Шляхта Речи Посполитой не являлась однородной и фактически была представлена, как и благородное сословие современного ей Французского королевства, в двух разновидностях: знатные вельможи настоящие властители, воинственно настроенные, набитые деньгами, с бесчисленными имениями и должностями, склонные к заговорам против королевской власти и уходящие в рокош (вооружённое противостояние королю) по любому поводу; и мелкое шляхетство обедневшее и разорившееся, у которого был выбор: либо прозябать в своих нищих наследственных имениях, либо идти на службу к королю или какому-нибудь могущественному магнату. Между ними пролегла бездна. Но было между ними и то, что их объединяло: гордость своим происхождением, наличие заслуженных предков и чувство шляхетской чести, которое толкало многих из них постоянно подтверждать эту честь в поединках с другими шляхтичами.
В 1600 году началась длительная война между Речью Посполитой и Швецией из-за претензий короля Сигизмунда на шведский престол, вся тяжесть которой легла на Великое княжество Литовское, так как Польша вела борьбу с Турцией за украинские земли. В том же 1600 году король Сигизмунд III отправил в Москву посольство во главе с канцлером Львом Сапегой, предложив царю Борису Годунову заключить «вечный мир» и тесный союз между обоими государствами. При этом Польша претендовала на передачу ей Смоленска, Чернигово-Северской земли и установление политической унии между обоими государствами. Русское правительство отклонило этот проект и пошло лишь на заключение 20-летнего перемирия на прежних условиях. С этого времени Речь Посполитая непрерывно воевала со своими соседями.
Польско-Литовскому государству, находившемуся в состоянии перманентной войны, была жизненно необходима опытная, высокопрофессиональная армия. Этим требованиям отвечала гусарская кавалерия под командованием одного из самых славных полководцев Литвы великого гетмана Яна-Кароля Ходкевича. Гусарская кавалерия XVII века была тяжеловооружённой и являлась переходным видом от рыцарского конного строя к более современным родам войск. За спиной у гусаров были прикреплёны крылья, издававшие при движении звук, который пугал лошадей противника. Гусары Ходкевича имели исключительно высокую выучку. Победы над противником, превосходящим по численности в разы, были для них нормой.
Харитон Богданович Доманович Диковицкий умер в начале лета 1604 года, когда ему было не менее 74 лет. Похоронен он был, скорее всего, на кладбище деревни Диковичи, где к тому времени покоилось уже немало представителей его рода. С Харитоном Богдановичем ушла в безвозвратное прошлое целая эпоха, сквозь которую прошли пять поколений рода Домановичей, ставших к её окончанию Диковицкими.
Земельный надел Харитона Богдановича перешёл по наследству к сыну Феодору Харитоновичу, который стал старшим в семье и был обязан заботиться о благополучии её членов. По Литовскому статуту отчины, то есть наследственные земли, должны были передаваться только наследникам по закону, с большими ограничениями права передавать или продавать их посторонним. К наследованию по закону призывались в зависимости от степени родства. Но наследниками первой очереди являлись дети и переживший супруг. Вместе с тем, если у умершего имелись сыновья, то отчина переходила к ним. То есть делилась между сыновьями. Супруга Феодора Харитоновича, видимо, уже раньше оставила этот свет, а других сыновей кроме Феодора у умершего не было. И только сестра Любка имела ещё право на четверть отцовского наследства, которое было ей выделено и названо Белоголовским владением. Однако фактически Белоголовским владением распоряжался сам Феодор, устроив за него, как писала впоследствии Любка, ей «достаток». В дальнейшем Феодор, выступая за старшего, вёл и переговоры с женихом сестры Петром Алексеевичем Диковицким об условиях заключения брака, о посаге и прочем. В будущем сестра Любка свидетельствовала, что брат её хорошо обеспечил. Но унаследованная после отца земля за Феодором не задержалась.
У Диковицких однофамильцев не было. Все, носившие эту фамилию, происходили от Сенько Домановича, который по месту жительства в Местковичах должен был называться Местковицким. Но его дети, видимо, проживали в соседних Диковичах и потому стали Диковицкими, и со временем первоначальное родовое имя Доманович перестало использоваться. Все Диковицкие имели один общий герб и признавали старшего в роду их формальным главой. В отличие от Диковицких, другие фамилии часто бывали неродственными для всех их носителей. К примеру, потомки одной из ветвей Домановичей, ставшие по своему владению в Пинском повете Кочановичи называться Кочановскими, были не единственными обладателями такой фамилии. Некоторые из Кочановских получили своё прозвание от татарина по имени Кочан, другие пришли из Польши, уже прозываясь таким именем. Потому-то, в отличие от Диковицких, Кочановские и пользовались разными гербами одни гербом Астоя, другие гербом Наленч.
