Она уже не играла в куклы и не кормила «тамагочи» (сейчас ее любимая игрушка валялась где-то в коробке на антресолях в компании набора юной медсестры и кучи платьев и париков от старых кукол).
Танечка хорошо училась. Окончила начальную школу с золотой медалью и заняла второе место на математической олимпиаде среди учащихся третьих классов.
Она налила себе стакан молока, подогрела его в микроволновке и уселась в кресло перед телевизором. Возле ее ног мирно спала кошка Маруська, дрыгая во сне лапой и подергивая ушами. Танечку умиляло спящее создание. Время от времени она гладила ножкой мягкий шерстяной комочек, который откликался утробным урчанием, а затем еще сильнее сворачивался в клубок.
Ее любимый сериал прервался рекламой, и Танечка стала искать другую передачу. Она не могла ждать, пока закончится эта бесконечная как говорила мама промывка для мозгов доверчивых граждан; рекламные ролики ее утомляли. Все эти улыбающиеся люди (не знакомые друг с другом, но изображающие крепкие счастливые семьи), что с нетерпением ожидают, когда на ужин заварится «доширак»; или человек-нос, разгуливающий по городу в тщетных попытках высморкаться смотреть это было невыносимо.
Танечка переключала каналы, но не находила для себя ничего интересного. Утро не задалось. Повсюду реклама или старые как мир фильмы, на которых выросла ее мама.
Девочка так сильно увлеклась, что не заметила, как вышла за перечень доступных каналов, и теперь зачарованно пролистывала станции, на которых присутствовал лишь «белый шум». Треск, шипение и паузы (в момент, когда она в очередной раз нажимала затертую кнопку) становились короче, а из-за неравномерности нажатий звуковое сопровождение «пустых» каналов напоминало сигналы азбуки Морзе. Длинный пауза два коротких
Взгляд Танечки стал расфокусированным. Зрачки сужались и расширялись. Но побледневший палец продолжал свое дело.
Танечка не могла остановиться, «пустые» каналы завладели ее вниманием; подавили волю, загипнотизировали. Интервалы сократились, и через «точки-тире» пробился едва различимый голос Девочка не разбирала слов, как не напрягала разом обострившийся слух. Однако тот, кто передавал послание, не унимался. Повторял его заново, потом еще и еще.
ещеее ещеее
В итоге добился желаемого. Танечка сумела различить отдельные слова. Они показались ей бессмыслицей, но девочка не останавливалась. Все быстрее и быстрее она клацала кнопку. Кто-то пытался с ней поговорить, что-то сообщить возможно, очень важное.
Кошка встрепенулась, шерсть на ее загривке вздыбилась, как от удара током, зрачки заполнили пространство глаз. Она вскочила, выгнула спину и зашипела, уставившись на телевизор.
Беспорядочная рябь блуждала по поверхности экрана и, как казалось Танечке, вываливалась за его пределы. Темные и светлые точки переливались, заменяя друг друга, а вдалеке (в глубине) возникло движение
До смерти перепуганная Маруська снялась с места, дико шипя при этом и дергая хвостом.
Едва различимый силуэт, пошатываясь, подступал к экрану, и по мере его приближения, произносимые им
(им ли?)
слова становились отчетливее, постепенно складываясь в предложения.
Силуэт покачивался, как воздушный шарик на ветру. Он не имел определенных очертаний. Его присутствие походило на обман зрения после долгого просмотра телевизионных помех, но Танечка знала, что это не так. Неведомый гость говорил с ней. Она листала каналы, и чем быстрее это делала, тем быстрее приближался силуэт.
И когда на стекло с внутренней стороны экрана легла пятерня, Танечка знала, что гость хочет ей сказать и что просит сделать
Десять, шептал Миша, до красна расчесывая шею обкусанными ногтями.
Вновь ему стало страшно. Он буквально захлебывался страхом. Но не из-за погоды, нет к ней он мало-мальски приспособился. Его напугал сон. Жуткий кошмар, извлекший из недр подсознания чудовищные образы и мысли. Миша не хотел о них вспоминать, но те, точно назойливые мухи, что возвращались и возвращались, как их не отгоняй.
