Берн преградил мне дорогу. Я увидела, как Никола схватил бутылки и переставил их на крышу другой машины. Парни хором продекламировали какой-то стишок, высмеивая наглость Николы. Берн не двигался с места, он так и стоял, вытянув правую руку, защищая меня и не давая подойти ближе.
Один из тех парней, в красном костюме серфингиста и новеньких кроссовках Nike, угостил Николу пивом.
Остынь, сказал он. Выпей.
Никола замотал головой, но парень настаивал:
В знак примирения.
Тогда Никола отпил глоток и вернул ему бутылку. Затем открыл дверь форда. И все бы на этом кончилось, Никола дал бы задний ход, мы сели бы в машину и присоединились к веренице машин, направлявшихся в Специале, если бы парень, стоявший за спиной серфингиста, не показал на Томмазо и не произнес:
А этого выстирали с отбеливателем?
Никола нанес ему сокрушительный удар в лицо, но не кулаком, а раскрытой ладонью. Впервые я видела, чтобы человека били таким способом. Я вцепилась в руку Берна, который все еще стоял, не шелохнувшись, словно предвидел все с той самой минуты, как мы пришли на парковку.
Среди противников наступило минутное замешательство. Их было пятеро (я сосчитала), но все они были моложе нас, и наверняка слабее Николы. Очевидно, они тоже поняли, что преимущество не на их стороне: когда парень в ответ толкнул Николу, это было сделано вяло, словно для очистки совести, Никола даже не пошатнулся. И с такой же мгновенной реакцией, как в прошлый раз, схватил его за плечи и прижал грудью к машине, в которой звучала музыка. Придавил его голову к крыше машины и прошептал ему на ухо слова, которых никто из нас не расслышал.
По площадке проезжали на малой скорости автомобили, по очереди освещая нас фарами, но ни один не остановился. Никола сел в свой форд, а чужие парни посторонились, давая ему пройти. Мы сели тоже, я и Томмазо сзади, Берн на переднее пассажирское сиденье.
Снова очутившись на автостраде и встав в длинный хвост машин, мы издали торжествующий вопль. Берн несколько раз воспроизвел удар Николы, потом ощупал мускулы его плеч и шеи, словно тот был боксером.
Придя домой, я застала бабушку в гостиной. Она заснула перед включенным телевизором. Я тронула ее за руку, она вздрогнула и проснулась.
Где ты была? спросила она, массируя себе щеки.
В Остуни. На площади.
Там в эти дни уйма народу, в Остуни. Все эти наглые туристы. Хочешь травяной чай?
Нет, спасибо.
Тогда завари мне, будь добра.
Когда я принесла ей чай, она сидела все в той же позе, уставившись в экран телевизора.
Это тот смуглый, да? спросила она, не поворачивая головы.
Чашка зазвенела о блюдце. Немного чая пролилось, и она это заметила.
Что?
Да, это смуглый. Второй, родной сын Чезаре, тоже симпатяга. Но смуглый, конечно, интереснее. Как его зовут?
Берн.
Просто Берн? Или это уменьшительное от Бернардо?
Не знаю.
Секунду она молчала. Потом сказала:
Я пытаюсь вспомнить, чем мы занимались по вечерам, когда я была в твоем возрасте. И знаешь, что мы делали? Ездили на площадь в Остуни. Он ласковый?
Да.
Это очень важно.
Давай я отнесу тебе чай в спальню, предложила я. Там ты сможешь прилечь.
Хорошая мысль, сказала бабушка, упершись ладонями в колени, чтобы встать.
Она пошла за мной в спальню. Прежде чем оставить ее одну, я сказала:
Только ему не говори, пожалуйста.
В ответ бабушка улыбнулась, и я сочла это знаком согласия. В коридоре я приложила ухо к папиной двери: с той стороны слышалось ровное дыхание спящего.
Я приняла душ, потом сняла и снова надела пижамные брюки, примерила минимум четыре футболки, скользнула под одеяло, потом села на стул: может быть, Берну будет приятно лечь в теплую постель. Все, что у ручья происходило легко и просто, сейчас вызывало у меня тревогу. Все это вдруг стало казаться мне бесчестным, грязным.