Порядки патриархата, строгой подчинённости младших старшим в отдельных семьях рода Диковицких не были чем-то исключительным. Почти во всех старинных фамилиях было то же самое, и это было необходимостью в стране, где всё основано было на шляхетских выборах и всё делалось политическими партиями, ориентировавшимися на своих магнатов-покровителей. Хотя, конечно, как и в любых семьях, послушание главе рода не исключало полностью споров, ссор, недоразумений и даже судебных разбирательств между членами рода.
В Диковичах, окружённых болотами, как и во всех Заречских волостях Пинского повета, земли́, пригодной для хозяйственных нужд, было мало и увеличивавшимся из поколения в поколение Диковицким становилось тесно на прежнем месте. Родовое гнездо было не в силах прокормить всех. Земля была большим дефицитом, очень ценилась и всё больше Диковицких из числа младших сыновей, которым доставались меньшие наделы, были вынуждены продавать их и уходить из села «в большую жизнь» в поисках собственной фортуны. Часть из них оседала в других деревеньках повета, часть устраивалась в самом Пинске, а третьи основывали отдельные ветви рода уже в других поветах и воеводствах Речи Посполитой.
Феодор Харитонович 12 июня 1604 года передал свои права, видимо, за какое-то вознаграждение, на владение наделом Опанасу Остаповичу Перхоровичу Диковицкому, сам став в ряды многочисленной безземельной шляхты. Феодор Харитонович Диковицкий обладал теперь только шляхетской свободой, которая, однако, очень ценилась шляхтой. Так, Ожеховский в своём произведении «К польской шляхте» писал: «Только свобода, наивеличайшее благо из всех благ, является собственностью вашего рода и вашего имени» (Лескинен М. В.).
Тому же Опанасу Остаповичу и в том же году передали свои доли ещё двое других Диковицких Степан Иванович из «Дома Калениковичей» и Прон Кириллович из «Дома Костюковичей». Видимо, у них также ситуация была похожей на ситуацию Феодора Харитоновича. Но затем что-то заставило переиграть с собиранием наделов в руках Опанаса Остаповича, так как он передал все свои доли во владение своему двоюродному брату Андрею Грицевичу Перхоровичу Диковицкому. Что могло по-влиять на такое изменение первоначального решения? Возможно то, что так было решено всеми Дзиковицкими с согласия, естественно, глав своих «Домов» рода, либо то, что Опанас решил пойти на какую-то более заманчивую, чем хозяйствование на земле, службу. (Нельзя исключить и того, что Опанас Остапович решил попытать счастья в отрядах Димитрия, который собирал шляхту для похода на Москву и обещал ей щедрое вознаграждение после занятия русского престола). И, возможно, он решился на такой шаг под влиянием кого-то из других Диковицких, из числа уступивших ему свои земельные доли и решивших в поисках богатства присоединиться к «царевичу». Ведь сам канцлер Лев Сапега, бывший искуснейшим дипломатом и мастером общения, агитировал шляхту за принятие такого решения! Кто знает Но, похоже, если Феодор Диковицкий сам и не принял участие в последующем походе на Московию, то помог экипироваться для этого похода своему сыну Саве, которому было уже около 34 лет. Для чего и было, возможно, продано имение.
К «Дому Перхоровичей» рода Диковицких относился сын Опанаса Остаповича по имени Ефимиуш (родился не позже 1585 умер не ранее 1616 года), который посвятил себя служению Богу по линии унии. Поначалу он стал капелланом, то есть помощником приходского священника греко-католического вероисповедания в соседнем с Пинским Луцком повете Волынского воеводства, покинув древнее гнездо рода. В 1604 году на имя Ефимиуша Опанасовича для Мульчицкого прихода было сделано дарение от его милости князя Яна Корибутовича Вишневецкого. В дальнейшем, уже в 1615 году, Ефимиуш стал приходским униатским священником в сёлах Мульчичи и Бельская Воля Луцкого повета Волынского воеводства.
Магнатские группировки Речи Посполитой, опираясь на мелкую шляхетскую клиентелу, активно расширяли свои привилегии, рассматривая при этом короля как один из значимых, но не самых главных признаков государственности. С начала XVII века польская и литовская шляхта закрепила за собой право вооружённого сопротивления воле короля в случае нарушения им основных прав государства («право на рокош»). Также шляхта получила право создавать вооружённые союзы, не направленные прямо против короля, но необходимые, по её мнению, в связи с другими причинами. Такие союзы назывались «конфедерациями» и возникали затем во времена бескоролевья, нападений других государств, при несогласии с решениями Сейма и по другим случаям. Добившись расширения полномочий Сейма, шляхта далеко не всегда заботилась об эффективности его работы. Уже в начале XVII века отдельные шляхтичи начали срывать работу Сейма, используя принцип «либерум вето».
