Все и девочка

Владимир Дмитриевич Авдошин

Все и девочка

Часть I

Детство на Фасадной и Околоточной

Глава 1

Крым и краснофлотцы

Сколько бы я ни спрашивала маму о ее жизни, втайне подразумевая рассказ о начале моей жизни, она неизменно начинала с одного и того же памятного ей события.

В 1945 году, весной, когда мама была на последнем курсе строительного института, их послали на практику в Крым. Страна, стало быть, довоевывала в Германии, а здесь, в Советском Союзе, лежала вся в руинах. И ждала их, студентов-выпускников, как квалифицированные кадры восстановительных и строительных работ. Насколько я знаю, там, в Крыму действительно самая хорошая практика по фундаментам (сейсмоустойчивость и оползни). И случилось студенткам строительного института между делом пройтись берегом моря по набережной, еще разрушенной. В молодости и под мирным небом, которое только что обрушилось на них, думаю, не менее пленительное, чем всегда это бывает, хорошо пройтись своей студенческой компанией, когда не нужно жаться бедной родственницей в одиночестве, а можно спокойно и широко идти группой. А параллельным курсом шли краснофлотцы. Известно, на корабле они матершинники и хохмачи, а в городе, в увольнительной, пай-мальчики и даже сентиментальные молодые люди, которые любят сниматься для домашних на фоне моря, красноречиво объясняться в любви проходящим мимо девушкам и делать поделки из подручного материала на долгую память. Тогда это были гильзы от немецких патронов, немецкие пуговицы, иногда немецкие кресты, которых в этих местах страшных боев было множество.

Как уж они там договорились прогуляться по набережной парами или сходить в кино я не знаю, но не удивлюсь, если, так сказать, любовь уместилась в одно матросское увольнение на берег. Мама с утра на практических занятиях и освободилась к обеду, а где-то с обеда и до девяти вечера, когда морякам на корабль возвращаться надо было, любовь. Мама до того была оголоушена Крымом, а он, Крым, известный проказник кто бы с чем ни приехал, в Крыму всем жизнь кажется шоколадной и по цвету и по вкусу, а тут еще пылкое признание в любви, так что она даже успела назвать ему свой правильный московский адрес и проводить до КПП. Больше с ней такого никогда не случалось.

Возможно поэтому, начиная рассказ о своей жизни, она приводила в пример этот наивный эпизод свободного изъявления чувств. Не знаю, его корабль ушел ранее или её поезд поехал в обратную сторону, не дали ему больше увольнительной или их группу вывезли в горы на практические занятия, но более в Крыму они уже не встречались. И продолжение этой истории произошло в Москве, месяца два спустя.

Приехав домой, она, естественно, никому ничего не рассказала. Тогда это было не принято. Не сказала даже тогда, когда пришло письмо, и сестры допытывались у нее, от кого это. Да, я забыла сказать, то есть написать, что пафос его прогулок с нею был: «Ах, вы кончаете в этом году институт? А я в этом году демобилизуюсь. Давайте поженимся?». А мама: «Не знаю, допустим». «Ой, я вас не тороплю, вы подумайте, ведь еще два месяца!»

И вот письмо с теми же намерениями: «Уважаемая Тамара! Служба моя закончилась, выезжаю, встречайте. Будьте моей женой, как мы с Вами договорились. Я отписывал своим родителям, они дали свое согласие на нашу свадьбу. Передавайте поклон Вашим родителям. С черноморским приветом Николай».

Мама хвать письмо и поскорее к декану в институт. Декан был пожилым, опытным человеком, битым жизнью. Он умел и за своих постоять, умел и слово молвить. С ним они всю войну прожили и проучились. На первом курсе дал он справку, что мама освобождается от рытья противотанковых рвов, когда чирьи пошли. Тогда их вернули в город. Были разговоры, что война это недоразумение, что у нас с немцами договор, а не нападение, что война долго не продлится, вот разберутся и война кончится.