В три часа я решила, что он уже не придет. Наверное, не сумел выбраться незаметно, а может, просто забыл. Второй вариант показался мне более убедительным. Скорее всего, большая драка, в которую мы едва не ввязались, настолько возбудила его, что предстоящее свидание вылетело у него из головы. Когда дело касалось Берна, я гнала от себя дурные мысли.
Но немного погодя я услышала легкий стук. Это он поставил ногу на водосточную трубу, подумала я. И решила стоять у окна, пока не услышу свист. После этого я открыла ставни и помогла Берну забраться в окно. Спрыгнув с подоконника, он порывисто поцеловал меня. Изо рта у него пахло сигаретами и пивом: то ли не почистил зубы, то ли выпил еще. Затем он нащупал мою грудь, сначала сквозь футболку, потом футболка была сорвана.
Как ты напряжена, сказал он, продолжая ласкать меня и раздевать (теперь он снял трусики и стал целовать мне бедра).
А вдруг нас услышат?
Никто нас не услышит.
Отстранившись, он взглянул на кровать, стоявшую у стены.
Как ты хочешь на простыне или под простыней?
Не знаю.
Я предпочитаю на простыне. А свет? Не будем его выключать, ладно?
Мы забрались на кровать и встали на колени лицом друг к другу. У меня перехватило дыхание, когда я увидела его таким, обнаженным и бесстыдным среди ночи, с темными волосками вокруг вставшего члена.
Он приник ко мне все с той же страстностью, но я остановила его. И сказала, что в этот раз мы все сделаем по-другому, бесшумно. Мы были в постели, и нам некуда было торопиться. Он отпрянул, словно смутившись. Я уложила его на спину, сжала коленями его талию. И стала тереться о его тело, от живота до ляжек, взад-вперед, взад вперед, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, пока не почувствовала в том месте, где мы должны были соединиться, горячую волну, которая мгновенно поднялась до самого горла. Никогда раньше со мной такого не бывало.
Берн изумленно смотрел на меня, положив руки на одеяло, как будто боялся помешать мне. Когда я увидела его таким, меня снова охватил жар.
Мгновение спустя моей первой мыслью было, что мы шумели: может быть, я крикнула или крикнул он. Я уже не соображала, что происходит. Лежала, положив голову на его ключицу, и напрягая слух, чтобы услышать, не ходит ли кто в коридоре.
Все получилось не так, как я думал, сказал Берн. Ты даже не дала мне пошевелиться.
Извини.
Нет, что ты, быстро сказал он. Было хорошо.
Мне хотелось спать, но я чувствовала, что его мускулы подо мной все еще напряжены.
Теперь мне пора, сказал он.
Лежа на кровати, я смотрела, как он одевается. Я чувствовала смущение не потому, что все еще была голая, а потому, что все еще хотела его, а он уже собрался возвращаться.
Можешь выйти через дверь, только тихо, предложила я.
Не стоит.
Он схватился за окно, повернулся лицом к комнате, чтобы спуститься. Я подошла к окну. Он успел спуститься на полметра, прежде чем в последний раз поднял глаза вверх, на меня.
Видала, как Никола дал им отпор? Он защитил нас всех от этих типов.
Он поставил ногу на выступающие камни фасада, спрыгнул. Дойдя до бассейна, на прощание смешно махнул мне рукой, затем бросился бежать.
На следующий день был праздник Успения. Отец попросил меня сопровождать его в Фазано, где он собирался встретиться с другом детства. Мне совсем не хотелось ехать, но чувство вины за то, что произошло ночью, заставило меня согласиться.
Друг отца жил на окраине, в низеньком домике, выкрашенном желтой краской. Это был очень толстый мужчина, с одышкой, который за все время, что мы были у него, не встал с кресла. С ним в доме жила девушка примерно моего возраста, она приносила ему питье, подбирала подушку, упавшую с кресла, и снова пристраивала ему под голову; в какой-то момент она на несколько сантиметров приспустила жалюзи, заметив, что его раздражает свет. Делала она все это с отсутствующим видом, почти автоматически, а в промежутках прислушивалась к нашему разговору, или только делала вид, что прислушивается. Из-под халатика выглядывали стройные загорелые ноги; у нее была шапка курчавых волос, черных, как вороново крыло, и безупречный профиль с выпуклым лбом и маленьким прямым носом. Она ни разу на меня не взглянула, а я не могла отвести от нее глаз.
