На следующий день позвонила Лина, и это был ее первый после развода звонок. Один звонок в полгода жуткая, убийственная арифметика! Если бы не мои регулярные вечерние звонки теще, которыми я донимал ее только ради того чтобы обостренным чутьем следить за незримым присутствием Лины, что подобно зеленому пятнышку передвигалась по экрану моего внутреннего локатора, отмечаясь отдаленными, приглушенными восклицаниями, звуками шагов, скрипом дверей, постукиваниями, покашливаниями и, как мне даже казалось, дыханием, запахом духов и волнами воздуха от опахала ее тела так вот, если бы не эти прикосновения к ее жизни, впору было бы повеситься. Иногда она с расстояния в несколько метров спрашивала: «Кто это?» и мать радостно сообщала: «Юра!», но никогда, никогда, никогда за этим не следовало: «Передай ему привет»!
И вот ее голос в трубке. Я вскочил с дивана и превратился в собачий слух.
Привет. Спасибо за щедрость с неприкрытой иронией сказала она.
Не за что, обращайтесь, ответил я с развязной небрежностью.
Что нового? Здоров?
Дежурный голос, необязательные слова.
А ты как думаешь?
Думаю, здоров. Не женился еще?
Легкий привкус издевки.
С какой стати! оскорбился я. Ты же знаешь, что я люблю только тебя!
Вот насчет этого я и звоню, вкрадчиво сообщила она. Слушай, будь добр, не морочь ребенку голову! Не втягивай его в наши дела! И не вздумай ему рассказать про меня! Придет время я сама ему все расскажу.
Не трубка, а громогласный рупор, которым белоснежная, высокомерная яхта отпугивает от себя угольную баржу.
И что ты ему расскажешь? Что до меня любила одного парня, и я об этом узнал? А я ему расскажу, что до тебя у меня было десять девчонок, и я хвастался этим на каждом углу! Ну, и чья возьмет?
О себе ты можешь рассказывать все что угодно, а за себя я сама отвечу.
И сделаешь большую глупость!
Позволь мне самой решать, что глупость, а что нет!
Нет, позволь и мне в этом поучаствовать, потому что жена Цезаря, даже бывшая, должна быть вне подозрений! не отступаю я. Если кто и виноват, то это сам Цезарь. Придет время, и я расскажу сыну про его сестру. Да что там придет завтра же и расскажу!
Мне твои красивые римские жесты ни к чему, к моему удивлению не торопится она бросать трубку.
Да? Тогда что мне отвечать ребенку, когда он спрашивает, почему мы развелись?
Мне он таких вопросов не задает.
Терпение, терпение, счастье, счастье!
А я думаю, задает. Иначе бы ты не позвонила.
Я позвонила, чтобы остеречь тебя от ненужной откровенности. Я знаю, ты злишься на меня и можешь наговорить ребенку бог знает что!
Восхитительное, изощренное измывательство! Впору закатить получасовую речь, чтобы пропитаться им! Боюсь только, что ее не хватит и на полминуты.
Вот как? Ты не видела меня полгода и знаешь, что я злюсь? Откуда ты знаешь, что чувствую я, если не знаешь, что чувствует у тебя под боком наш сын?! А он, между прочим, хочет, чтобы мы снова жили вместе. И я хочу. Мы с ним хотим, а ты нет. Это ты знаешь?
Повторяю: нам с Костиком хорошо вдвоем, и не надо сбивать его с толку дурацкими разговорами!
Первые признаки раздражения.
Кстати, ребенок, оказывается, всегда мечтал о брате
Ну да, мечтал о брате, а получил внебрачную сестру!
Послушай, не надо язвить! И успокойся если я ему что-то и рассказываю про тебя, то только хорошее, потому что ничего плохого за тобой не числится.
Я тебя не узнаю! Где же ты такой великодушный раньше был? издевательски пропела Лина.
Я им всегда был, только ты не замечала. А ушла от меня, чтобы освободить место для кого-то третьего. Ну и как, довольна?
Очень! налился звонким вызовом ее голос. Наконец-то почувствовала себя женщиной!
Теперь я спокоен: пока она моим унижением не насладится, трубку не бросит.
Рад за тебя. Только помни: когда ты ему надоешь, я уже буду занят.
Ах, напугал! Да я только и мечтаю, чтобы кто-нибудь прибрал тебя к рукам, и ты перестал стоять у меня над душой! веселилась Лина.