А на средних курсах к ней приходила тетка Аня, говоря: «Что ты все корпишь над учебниками? Вот моя Кира кончила курсы машинописи», а мама ей возражала: «Меня старший брат и декан обязывают учиться». Декан говорил: «Хочешь есть иди в кочегарку, там 400 граммов хлеба дают. Но учись человеком станешь. Уголек лопатой будешь кидать, а хлеб или сразу съешь, раз такой голод, а хочешь половину на вечер. А вечером на занятия приходи». Мама принуждала себя половину хлеба на вечер оставлять. Декан не будил маму, когда она засыпала на лекциях, понимал, что устает. И все на курсе считали его нареченным отцом по важным вопросам жизни. А такое, как замуж куда как важно.

Да ты что?! громогласно начал декан, за две недели до защиты диплома уехать? С каким-то в глухомань? Закопать себя в деревне, когда на руках престарелые родители, две младшие сестры? Их тянуть еще и тянуть!

Глава 2

Мама в 1949-м году

Мама приехала из Крыма молодым ответработником, из командировки. Бабушка как всегда на кухне, чистит картошку и бросает её в кастрюльку с кипящей водой.

Рита всегда прилежно училась, говорит бабушка, и подрабатывала на Москвошвее. И теперь хорошо преподает в Физинституте. Это у нее с детства было: все делать ровно и послушно.

Видно было, что бабушка Дуня с удовольствием рассказывает о Рите, своей любимице. Потом она кладет на стол нож, встает, берет кастрюльку и ставит в печь.

А Валя, она опять обращается к старшей дочери не пойму, в кого она такая? То загорелась в химический техникум хочу, то нет, не хочу, на курсы английского языка пойду. Но, кажется, и к этому остыла. Каждый день новое, и каждый вечер на улице Горького с подружкой проклаждается. Не знаю, что с ней делать. От рук отбилась. Чуть что отец ей скажет или я у нее тут же ответ готов: «Не суйте меня в свои швеи, сами всю жизнь в швеях были, я такого себе не хочу».

И бабушка начала подкладывать в печь дрова и переставлять горшки, какой готов пусть упарится, какой не готов покипеть.

Старшая не спешила с ответом. Еще раз окинула взглядом комнату, более внимательно, чем при входе, чтобы окончательно почувствовать себя дома, потом произнесла:

Мам, я вот приехала.

Ну да, ну да, не оборачиваясь, вторила бабушка, я знаю, орудуя с головешками, и рада тебе

Я приехала и отчет сдала, продолжила старшая.

Ну да, да, а как же иначе? Ты и всегда так-то Сначала командировка, потом отчет, я знаю

Отчет сдала, и мне деньги заплатили, вновь деликатно продолжила старшая.

Ну да, верно, так оно и должно быть. Сначала заработал, потом заплатили, выуживая особенный чугун и ставя его на стол, вот ешь, пока горяченькое, с разварочки-то.

Спасибо, я сыта. И вот что, деликатно продолжила старшая, и вот что я решила. Я тебе их все отдам. Зачем они мне одной? А ты семью тянешь вот и возьми. Здесь аккурат восемьсот рублей. Мне самой деньги-то не нужны, я и так обойдусь. А тебе с семьей пригодятся.

Ну нет, вдруг оглянувшись на нее и опешив, сказала бабушка. Это ты, девонька, неверно придумала. Ты взрослая девушка, тебе замуж надо, семью устраивать свою, взрослую. На это самое и деньги даются. И раздаривать их негоже.

Нет, я так решила, и переиначивать не хочу. Я вот сюда, на комод их положу, под зеркальце, чтобы не упали.

Да и я-то не хочу. Ищи жениха, пока не поздно, пока возраст не вышел вот истинный подарок, а не задаривай мать деньгами.

Ах, мама, ну что вы такое говорите? Где ж его, на улице, что ли искать? На улице они не валяются, это я точно знаю.

Знаю, что не валяются. А ты поищи, поищи получше-то, может и сыщется. Себе бы в радость, да и сестрам пример показательный, как дальше-то жить. Нешто всё в работе, как у тебя, или одно гулянье на уме, как у Вали, это дело?

Ах, оставьте, мама, я правда не знаю, где их берут.