Друг папы все время кашлял в скомканный платок, а потом всматривался в него, как будто что-то искал. Я попросила разрешения выйти подышать. Через минуту девушка вышла тоже. Я стояла у стены, в тени, и курила.
У меня есть травка, если тебе надо.
Она достала из кармана целлофановый пакетик. Попросила у меня сигарету, ловко и аккуратно вытрясла из нее табак на левую ладонь. Лак у нее на ногтях потрескался, его нанесли чуть ли не неделю назад. Она смешала травку с табаком и всыпала смесь в пустой бумажный цилиндрик. Мы сделали несколько затяжек.
Он серьезно болен?
Пожав плечами, девушка подула на кончик сигареты, и он ярко вспыхнул.
Да. Думаю, он умрет.
Я сказала, как меня зовут и, немного смущаясь, протянула ей руку.
А я Виолалибера, представилась она.
Какое красивое имя.
Она застенчиво улыбнулась, на щеках появились ямочки.
Сама придумала.
Придумала?
Раньше у меня было другое имя, но мне оно не нравилось.
А какое?
Она долго смотрела на сигарету, словно не решаясь ответить.
Скажи, если это не секрет, добавила я.
Оно было албанское, ответила она, словно этим все было сказано.
Я не знала, что сказать, подумала, что нехорошо было так настаивать, и спросила:
Ты не бываешь в Скало?
Что это такое?
Ну, что-то вроде кафе на открытом воздухе. У моря. Там показывают кино. И есть бар, но в нем продают только пиво. И бутерброды с кониной.
Гадость какая.
Они жирноватые. Но потом привыкаешь.
Может, и побываю как-нибудь, сказала Виолалибера, давая понять, что я ее не убедила.
Мы докурили косяк молча, думая каждая о своем. Напротив нас вытянулась вереница домиков, точно таких же, как дом папиного друга, но только недостроенных. Наружные лестницы вели в пустоту, в окнах не было стекол. Вокруг, точно стены, угрожающе нависали заросли кактусов.
Дашь немножко с собой? спросила я. Берну и остальным ребятам это доставило бы удовольствие. Они часто говорили о том, чтобы купить марихуаны или гашиша, но в итоге каждый раз выяснялось, что у них на это нет денег. Я тебе заплачу.
Виолалибера достала целлофановый пакетик и протянула мне:
Возьми так. У меня еще есть.
Она отправила в рот карамельку, другую предложила мне. Потом мы вернулись в дом и она всех угостила миндальным молоком. Хозяин дома некстати закашлялся, и молоко попало ему не в то горло. Папа бросился к нему, но не знал, как помочь. Виолалибера сказала, чтобы он не волновался, и стала хлопать своего подопечного по спине до тех пор, пока у того не прекратился кашель. Затем принесла на подносе графин с водой. Все оставшееся время она просидела уткнув подбородок в грудь, чтобы не рассмеяться беспричинным смехом.
Мы собрались домой. Папа был грустный. Он спросил, не хочу ли я немного пройтись по берегу, а может, и съесть мороженое, хотя было еще утро. Мне надо было поскорее вернуться на ферму, ведь до отъезда оставалось всего несколько дней, а я тратила время впустую. Но я опять не решилась его расстроить.
Мы доехали до пляжа Санта-Сабина. Песок был плотный, упругий, рыбачьи лодки без устали сновали вдоль берега. Папа взял меня под руку.
В юности мы с Джованни часто приезжали порыбачить сюда, сказал он, указывая на какую-то неопределенную точку в морской дали.
Твой друг болен?
Он кажется глубоким стариком, верно? А видела бы ты его тогда! Он нырял без акваланга на глубину до двадцати метров. Мы возвращались домой с полными ведрами рыбы. Тогда еще не было таких запретов, как сейчас. Сколько ни наловишь, все твое.
Он вертел рожок в руках, слизывая с краев мороженое.
Мне хотелось бы когда-нибудь снова здесь поселиться, сказал он, и, возможно, я так и сделаю. Что ты на это скажешь?
Скажу, что мама не согласится.
Он пожал плечами. На пирсе стояла неработающая карусель, сиденья которой были соединены цепями. Мы дошли до дальнего конца, откуда открывался вид на ближние бухты и заливы.
Джованни знал отца твоего друга.
Чезаре?
Нет. Отца другого мальчика. Его зовут Берн, если не ошибаюсь?
