят в подвалы, но из путешественников до сих пор не приходилось встречать никого.
Слава Тебе, Господи, помолились, теперь пора и делами заняться. Ты бы сбегал, поразнюхал.
Да уж будьте спокойны, постараюсь.
То то. Недаром, ведь. Удастся, я тебе пять катенек[18] за усердие. Владай, черт с тобой.
В России вы мне обещали десять.
Ну, и пятью подавишься. В России, чудак человек, я думал странствие будет, как в книгах описывают. Пустынями и морями. А то на ко ся. Сели в купе да в первом классе скрозь все Европы. Какие такие особые труды у тебя были? А то хуже еще, если я возьму уеду, а тебя здесь оставлю.
А контракт?
Поди ка еще посудись отсюда, это раз. А главная причина я так и объясню: господа судьи, точно что обещал я этому самому Куксе тысячу, но за непочтительность оштрафовал его.
Собеседник его говорил с акцентом.
И то, ради меня ты чего только не навидался. Ну да ладно. Бог с тобой. Пошутил я. Свои, не бойся, сполна получишь. За мной не пропадет.
Сказывают тут рядом, тоже наш русский.
Н ну!
Мне внизу объяснил швейцар.
Вали к нему. Слава Тебе, Господи, хоть душу отвести. Ты думаешь весело мне на тебя смотреть. Какие такие узоры на тебе написаны. И вчера ты, и третьего дня и неделю назад. Это, брат, хоть кого стошнит.
Что же я такой скверный, что ли?
Не скверный, а никакого в тебе интересного ландшафта нет. Что ж, что отпустил баки коклетками, да ершом подстригся, так уж и картина? Ступай, ступай. Спроси позволения зайти. А то не угодно ли им русского чаю у нас. Да посмотри, каков. Может быть нестоющий, из прощелыг. Еще денег займет. Так ты того, предупреди, что купец де сам без денег. Капиталы у него большие, с чего я ронять себя буду, а только с собой мало. В обрез. Потратились. А то по Европам из наших самые животрепящие плуты витают.
Я засмеялся. Там замолчали. И вдруг послышалось из за стены:
Это вы самые будете?
Кто, я?
Да! Потому мне и невдомек, что стенка то картонная. Вы ради Бога не обессудьте. Всякому свое дорого.
Ничего, ничего.
Дозвольте к вам.
Милости просим.
Ничего, что я с немцем? Для языков по всем Европам вожу.
Через минуту ко мне в двери ввалилась такая лохматая громада, какой и в родных палестинах не найдешь. Купец был настоящий. Пудов от восьми. Борода седая кудлами, волоса еще русые. Глаза добродушные с хитрецой, так и говорили: милости просим к нашему пирогу. Только если насчет чего то будьте спокойны. Мы сами промашки не дадим.
Будем знакомы. Силантий Михайлович Слеткин. Калуцкий, первой гильдии. А это, дозвольте представить, язычник, хотя и немец, Адольф Израилевич Кукс.
Куксенгоф, поправил тот.
Ну, будет с тебя и Кукса. Не важное кушанье. По третьей гильдии промышляешь, а в гофы лезешь. Не по карману тебе еще «гоф то». Вот погоди, ограбишь нашего брата, тогда хоть Куксингаузен называйся, твое дело. Будешь платить первую гильдию, никто с тебя не спросит. В Австрии ваша братия все фон бароны. А у нас с тебя и Куксы много довольно.
XVIII
Вы что же это, на богомолье? спросил я у Слеткина.
Мощам поклониться. Потому сами изволите знать, св. Николай чудотворец первеющий. Ну и дела есть.
Торговые? Сношения хотите завести с Бари?
Я то? Что вы, полноте. У меня коммерция заведена серьезная. Стану я с заграницей возжаться!
Отчего же, дело хорошее.
Ну, уж это пущай Куксы вот, которые поголоднее, простираются, а мы и дома сыты.
У них, у Силантия Михайловича, большие хлебные операции, пояснил Кукс.
Большие, не большие, самодовольно улыбнулся гость, а мильона на полтора в год оборачиваемся. Нет, у меня здесь особенное. Совсем особенное. Такое, что сразу то и не поверишь.
Не секрет?
Отчего же с. Роду племени ищем. Авось Господь благословит.
Не понимаю!
Так что, главная причина две жены у меня были.
Ну?
И обе, которые померши. Во блаженном успении вечный покой рабам Доменике и Марии. Сирота я круглая. Един как перст. Капиталы есть, а наследников к оным рабы Доменика и Марии не оставили. И выходит, ежели я ночным временем прийму кончину неправедную все мои потроха на казну отпишут. Неужели ж я весь свой век для нее старался?
А жениться вы не собираетесь еще?
Нет. Пора и честь знать. Будет. За третий то брак по настоящему эпитемия полагается. Вот у Куксы три махоньких немчика в школу бегают, а у него и обороту всего на четыре пятиалтынных в день.
Что ж вам в Бари за нужда оказалась? Сироту взять, так это дома лучше.
Зачем мне чужого. Мне свое нутро подавай. Чтобы кровь моя вопияла!
Ничего сообразить не могу.
Такое дело, что сразу то мозгами не обымешь. Мы из рода бедного. Это я только десять лет назад в гору пошел. Был у меня хозяин, тоже вдовый, богобоязненный. В черном теле меня держал, чтобы я не баловался, ну, а умер, царствие ему небесное, всё мне оставил. И дома, и лавки, и капиталы. И дело свое. Родных у меня только и значилось, что сестра. Мужняя. Ее супруг в свое время в буфетчиках на железной дороге помер и оставил ее, как птицу небесную. Скитайся де, где тебе Бог укажет. Птице то хорошо, она поклюет зернышек и много довольна, ну а человеку Спаси Господи! У сестры были детки: сынок и дочка и родились вместе. Взяла она их с собой, собрала, что было, да и пошла по богомольям. Поняли?
Понял.
Потому у их вся семья леригиозная. Вот и сестра тоже. Прощалась говорила: авось мне Бог поможет сирот поднять. Была она в Иерусалиме, на Афон толкалась, да не пустили туда. А напоследок получил я от нее весточку из Бриндизи иду де в Бари, Николаю Мирликийскому поклониться и на том пошабашила. Назад то я ее и не дождался. Хлибкая была, сквозная, должно в пути померла. Да ведь дети то у нее остались? Куда нибудь определили их? Положим, народ здесь по обличию мурин мурином, но и у муринов душа. Из муринов и святые были. А бабы ихние, даже вроде наших. В теле и к храму Божьему хорошо приспособились.
Меня точно озарило.
Позвольте Вы знаете, кто вам может помочь в ваших поисках.
Кто?
Я.
Слеткин повел на меня глаза, как покойник Горбунов[19] говорил, косвенно.
Вы Только ежели думаете, что я дорого дам
Я засмеялся.
Мне ничего не надо. Кажется я ваших племянников знаю.
Ей Богу?
Божиться не стану.
Вот что, господин хороший, я тебе в ноги поклонюсь.
И он было приподнялся.
Оставьте глупости. Ваша сестра, вы говорите, была здесь десять лет назад.
Да.
С близнецами. Худая такая, маленькая, остроносая. Волоса у нее русые и подбородок вперед.
Вот, вот. Портрет самый и есть. Живая.