А я и тем более. Ранее-то свахи были. Меня, например, с Иван Николаичем сваха сватала. И такая опытная попалась чудо! Я тебе, говорит, по твоему характеру найду, не сумлевайся. Ты девочка тихая, скромная, вежливая, характер у тебя душевный. Тебе ответственного и домовитого нужно. Он сразу в тебя влюбится.

И точно, как пришел на смотрины сразу взял своей обходительностью. Я к нему расположилась всем сердцем.

Вы, говорит, Авдотья Егоровна, не сумлевайтесь. Если что там про меж нас не выйдет, я неволить вас не стану, уйду в свое Рождествено, как и полагается демобилизованному служивому. Хотя, должен вам признаться, вы сразу меня очаровали своим кротким взглядом и своими румяными щечками. Мне будет жаль ходить теперь на работы и не видеть вас, вот как в 1915-м году-то делалось! Но ведь если люди живут дальше, хотя и в других условиях, значит, это как-то и теперь делается, раз молодые-то женятся? А я видела женятся!

Ах, мама, оставьте, а то я расплачусь. Нельзя же каждый мой приезд об одном и том же.

Ну, хорошо, хорошо, не буду, собирая посуду, и не поела ничего. А деньги-то забери! Слышишь? Да не забудь поговорить с Валей, чтобы она так легкомысленно себя не вела! Может она тебя, как старшую-то и послушается? запихивая обратно горшки в печку. «Пусть теплое стоит. Сейчас Рита с работы придет, покормлю теплым. «Расплачусь!» нельзя так опрометчиво вести себя ответработнику! На тебе пятьдесят человек, а может быть и сто! Не выйди ты на работу что будет?

Я вас спрашиваю. А то и будет, что разбредутся, как овцы по лугу, и никакой работы без ответработника не будет!».

Выехав в город, Тома идет на свое любимое место около строительного института, в телефонную будку. Хоть она и сказала матери, что не знает, как это теперь делается, но наработки, еще институтские, у неё были.

Н. можно?

Будет попозже, и повесили трубку.

Это был первый, почти обычный телефонный разговор по приезде её в Москву. Как оказалось, и последний. Если совсем честно, в нем не было концовки. Там не спросили «А кто спрашивает?» И она не ответила «Однокурсница». Там не спросили «Может быть, что-то передать?» И она не ответила «Нет, нет, спасибо, ничего, я еще раз позвоню». И не услышала «Не волнуйтесь, всё-всё передам и всё скажу».

Она списала это на погрешность. А второй телефонный разговор прозвучал уже как пощечина:

Т. можно?

Кого? осторожно переспросил голос. Минуточку. И после некоторой паузы, другим тоном: «Вы знаете, а его, оказывается, нет дома».

Ну ладно, подумала она, бывает. Хотя и тут концовка говорила о другом, что не его нет дома, а с ней не желают разговаривать. Она не верила своим ушам. Дальше хуже:

М. можно?

Кого-кого, простите? Такой здесь не живет.

А вы не знаете, выехал, что ли?

Простите, даже не знаю.

И, наконец, последний разговор, который всё поставил на свои места.

Д. можно?

А вы кто ему? нахраписто, вопросом на вопрос.

Однокурсница, опешив от такого нахальства, сказала она.

А зачем звоните?

У нас после окончания института уговор есть созваниваться.

Так вот что, любезная однокурсница, не знаю, как вас по батюшке, ну да это и не важно сейчас. Я его законная супруга, и более сюда не звоните, понятно?

Теперь ей уже нельзя было звонить дальше, не осмысляя, что происходит, а то наткнешься в разговоре на такое: «А чтоб тебя! Мало того, что он такой сякой-мерзавец домой пьяный приходит, у него, оказывается, еще и левые бабы есть? Ну, я ему покажу! Он у меня узнает еще, где раки зимуют! А ты, с, чтоб больше не смела сюда тренькать! А то ноги из задницы выдерну!»

Ответработник, если он действительно ответработник, не может допустить, чтобы психологическая ситуация вышла из-под его контроля. Он должен осмыслить симптомы новой ситуации ранее, чем она взорвется, и перевести ее в приемлемое русло.

