Почему Кант начал свою переработку именно с этого момента? Когда Коген считает мотивом новой переработки вопрос об отношении продуктивного воображения к трансцендентальной апперцепции, то я не могу с этим полностью согласиться. Верно, что в первом издании эти отношения не вырисовываются с желаемой ясностью, поскольку Кант проводит здесь различие между образом, создаваемым воображением, и категорией, которая действительно может быть построена только в идеале, что основано на его слишком строгом различении нашего познания на чисто и исключительно продуктивную и столь же исключительно рецептивную части, причем это различие, вторая часть которого решительно не соответствует действительным отношениям. Но неверно говорить, что во втором издании рассмотрение направлено главным образом на это различие или даже что оно удовлетворительно решено. Первое, как мы намерены показать, не следует считать ведущей нитью второго издания; второе Канту вообще никогда не удавалось удовлетворительно сделать, потому что различать то, что на самом деле всегда и неразрывно связано чисто логически, задача невыполнимая. Поэтому необходимо сначала выяснить причину неудовлетворенности Канта формой, в которой предстал результат дедукции. Я полагаю, что не только отдельные незначительные различия, такие как упомянутые Когеном, могли бы привести к переработке этой наиболее трудной части «Критики», но что для того, чтобы такая переработка представлялась целесообразной, должны быть внесены значительные изменения в сам результат. И, на мой взгляд, это действительно так. Прочная система представлений была, однако, завоевана, возможность ее была показана; но что это была за система, которую Кант хотел доказать в соответствии со своими предпосылками? Как Кант исходил из рассмотрения отдельного человека, поскольку, несмотря на требование необходимости и всеобщности результатов, для того, чтобы сделать возможными исследования для критики, не нужен никакой другой разум, кроме разума самого философа, так и результат, полученный в дедукции, относится только к конкретному человеку. В мышлении отдельного человека каждое открытие связано с другим по правилам; философ способен высказывать предположения на всем поле своего возможного опыта, выдвигать суждения и объединять их в систему, не терпящую для него исключений.
Но является ли это также доказательством того, что эти предположения также общезначимы, что они являются компонентами не только моего опыта, но и опыта каждого человека, каждого разумного существа? И если это не так с каждым произвольным суждением, то как я могу иметь фиксированный критерий для определения того, с какими суждениями это так, а с какими нет? Более точное доказательство этого отсутствует в дедукции первого издания; она дала только возможность науки, обязательно действительной для индивида: доказательство всеобщей науки еще не достигнуто, вернее, не видно в достигнутом результате, и теперь оно должно быть выполнено. Этот шаг от индивидуализма является, однако, очень значительным. Ведь даже если не исключать в конструкции возможность того, что отдельный индивид мог бы создать научную систему для себя одного и совершенствовать ее в индивидуальных исследованиях, то в действительности дело обстоит совершенно иначе. Наука и опыт возможны только в общении подобных индивидов друг с другом; как мы знаем сегодня, возможность суждений образовалась только в аппарате нашего языка, а язык есть продукт общественной жизни и совершенно немыслим без нее. Только в общей работе возможно возникновение науки, а опыт означает не что иное, как общее мышление, как то, что возникло как общая норма в общении мысли многих индивидов, что принадлежит к общему мышлению; иметь научное мышление значит мыслить так, что вместо мыслителя каждый разумный индивид должен иметь такую же мысль, мыслить научно значит мыслить вообще, для всех.
Таким образом, в первом издании была проделана лишь часть работы, но она была завершена в Пролегоменах перед публикацией второго издания. В том, как здесь рассматривается проблема, одновременно видна причина, по которой Кант не пошел по очевидному пути, чтобы сделать результаты первого издания общезначимыми. Это доказательство могло бы исходить из выведения категорий из логической таблицы суждений путем сужения ее до временной схемы. Поскольку форма логического суждения должна быть установлена как общезначимая, но поскольку, с другой стороны, общезначимость доктрин математики также постулирует общезначимость чисто визуальной формы времени, продукт, применение логической таблицы к схеме времени, также должен претендовать на общезначимость; категории, таким образом, уже обладают общезначимостью eo ipso в соответствии со своим происхождением. Таково примерно доказательство Куно Фишера. Но это доказательство исходит именно из предпосылки, что Кант уже применяет в Критике ход доказательства Пролегомен, то есть предполагает всеобщую истинность математики и чистого естествознания, тогда как мы ранее показали, что это отнюдь не его точка зрения, но что он доказывает эту истинность в философском смысле математики только в Критике, тогда как эта задача выполнена только в Пролегоменах. Таким образом, включение этой точки зрения в Критику предполагает круг.
Способ, которым Кант заполняет пробел, оставшийся открытым в «Критике чистого разума», это, как известно, различие, проведенное в «Пролегоменах» между восприятием и опытом, различие, которое, появляясь здесь впервые, имеет такое фундаментальное значение, что обсуждение его развития представляется необходимым. Оно содержится в разделе Пролегомены «Как возможно чистое естествознание?», и ход его аргументации в основном следующий:
Кант начинает с определения природы как «существования вещей в той мере, в какой оно определяется общими законами». Мы сразу же видим, что здесь резко обозначена точка зрения всеобщности, и именно эта мысль доминирует во всем дальнейшем изложении. Далее доказывается, с известными из «Критики» аргументами, что естествознание вещей в себе невозможно, что только для явлений наше познание может иметь нормативное значение согласно результатам трансцендентальной эстетики, но что, с другой стороны, из восприятий, которые всегда имеют лишь случайную действительность, никогда не может возникнуть наука, которая должна состоять из необходимых и общих положений, и таким образом получается второе определение, которое более точно, чем первое, схватывает природу в более узком смысле как воплощение всех объектов опыта. Теперь, однако, все наши априорные законы природы относятся к закономерности изменений в природе; таким образом, результат закономерности хода природы является формальной стороной нашего знания о природе, подобно тому как время и пространство были формой для всей чувственности.
Таким образом, мы приходим к вопросу: «Как возможно необходимое единообразие вещей как объектов опыта?». И в этом исследовании нельзя не восхититься мудрой умеренностью, с которой Кант, с одной стороны, удержался от опасности придать формам сознания какое-либо материальное содержание a priori и тем самым открыть новую онтологию, но, с другой стороны, избежал еще более рискованной перспективы, что, несмотря на априорные формы разума, в которых осмысляются и которыми определяются чувственные восприятия, познание может оставаться чисто субъективным, как и в первом издании, и таким образом на место эмпирического индивидуализма Юма, который не лучше подходил для того, чтобы сделать возможным естествознание, был выдвинут именно этот идеалистически-критический индивидуализм.
Чтобы преодолеть эту трудность, Кант разделяет перцептивные и эмпирические суждения, на оба эти класса делит синтетические суждения. Перцептивные суждения имеют только субъективную действительность; относительно одного из моих перцептивных суждений я не могу требовать от других людей, чтобы они в любое время поступали так же, как я; для моего практического действия и для данного момента мне может быть очень важно, чтобы я поступал так, а не иначе, но для меня существует только отношение двух объектов восприятия, и я могу в любое время без противоречия думать, что у другого человека другие ощущения, следовательно, и другие объекты восприятия, чем у меня. Тогда другой человек не может лишить меня моего суждения, но, с другой стороны, я не могу убедить его в истинности содержания моего восприятия; суждение может хорошо вписываться в рамки моего субъективного опыта, но оно никогда не может стать частью объективного опыта.
Совсем иначе обстоит дело со вторым классом эмпирических суждений. Они конкретно отличаются от предыдущих, поскольку накопление количества перцептивных суждений, каким бы большим оно ни было, никогда не может стать опытом, и даже на мыслимо большом их количестве нельзя надежно возвести здание науки. «Не следует, как это обычно представляют, сравнивать достаточное для опыта количество восприятий и объединять их в одном сознании посредством суждения; отсюда не вытекает общая обоснованность и необходимость суждения, ради которых только оно и может быть объективно обоснованным и опытным.» Как же мне начать, чтобы перцептивное суждение стало эмпирическим суждением? То, чего не хватает перцептивному суждению, это объективной обоснованности, то есть необходимости и всеобщности; хотя оно относится к вещам мира явлений, как, например, в суждении «сахар на вкус мне кажется сладким», оно, тем не менее, субъективно обосновано только для сознания, которое только что произнесло это суждение. Этот компонент не может быть априорным, так как в противном случае он снова принадлежал бы к сфере восприятия, поэтому он должен быть данный априорно; эмпирическое суждение возникает благодаря тому, что вместе с соединением объектов мыслится понятие рассудка, которое устанавливает эту связь как универсально действительную, придавая тем самым суждению объективную действительность. Через это мышление посредством априорного понятия устанавливается и то, что Кант с большим удовольствием называет связью с «сознанием вообще». Таким образом, я выражаю, что это отношение должно применяться не только здесь и сейчас, но везде и к каждому разумному существу, и я придаю ему эту действительность, придавая ему форму всеобщности, которая делает возможным для каждого разумного существа иметь доступ к моей мысли, поскольку она выводит эту мысль из сферы моих чисто субъективных восприятий, делает ее обсуждаемой. Отношение перцептивных суждений к сознанию в целом это возможность чистого естествознания.
Итак, в какой степени занятая здесь позиция является трансформацией той, которая отстаивалась в первом издании? Сначала может показаться, что изменение действительно фундаментальное. В первом издании объект формируется прежде всего через обработку материала, данного в чувственности, спонтанной частью нашей познавательной способности. Чувственность просто дает мне ряд аффектов моих органов чувств, и только когда я локализую их в области чистой формы восприятия пространства, объединяю их посредством репродуктивного воображения и подвожу их под категорию субстанции, я получаю, напр. из той серии световых ощущений, которые я таким образом привел к единству апперцепции, объект, который я называю солнцем и который, таким образом, вовсе не имеет чисто эмпирического происхождения, но к возникновению которого я приложил по меньшей мере столько же усилий, сколько и материал опыта, который побуждает [ersuchende wp] и определяет меня к деятельности.
Как к этому относятся пролегомены? Но, по-видимому, совершенно иначе. Даже в суждении о восприятии, которому отказано в объективной обоснованности и которое, как предполагается, имеет лишь субъективное значение, встречаются такие термины, как «солнце» и «камень», в создание которых, согласно позиции первого издания, несомненно, внесли свой вклад категории, которые, следовательно, могут претендовать на нечто большее, чем просто субъективная обоснованность. Таким образом, напрашивается вывод, что точка зрения, которой придерживались в первом издании, была не только изменена, но и отброшена; здесь возникновение опыта ставится в зависимость не от единства апперцепции, а от нового понятия «сознание вообще», а задача, которая в первом издании выпала на долю единства апперцепции, а именно формирование объекта, здесь фактически больше не признается таковой; в любом случае, судя по всему, была отброшена и мысль (и она не единична) «в основе лежит восприятие, которое я сознаю, т.е. восприятие (perceptio)». Т.е. восприятие (perceptio), которое принадлежит только органам чувств», кажется, указывает на это. Если тогда суждения типа «когда светит солнце, камень становится теплым» приводятся в качестве перцептивных суждений, то с точки зрения первого издания кажется явным противоречием считать такие суждения принадлежащими только чувствам; таким образом, все содействие категорий для формирования понятий объектов было приостановлено и упущено из виду. Тогда положение категорий становится весьма двусмысленным. Они перестают играть роль в производстве объекта опыта, как принадлежащие только органам чувств, но рассматриваются просто как участвующие в производстве эмпирических суждений; их формой, однако, тогда уже не будет единство апперцепции, а сознание в целом; тогда как единство апперцепции окажется только в положении формы эмпирического восприятия, как своего рода внутреннего чувства; действительно, для «единства апперцепции» уже не может быть найдено место в системе; оно станет размытым с внутренним чувством.
Я считаю, однако, что следует, во всяком случае, придерживаться Пролегомены в отношении участия категорий в происхождении понятий; Кант не может допустить их существования вообще без условия участия познания, и если это признать, то трудно представить себе, как это участие должно происходить иначе, чем в том виде, в котором оно указано в первом издании. Поэтому точка зрения первого издания должна быть сохранена (ибо без нее вся система становится непонятной), а противоположные замечания пролегомены должны рассматриваться как обрывочные, поскольку они имеют обыкновение вкрадываться по собственной воле при первом представлении новой великой точки зрения. Мы находим этот возврат к прежней точке зрения для этой части вопроса во втором издании «Критики», когда там говорится (стр. 678):
«Следовательно, весь синтез, благодаря которому становится возможным само восприятие, подчинён категориям».
Это обновленное эксплицитное изложение позиции первого издания. Но что получается в результате применения категории к материалу опыта? Я, однако, обобщаю многообразие, данное в наблюдении, и таким образом получаю понятие как его общую черту. Таким образом, понятие является результатом применения категории. Какое место занимает понятие в контексте мышления? Когда я говорю «солнце» или «камень», то этим еще не дано никакого познания; я просто выражаю тот факт, что я связал определенное количество чувственных впечатлений, не будучи в состоянии дать какому-либо другому сознанию идею с этим, если только я уже не подразумеваю суждение через мой жест, когда я говорю это. Понятие, конечно, является предварительной ступенью для получения знания для себя или других, но только предварительной ступенью; для получения знания из него должно произойти дальнейшее соединение двух понятий для образования суждения; пока этого не произошло, понятие является dynamei знанием, только в этой связи оно становится energeia.