Спасибо за откровенность. За это я тебя и люблю.
Ну да меня и еще десятерых.
Не туда свернула. Будь любезна вернуться на большак.
Послушай, давай серьезно. Мне действительно плохо без вас, и я хочу
Все, все! Еще раз спасибо и пока! пользуясь превосходством, бросает она трубку.
Подожди, дай сказать!! кричу я вдогонку, но она уже далеко. Да твою ж мать-перемать! Если бы не предстоящее совещание, я бы уехал домой и напился
34
На следующий день я встретился с сыном в небольшом кафе на Чистопрудном.
Зачем позвал? усевшись напротив, спросил сын.
Хочу тебе кое в чем признаться.
Ух ты! Ну, признавайся, что ты там еще натворил! с улыбчивым любопытством глядел на меня сын.
Помявшись, я сказал:
У тебя есть сестра.
Не понял, поднял брови сын.
Единокровная сестра. Ей два года.
Что такое единокровная сестра?
Это существо женского пола, отец которого я, а мать другая женщина. Из-за этого наша мама со мной и развелась.
Несколько секунд он соображал, а затем недоверчиво спросил:
Что, серьезно?
Серьезней некуда.
Но ты же говорил, что ни в чем не виноват!
Я тебя обманул, извини.
Глядя на меня с неприязнью, сын сухо заключил:
Значит, ты и маму обманул.
Получается так.
Но ты же говорил, что любишь ее, смотрел он исподлобья моими колючими глазами. Не глаза, а черный дым с пламенем!
Да, говорил и говорю это снова: я люблю нашу маму больше всех на свете. И тебя люблю.
Пауза, и он тихо и строго объявил:
Ты все врешь. Ты не любишь маму и меня не любишь.
Костя, послушай потянулся я к нему рукой.
Все, забудь нас, отдернув руку, процедил он и, поджав пухлые материнские губы, выбежал из кафе. Я проводил его беспомощным взглядом и вдруг ощутил облегчение. В самом деле: ложь с воза душе-кобыле легче. И я подумал, что если освобожусь от всех моих грехов, буду легче тополиного пуха.
На следующий день сын, которого я теперь ожидал увидеть не раньше чем лет, этак, через десять, неожиданно позвонил и назначил встречу в том же кафе. Не здороваясь, сел напротив и сдержано сказал:
Мама мне все рассказала.
Что она тебе рассказала? испугался я.
Рассказала, что когда я был маленький, она тебе изменила.
Господи, она что, свихнулась? простонал я.
Она сказала, что ты жил с ней только ради меня. Это так?
Господи, ну, зачем, зачем, зачем!.. стонал я, закрыв ладонями лицо. Ведь я же запретил ей тебе это рассказывать!
Она не хотела, чтобы я думал о тебе плохо
Не верь ей, слышишь, не верь! отняв руки, возбужденно заговорил я. Твоя мать святая! Ее оскорбили, ее очень сильно оскорбили, а я не смог ее защитить, и я никогда себе этого не прощу, никогда! неуклюже вытер я глаза.
Ну ладно, пап, ну чего ты протянув руку, с взрослым сочувствием коснулся меня сын. Я же все понимаю
Что ты понимаешь?! смешно хлюпнул я носом.
Ну, что такое бывает У нас в классе у двух девчонок родители из-за этого тоже разошлись
И на них теперь пальцем показывают?
Нет, жалеют
Значит, тебя из-за нас тоже будут жалеть?
А я что, собираюсь об этом звонить? Да я даже Юльке не скажу!
Надеюсь, нас ты стыдиться не будешь
Вот вас-то я точно буду жалеть!
Имей в виду мама ни в чем не виновата!
Да, да, я понял. Она очень плакала. Плакала и просила у меня прощения. И сказала, чтобы я с тобой помирился. Я ей сказал, что ты ее любишь и хочешь, чтобы мы жили вместе, а она твердит одно: это невозможно
У нее кто-то есть?
Не знаю, пап, честно, не знаю. Я никогда ее ни с кем не видел. Но на улице на нее смотрят все. Пап, а ты покажешь мне сестру?
Только если ты ничего не скажешь маме, а то она обидится. Скажет, что ты тоже ее предал
Она ничего не узнает.