Вместо того, чтобы набрать еще один номер, или два, или пять, как обычный человек, чтобы получить оплеуху, она выбросила все институтские адреса, всю телефонную мелочь из кармана, и пошла Москвой, без разбора, далеко-далеко, обдумать свое положение, уяснить себе, что произошло.

Как хорошо мы на выпускном пришли на Красную площадь! Возбужденные сдачей экзамена и бессонной ночью, радостно, всем коллективом однокурсников, в едином порыве хотели что-то необыкновенное сделать друг для друга, и дали обет не терять друг друга из виду, ходить сообща в кино, интересоваться жизнью друг друга, не пропадать, один словом. И так было все семь лет. Она приезжала, звонила, ходила в кино, обсуждала свою жизнь и жизнь однокурсников. И как следствие вот оно в этих встречах и разговорах радостно чувствовала себя всё еще студенткой, хотя жизнь уже властно показала ей, что со студенчеством покончено. Теперь нет студентки на работе, а есть молодой начинающий ответработник. Она вынуждена была согласиться с этим на работе, а вот, оказывается, на отдыхе всё еще чувствовала себя студенткой. И жизнь до некоторой степени разрешала ей такую двусторонность. А теперь отказала. Что с этим делать?

Хмурый мужчина на постаменте думал свою глубокую невеселую думу, опустив голову. Она даже нарочно подошла и прочитала надпись, так её это поразило. Надо же! Оказалось, Пушкин.

А по школьному курсу вроде бы веселым был, стихи такие простые, ясные писал: «Вот моя деревня, вот мой дом родной Вот качусь я в санках по горе крутой».

Ну ладно, пусть думает. Она пошла далее с сознанием, что теперь делать молодому ответработнику.

Она шла через всю Москву, не замечая ни домов, ни людей. Теперь она ответработник на работе и ответработник на досуге. Есть у тебя семья или ее нету ты должна вести себя, как положено. Чтоб все в ажуре. Не обинуясь ни к кому из прежних своих знакомств. Отрезать это все и выбросить, потому что ответработник не может быть уязвим, не может зависеть от каких-то телефонных звонков, от каких-то женитьб и замужеств однокурсников. Ответработник должен отвечать долженствованием своему начальнику. Преданность, уважение, симпатия начальнику.

Уяснив это, она пошла брать билет в обратную сторону, в Крым. Не пропадать же времени, которое она собиралась посвятить однокурсникам. Успела еще заскочить домой и поговорить с обеими сестрами. Со средней, Ритой, как и всегда, разногласий не было. К старшей благоволил отец. Среднюю любила мать. Старшая брала жизнь разумом, а средняя сердцем, и они очень хорошо понимали друг друга. Сестра рассказала про олимпиаду в Чехословакии, куда они со сборной ездили на соревнования и геройствовали в матерчатых тапочках и шароварах на смех всей тамошней публике, тогда как у Чехословацких товарищей и спортивная обувь, и даже тренировочные были. Но честь Родины есть честь Родины, и ее нужно было защищать. И они геройствовали, переступая через себя и через «не могу», чтобы советские обязательно! были на первом месте. Такую тренер дал им установку перед соревнованием.

А Тома рассказала, как сложно с пленными немцами работать и одной за всё отвечать. И за них, и за строительство.

Тут-то и пришла младшая, Валя. С поднятым носиком, в воинственном, все отрицающем возрасте. Ей неважно было, что. Главное отрицать. В этом она пока находила свою сущность.

Подумаешь невидаль! Пленные немцы! с порога резанула она. Вон их полна Москва! Высотки строят! В забор всё видно, какие они. Хошь хлеба кусок брось, хошь обругай. Они всё понимают. Только твердят «О, майн Гот!» и проходят дальше. Часовые при них не разрешают им ни взять брошенное, ни ответить.

Когда Тамара и Валя остались вдвоем (тактичная Рита вышла якобы на колонку за водой), Тамара сказала:

Ты чего родителям-то грубишь?

А чего они всё указывают? ещё выше подняв носик, отвечала Валя.

Кто это они? Это ж твои родители! пыталась усовестить старшая.

Все и девочка - Авдошин Владимир

Владимир Дмитриевич Авдошин Все и девочка