Он стоял рядом и смотрел мне прямо в глаза. Это бабушка ему рассказала? Я надеялась, что на этом разговор закончится. Но нет:
Его называли Немец. Отца Берна. Я не был уверен, что речь шла о нем, но сегодня я спросил об этом у Джованни, и он подтвердил. Никто не знает, что с ним сталось.
Отец Берна умер. Это он мне сказал.
Папа подмигнул:
Твой друг не производит на меня впечатления очень искреннего человека.
Поедем домой, а, папа?
Подожди минутку. Не хочешь узнать, откуда такое прозвище Немец? Это интересная история. Ты когда-нибудь слышала о черных археологах?
Читала в учебнике истории. Но я промолчала.
В земле вокруг нас полно древних артефактов. Наконечников стрел, ножей из обсидиана, осколков ваз. Обычно все это малоценное, но не всегда. Даже я мальчишкой подбирал тут кое-что. Как я уже тебе сказал, раньше все, что ты находил, было твоим. Но с Немцем и его приятелями вышло по-другому. Они приезжали сюда на отдых, но, вместо того чтобы идти к морю, копались в земле. У них были специальные заостренные палки.
Он вытер губы и пальцы салфеткой, в которую был завернут рожок с мороженым. Потом скомкал ее и бросил на землю.
Они копали по ночам, а утром крестьяне обнаруживали, что их поля разрыты. Когда Немцу удавалось много чего найти, он нагружал свой пикап и уезжал в Германию. Он нажил на этом неплохие деньги. А однажды приехал в Специале на мерседесе. Карабинеры начали его разыскивать. И знаешь, что он тогда сделал? В одну ночь опустошил целый некрополь. А утром уехал и больше не возвращался. Но забрал с собой твоего друга Берна. Можешь себе представить, сколько шуму эта история наделала в Специале. Как уверяет Джованни, все только об этом и говорили. Это было в восемьдесят седьмом году. Сколько лет тебе было тогда?
Я подсчитала:
Семь.
Чайки не обращали на нас внимания. Когда мы шли мимо, они не разлетались, а продолжали кричать и нервно хлопать крыльями.
Поедем домой, ну пожалуйста! выдохнула я.
Семь, повторил папа. Думаю, твоему другу было примерно столько же. Около года он оставался в Германии. А потом вернулся сюда, на поезде. Он не смог предупредить о своем приезде, поэтому его не встретили и он добирался пешком от вокзала в Остуни до фермы. А это очень далеко. Удивительно, как он дошел, в его-то возрасте.
Я была уверена, что его слова не смогут повлиять на меня. С той ночи, когда ребят застали в бассейне, прошло много времени, но я думала, что, говоря о неискренности Берна, он имел в виду именно тот случай. Он не знал, что я все видела из окна: и если кого-то и можно было обвинить в неискренности, то только его самого. Возможно, или даже наверняка, история про Немца и нелегальные раскопки была просто наводящей страх выдумкой.
И все же, когда мы с Берном опять были в зарослях, я не могла расслабиться. Корни царапали мне спину, налипавшая на локти грязь раздражала. В небе, над верхушками побегов бамбука пролетел истребитель. Я услышала шорох; повернула голову и заметила, что тростник колышется. Затем послышались быстро удаляющиеся шаги. Я сказала об этом Берну, но он не придал значения моим словам. Казалось, он только что вернулся откуда-то издалека.
Ящерица, наверно. Или тебе показалось.
Вернувшись на ферму, мы с Берном сели в беседке играть в скат. Третьим был Томмазо. Он едва поздоровался со мной. В последнее время мы с ним соперничали за внимание Берна.
Вскоре появился и Чезаре. Машинально улыбнулся мне и спросил у ребят: «Надо почистить клетки для кур. Кто мне поможет?»
Берн и Томмазо, угрюмо переглянувшись, сделали вид, что не расслышали. Никола без энтузиазма сказал:
Сейчас приду.
Чезаре прождал еще несколько секунд. Затем кивнул и ушел.
Берн объявил шнейдер и выложил на стол выигрышную комбинацию карт. Когда он тасовал колоду, я подумала: а ведь он произнес не «шнейдер», а «шнайдер», и другие термины игры произносил тоже на немецкий лад. Наверное, выучил их в Германии, подумала я. А потом попыталась отогнать от себя эту мысль.