Вот я и лишился ореола непогрешимости. Отныне сын будет смотреть на меня как на ровню, если не свысока. До тех пор, пока сам не наломает дров.
Никогда не отпускай от себя любимую девушку, попытался я остатками важности подсушить подмоченную репутацию. И будь снисходителен к ее слабостям.
Да знаю я, пап, знаю! отвечал выбившийся из-под опеки сын.
Перед уходом он покровительственно похлопал меня по плечу и сказал:
Извини, конечно, но на твоем месте я бы с мамой никогда так не поступил!
В ответ я затравленно улыбнулся.
35
Наш взаимный демарш не мог не иметь последствий. Первым позвонил я и вежливо поинтересовался у Лины, какого хрена ей надо было посвящать ребенка в недетские тайны. В ответ меня обвинили в дешевом благородстве, шантаже и подстрекательстве. Да я тебя прикрывал! кричал я. И вынудил меня все ему рассказать! кричала она в ответ. Ну и что он теперь будет о тебе думать?! горячился я. Да если бы не я, ты бы его никогда больше не увидел! огрызалась она. Ну и как нам теперь смотреть ему в глаза?! Это не меня, это тебя надо спрашивать! Неужели не понятно, что я хотел как лучше?! Да? А в результате опозорил меня перед сыном! Знать тебя не хочу, и не звони мне больше!
Напоминаю: на дворе ноябрь две тысячи третьего, и время, как всегда, занято только собой метит себя звуком, словом, краской, запахом. Метит, чтобы найти обратную дорогу.
Я уважил желание сына и через неделю привез его к Нике. Поначалу напряженность преобладала, но когда сестра, с боязливым пальцем во рту наблюдавшая за единокровным братом, вдруг взобралась к нему на колени и стала трогать его нос и щеки, в настороженные сердца хлынул теплый воздух и растопил улыбки. Кончилось тем, что сестра доверила брату свое главное богатство игрушки, а он за это весь вечер не спускал ее с рук. Ника, глядя на них, растроганно улыбалась и шептала мне:
Ах, как хорошо, что они встретились, как хорошо! Это так правильно, так справедливо ведь дети ни в чем не виноваты! У нашей дочки замечательный брат, просто замечательный!
На обратном пути сын признался:
А она очень даже ничего! Как молодая добрая училка! Вы что, собираетесь пожениться?
Я тут на днях звонил твоей матери, так вот она сказала, чтобы я больше не звонил. Как ты думаешь, к чему это?
Не обращай внимания, это она так характер показывает!
А я думаю, она накручивает себя, чтобы решиться на глупость. Так вот я жду, когда она эту глупость совершит, и тогда женюсь на Веронике. То есть, сделаю еще бòльшую глупость.
Ты хочешь сказать, что у меня может появиться отчим?
Именно.
Еще чего! Пап, а давай вместе на нее повлияем, а? Я скажу ей, что если она заведет себе кого-нибудь, я уйду из дома и буду жить с тобой!
Я рад, что ты меня понимаешь, сурово приветствовал я похвальное здравомыслие сына.
Так в ближайшем окружении Лины появился мой лазутчик. И вот что из его донесений выяснилось.
Ее распорядок дня, куда она могла бы втиснуть свои порочные контакты, разнообразием не отличался. Собственно говоря, образ ее жизни, каким я его знал, остался прежним. Она возвращалась с работы приблизительно в одно и то же время, расправлялась с ужином и занималась хозяйскими делами, до которых не дошли тещины руки. Затем вперемежку чтение, телевизор и телефон. Да, сыну приходилось несколько раз брать трубку, которая мужским голосом спрашивала маму. Мама удалялась с трубкой в свою комнату и задерживалась там минут пять-десять. А вот с кем она говорит подолгу, так это с тетей Верой. Ну, а спать она ложится около двенадцати. Случается, что распорядок дня нарушается, и тогда она приходит домой поздно со слабой улыбкой и легким виноградным дыханием. Невзирая на то, что ночует она всегда дома, прорех во времени, в которых она могла спрятать вольности, было хоть отбавляй. И когда не на шутку озабоченный сын однажды сказал ей: «Имей в виду с отчимом я жить не буду и уйду к папе!», она ответила: «Это тебя папа подговорил так сказать? Дурачок! Папа тобой манипулирует, чтобы меня вернуть! Передай ему, пусть не старается. И не переживай: мы с тобой как жили вдвоем, так и будем жить».