При всём при этом в начале XVII века началось резкое размежевание шляхты на имущую и неимущую, что формировало и определённые настроения в её среде. При декларируемом равенстве всей шляхты внутрисословные противоречия с начала XVII века становятся даже не просто заметными, но бросающимися в глаза. И активный процесс расслоения шляхты был в это время связан не только с общим упадком экономического состояния страны, но и с началом затяжного периода войн и связанных с ними бедствий. Несмотря на то, что сами магнаты, в подавляющем большинстве, пытались всячески сгладить внутрисословные противоречия, апеллируя ко всеобщему равенству между шляхтичами вне зависимости от их материального положения, разница в реальном положении тех и других стала уж слишком явной. Отчасти и поэтому для людей этого века предшествующее столетие стало мифом о «золотом веке», что совершенно закрепляется с середины XVII века и в качестве неоспоримой истины входит в последующую историю.
Интересно, что польская шляхетская идеология была поразительно схожа с испанской идеологией идальго. А объяснялось это не только общностью рыцарского типа европейской культуры на рубеже Средневековья и Нового времени, но и, прежде всего, сходством политического положения этих государств, находившихся на рубежах обороны христианства. Как испанская, так и польская шляхта верили в превосходство своего этического кодекса и стиля жизни над обычаями и моралью всех иных групп общества.
Уже в начале XVII века униатские священнослужители стали изменять прежнее восточнохристианское богослужение, вводя разные обычаи, свойственные западной церкви и не существовавшие в восточной. Сближаясь всё более с католичеством, уния перестала быть восточной церковью, и стала чем-то промежуточным, оставаясь в то же время достоянием простого народа. И именно в связи с последним она в стране с крайне выраженным преобладанием шляхетства не могла пользоваться равным почётом с верой, которую исповедовали господа католичеством. Всем этим вместе взятым, началом военных действий против Швеции и, особенно, гонениями на некатоликов, Сигизмунд настроил против себя шляхту Великого княжества Литовского. Неосмотрительная политика Сигизмунда III вызвала недовольство как протестантов, так и православных, к которым присоединилось немало диссидентов-католиков.
Главным подстрекателем шляхты был удалённый от королевского двора Ян Замойский. Первые его сторонники объединились на стремлении вернуть себе господствующее положение при дворе. Вскоре в заговор оказалась вовлечённой значительная часть великопольской и литовской шляхты. Заговорщики вели пропаганду против короля под разными предлогами и, между прочим, под предлогом дурного управления Речью Посполитой, так как король будто бы ограничивает общественную свободу и не считается с заслуженными людьми.
Шляхта встревожилась, назначены были сеймики, увеличилось недоверие и ненависть к государю. Пришёл в смятение Сейм. В таких непростых условиях великим канцлером Львом Сапегой был задуман поход на Москву. Канцлер втайне задумал восстановить полную независимость Великого княжества Литовского от Польши с большим влиянием рода Сапегов, а также включения в его состав Московии. Он задумывал, посадив на престол в Вильно и Москве королевича Владислава, вернуть Великому княжеству достойное место среди европейских держав. Старый и опытный политик, Лев Сапега предложил литовским вельможам Радивиллу, Огинскому и Пацу (за Пацем всегда стояла значительная часть шляхетского воинства, хотя его род не имел княжеского титула) союз четырёх, который бы неофициально управлял Великим княжеством до восстановления титула великого князя и выхода из федерации Речи Посполитой. Все стороны, готовившиеся к борьбе за власть, согласились, так как это давало передышку перед будущей схваткой.
Во время московского похода и войны со Швецией крымские татары, зная об отсутствии большой части литовской шляхты, совершили два набега и дошли до Пинска и Бреста так далеко они не добирались уже почти сто лет. Антон Сапега, быстро собрав войска из местной шляхты, бросился вдогонку уходившим с награбленной добычей и пленниками татарам. Догнав их, разбил и отнял награбленное. Крымский поход стал нерядовым фактом в истории Великого княжества Литовского. Антон Сапега после этих событий прославился на всю Речь Посполитую. Князья Радивилл и Огинский поняли, что у них появился опаснейший соперник.
Вскоре после Сейма Ян Замойский неожиданно умер. С его смертью за выполнение планов антикоролевского заговора взялись более дерзкие люди, как, например, 52-летний бельский и краковский воевода, гетман надворный и маршалок великий надворный Миколай Флорианович Зебжидовский, Радивилл и другие. Теперь заговорщики выступали против планов введения наследственной королевской власти и выдвигали лозунг лишения трона Сигизмунда III.
В первый понедельник после Троицы (15 июня 1606 года) состоялось под Люблином первое собрание участников литовского рокоша. О том, насколько ненадёжными были даже войска короля, посланные против мятежников, видно из записок современников. Слово находившемуся на королевской службе шляхтичу С. Маскевичу: «Июня 15 мы поступили в хоругвь князя Порыцкого и немедленно чрез Варшаву отправились в лагерь, где собралось и войско его королевского величества. Июня 18 рокошане расположились под Варшавой в 3 милях от нас. Мы послали к ним своих послов с просьбой предостеречь нас, как братьев, от всякого умысла на Речь Посполитую, если за кем-либо ведали, чтобы и мы за благо Отечества могли стать общими силами. Они ничего основательного не сказали и, видя, что мы наступаем на них, спешили удалиться» («Сказания современников о Димитрии Самозванце»).