Тяжелое прерывистое дыхание эхом отражалось от стен, кончики пальцев кололо, и Мише приходилось сжимать и разжимать кулаки, чтобы вернуть рукам чувствительность.
Откуда-то сверху доносился гул, должно быть ветер гулял в трубе, аккомпанируя хаосу снаружи. В комнату заливал дождь. Миша мерз, но держал окно открытым. Он понимал ему необходим свежий воздух.
Раскачивающиеся деревья успокаивали нервы. Со временем мужчина так увлекся, что стал раскачиваться с ними в такт.
Издалека донесся первый за сегодня раскат грома, и Миша от неожиданности вздрогнул. Закрыл ладонями уши. По его щеке скатилась одинокая слезинка. Снова начинался кошмар.
Сердце бешено заколотилось, руки затряслись
Миша выглянул в окно и увидел
как какая-то женщина согнулась пополам, восстанавливая дыхание. Уставшая, промокшая до нитки, она готова была рухнуть без чувств. Но не могла позволить себе такую роскошь. Она должна бежать. Как можно дальше в надежде, что неведомый монстр ее не догонит.
Легкие женщины (Елены) при каждом вдохе сжимались до размеров кулака. Ледяной воздух обжигал их, а затем вырывался наружу с хрипами и присвистом.
Прогрохотал гром. Как выстрел на старте марафона, он послужил сигналом пора бежать дальше. Елена разогнулась, протерла глаза от влаги тыльной стороной ладони. Она не хотела видеть это снова, но заставила себя обернуться.
Сквозь пелену жгучей мороси, наперекор потокам ветра, на нее неслась гигантская водяная воронка, метра три высотой; она извивалась, точно уж на сковороде.
Немой крик застыл на устах Елены. Страх парализовал ее волю, ноги предательски задрожали. Опорожнился мочевой пузырь.
Воронка крутилась волчком. Настолько быстро, что, вопреки здравому смыслу, казалось, будто она делает это медленно. Как вращающиеся лопасти вертолета.
Она выбирала дорогу: огибала препятствия, втягивала лужи. Росла. В ее «теле» с невероятной скоростью кружились пожухлые листья, грязь, ветви деревьев, какие-то мелкие предметы и еще бог знает что. Расстояние между ней и жертвой сокращалось. На неясном, расплывающемся от ветра и дождя конусе проступили черты лица. Безумные глаза широко распахнулись, открылась зубастая пасть, готовая проглотить жертву целиком.
В последний момент Елена вскинула перед собой руки, а из горла ее вырвался булькающий хрип. Воронка налетела на уже седую и полуживую женщину. Огромная пасть захлопнулась с громким треском ломающихся веток и человеческих костей. И неизвестно, что из них хрустнуло громче.
Вихрь пронесся дальше, петляя между деревьев, а через несколько метров распался, как не бывало. Лишь куча грязи, части тела да несколько галлонов воды обрушились на асфальт.
Место, где застыла в последнем нечеловеческом крике женщина, пустовало.
Миша рыдал. Он отвернулся от окна, упал на подушку и принялся колотить кулаком в стену. После нескольких ударов на побеленной поверхности появились неровные красные кляксы, но Миша, не замечая боли, продолжал наносить удар за ударом. Не из-за зрелища, которому он стал свидетелем. Нет. Причина была иной. На какой-то миг ему показалось, что он находится на улице, под дождем. Но ему не холодно, наоборот, ледяные порывы ветра и влага подпитывают его силу. Он ощущал могущество и азарт. Не тот, что возникает перед карточным столом или «одноруким бандитом». Азарт охотника, загоняющего перепуганную жертву. Миша (или частичка его сознания) преследовал какую-то гнусную тварь уродливую, вызывающую отвращение. Он должен был расправиться с ней, потому что подобной мрази не должно существовать на планете. Миша злился и радовался одновременно; ему льстила возможность самолично разобраться с чудовищем
Затем все прошло. Он вновь сидел на кровати, наблюдая, как огромная воронка, петляя из стороны в сторону, надвигается на застывшую на парковке женщину.
Наташа захлебывалась горем. Слезы хлестали ручьем, тушь размазалась и стекала по щекам, но женщине не было до этого дела. Двое полицейских пытались ее успокоить: один налил Наташе стакан воды, другой протягивал влажные салфетки. В соседней комнате трудились криминалисты. В дверях топталась бригада медиков, дожидаясь, когда им разрешат грузить тело в машину.
Их всех собрала пятиклассница Таня, чей труп несколькими минутами ранее вынули из петли.
Самоубийство, рутинно произнес старший криминалист Валахов, подводя итог первичному осмотру. Следов борьбы не обнаружено, на теле следов насилия нет, дверь не вскрывалась.
Наташа не могла произнести ни слова; рыдала навзрыд, рвала на голове волосы. Ее единственная дочь ее солнышко, ее белокурая лапочка покончила с собой, затянув петлю на потолочном крюке, к которому крепилась люстра. Нет, она не могла это сделать.
Ее убили уби-ли, сквозь завывания донеслась первая связная фраза матери, она не могла. Не стала бы
Я прекрасно вас понимаю ваши чувства, пытался успокоить Наташу лейтенант Родионов, но специалисты у нас хорошие, они не могли ошибиться.
Могли МОГЛИ, с новой силой взвыла Наташа, закрывая лицо ладонями.
Она пришла с работы и сразу обратила внимание в гостиной шипит телевизор. Танечка давно умела обращаться с пультом, и даже если бы случайно нажала незнакомую кнопку, вмиг исправила бы это. Потому шум помех не на шутку взволновал Наташу. Бросив на пол сумку и пакет с продуктами, она вошла в зал, но дочери там не оказалось. По экрану расползалась черно-белая рябь, а от громкого противного шипения, казалось, вибрировали окна.
Наташа позвала дочь по имени. Ответа не последовало. Женщина выключила телевизор и снова окликнула Танечку. С тем же результатом. Тревога нарастала. Наташа кинулась в детскую и, распахнув дверь, застыла на пороге. Первые пару секунд она не осознавала картины, представшей перед ней. Мозг отказывался воспринимать информацию, выталкивал ее обратно всеми возможными способами. Потому что такого не могло произойти! Это какая-то шутка.
Наташа хотела отругать дочь за то, что она
(висит)
без одного тапочка, и может простудиться, так как дома прохладно, но затем разум возобладал над вихрящемся в голове абсурдом, и Наташа взвыла, словно загнанный в угол зверь. Бросилась на помощь дочери, умоляя Всевышнего и всех Святых, чтобы Танечка еще оставалась жива. Женщина не заметила распухший вывалившийся язык, бледное лицо и синие губы на прежде румяном и сочном личике дочери. В комнате пахло фекалиями и смертью. И безнадежность нависла над Наташей вкупе с безудержным горем.
Под ней не было ни стула, ни табуретки, Наташа уверяла в своей правоте полицейских, немного совладав с собой. Я ничего не трогала. Клянусь.
Должно быть, девочка спрыгнула со стола, настойчиво убеждал ее Валахов. Длины веревки вполне достаточно. Ее ножки едва не касались пола он осекся, наконец-таки поняв, что необходимо вести себя менее цинично. Это его работа, всё так, но женщина только что потеряла единственного ребенка, и стоило проявить хоть каплю уважения к ее чувствам, не рассуждая о покойнице, как об очередном смертельном случае. А их за последние два дня произошло уже четыре. Многовато для маленького городка. И еще эта погода, словно сам дьявол ополчился на горожан.
Дождь снова усилился. Ливневые канавы не справлялись. Потоки воды стекали в низины, топили приусадебные участки и частный сектор.
Уже никого не удивлял треск падающих деревьев. Стихия буйствовала. По улице летали куски оторванной черепицы, мусор, башенный кран рухнул на недостроенное здание, и теперь стоял, опершись на него, словно пьяница, не способный держаться на ногах.
Как она затянула петлю? не унималась Наташа. Со стола не достать до крюка
Возможно, был стул, развел руками старший криминалист, но, когда девочка все приготовила, унесла его.
Какой в этом смысл? всхлипывала женщина.
Я не знаю. Она все-таки ребенок
Я не верю вам Ее убили Она не дотянулась бы со стула.
И в этот момент раздался звон стекла. Все, кто находился в квартире, бросились на звук. Люди едва поместились в маленькой кухне; медики выглядывали из-за спин полицейских, топчась в узком коридоре. На полу лежали осколки, а в оконном проеме торчал большой кусок рекламного щита. В помещение врывался ветер, подоконник залило дождем. Из вентиляции доносился низкий, сводящий с ума гул. В глазах у Наташи потемнело, она стала сползать по стенке на пол, но Родионов успел ее подхватить. Для бедной женщины сегодняшний день стал самым худшим за всю ее жизнь.
Танечку похоронили через два дня на Островском кладбище. Народу присутствовало немного, человек двадцать; в основном соседи и одноклассники с родителями. Наташа все время плакала, не поднимая головы с плеча своей матери суровой, не проронившей ни единой слезинки старушки.
Могилу вырыли почти у ворот, поскольку вглубь кладбища проехать было невозможно. Раскисшие дороги и новообразованные болота норовили затянуть не только автомобили, но и пеший эскорт. Все прошло быстро, но как в тумане. А пришла в себя Наташа дома, в одиночестве, с рюмкой водки в дрожащей руке. На столе фотография улыбающейся дочери, перетянутая в нижнем углу черной лентой.
А Миша в то самое время произносил цифру «три». Словно обратный отчет до некоего критического момента, он твердил по две, а то и по три цифры в сутки, с каждой последующей (точнее, предыдущей) становясь все сумасбродней. Он не ел, не пил; осунулся, покрылся угрями. Его речь стала неразборчивой, однако видения, что посещали Мишу не только во снах, но и наяву, наоборот, обретали четкость. Он различал надписи на домах, потертости мебели в незнакомых квартирах, чувствовал вонь, исходящую от мусорных баков и канализаций. Но самая ужасная вонь исходила от тварей, низвергнутых переполненным адом в наш мир. Каждое отверстие этих тварей источало непередаваемый смрад, услышав который однажды, не доведется отделаться от него никогда. А перекошенные формы и конечности чудовищ доводили до исступления (даже тараканы и крысы не вызывали у Миши столь ярких негативных эмоций). Страх отступал перед яростью. Миша больше не боялся. Он понимал, что сильнее тварей, и может дать им бой.
И он разделывался с чудовищами, не зная пощады. Проваливаясь в очередной кошмар, выглядел возбужденным, но просыпался выжатым до нитки. Он понимал: нельзя позволить монстрам разгуливать по городу. Их могут увидеть дети или старики.
Охота выматывала физически и эмоционально, каждая победа отнимала частичку души. Человеческая сущность Миши разрывалась на куски.
(на двенадцать)
Так неужели, когда отсчет закончится, он станет подобен тем тварям? А кто-то другой станет выслеживать его самого? Тот, кто еще ни о чем не подозревает, как и сам Миша несколькими днями ранее. Все это казалось слишком сложным, и у Миши сильно разболелась голова. Он откинулся на подушку, тяжело задышал. По его лицу пробежала уховертка. Скользнула по переносице, устремилась к подбородку. Мощным ударом кулака Миша превратил насекомое в кисель, при этом сломав себе нос и выбив нижний зуб. Яркая вспышка пронзила сознание, хлынула кровь, но мужчина смеялся, и в горле у него клокотала алая жидкость, что вытекала из тела и втекала обратно. Мир окрасился в красное, а цифра «три» сменилась на «два», потому что одновременно с уховерткой в гараже собственного дома скончался мужчина с густой рыжей бородой. Виктор. Он задохнулся выхлопными газами своей старенькой «жучки». Ушел мирно, с улыбкой на лице, запрокинув руки за голову.