Что ж, благолепие блуду не помеха. Осталось только дождаться этому подтверждения.
36
Я стал много читать. Но если, например, «Любовь живет три года» с его героем-ортодоксом я еще смог одолеть, то «99 франков» того же автора решительно отверг. Мне были противны сочинения, где герои кокетничают с глубинами человеческого духа, выдавая за них надуманные трудности, психопатию, дурные привычки, распутные наклонности и прочие дефекты человеческой конструкции. Меня, как ни странно, утешали сентиментальные американские романы, которые если и обнажали недостатки героев, то тут же накидывали на них незатейливый флер оговорок и извинений. Их немудреный реквизит состоял из обнадеживающих аналогий, намеков, параллелей, подсказок и предостережений. В них я задним числом находил простой и обескураживающий смысл потертых временем вещей и поражался, как не понимал его раньше. С ними я раз за разом переживал то, что пережил с женщиной, патологическая любовь к которой изо дня в день подтачивала меня, как болезнь.
Еще я сделал для себя тот вывод, что если каждый и считает свою любовь исключительной и небывалой, то на самом деле человеческая любовь во все времена и для всех людей одинакова, как одинаково опасен вирус гриппа. Только переносится она каждым по-разному. Во всяком случае, у меня она протекал очень тяжело, но бог даст выздоровеем, и я обрету, наконец, невозмутимость героев американских детективов, которые возвращаясь после очередного мордобоя в отель, принимали душ и меняли рубашку. Не об этом ли твердила несокрушимая американская манера доводить дело до счастливого конца?
Я жил с Никой, но чувствовал себя неуютно. Погас тот жаркий, расторопный огонь, что горел у меня в крови, а углей хватало лишь на сдержанные виноватые совокупления. Нет, нет, она по-прежнему была мне дорога и по-прежнему засыпала в моих объятиях, но бывая с ней, я думал о той, другой, что убила меня. Где она, с кем она сейчас? Неужели занимается тем же, чем и я? Неужели засыпает в чьих-то объятиях? К горлу подступала дурнота, теряло смысл будущее. Каким же неотвязно пагубным было ее влияние, если я отказался от восхитительных плотских утех, которые сулила мне жизнь с Лерой! Да, отказался. Малодушная правда заключалась в том, что при желании я мог бы устроить переезд Леры в Москву: купил бы ей квартиру в Нижнем, частыми наездами скрасил бы нашу разлуку задушил бы в объятиях, утопил бы в солидарных слезах и новой беременностью сокрушил бы все ее сомнения. Претерпел бы неудобства первой поры нашего сожительства и приручил бы ее сына-бунтаря я умею ладить с детьми. Но я не бросился к ней, не протянул руку и позволил ей быть слабой. Спасательный круг из меня получился никудышный. Видно, она это почувствовала и перестала звонить. Подобно Луне она затмила собой светило, примерила на себя ее корону и уплыла во мрак, увлекаемая неумолимыми законами любовной механики. Не потому ли я убивался по ней больше и дольше, чем по другим моим беглянкам? Со слов директора я знаю, что она по-прежнему замужем и по работе к ней претензий нет.
Однажды в марте две тысячи четвертого, после очередной нашей ссоры (с некоторых пор мы стали ссориться, и это, пожалуй, главная новость той обезжиренной жизни, которой я жил после развода) Ника прижала к себе дочку и сказала:
Нет, Ксюшенька, не хочет нас папа замуж брать Не нужны мы ему
Внезапная и острая, как бритва жалость полоснула меня по самому сердцу. Я порывисто обнял их, прижал к груди и, вдохнув исходящий от них запах семейного очага, постановил:
Осенью! Мы поженимся осенью!
Ночью я любил Нику долго, бурно и нежно, а наутро проснулся другим человеком. Так бывает, когда потрепанный бурей корабль пересекает рябую нейтральную полосу, входит в лазурную бухту, и морские волки на его борту с удовлетворением ощущают под ногами непривычно послушную палубу. В конце концов, я не маньяк и не психопат, а тот, кому повезло любить и быть любимым. Пришло время воспользоваться тем, что я любим, туризм поменять на ПМЖ и превратиться в эмигранта. Только вот как быть с ностальгией, которая непременно меня замучит? Переиначивая Шарля Кро, скажу вместе с ним словами Софи: