Что-то случилось?
Нет, нет, все в порядке! поспешил я ее успокоить. Просто долго шел пешком!
Когда мы легли, она красноречиво прильнула ко мне.
Прости, Никуша, что-то я сегодня не в форме. Ты не обидишься? обнял я ее, и когда она заснула, вернулся к нашему с Линой разговору.
Итак, вот правда, которую я ждал годами и как всякая правда она обескураживающе проста и бесцеремонна: женщина, с которой я пылинки сдувал, придумала повод и легла под чужого мужика. Иначе она, видите ли, не могла. Бывают, видите ли, долги, за которые приходится расплачиваться таким вот похабным образом. Дура, незатейливая сказочница! Да будет ей известно, что наука давным-давно занесла ее случай в антологию клинических казусов. Как сказано в одном старом английском фильме незаконченное не забывается. По сути, измена ее была предрешена. Не измени она через восемь лет, изменила бы через десять, пятнадцать, двадцать. Сама того не ведая, она реализовала то, что намечтала много лет назад то есть, поступила как Софи и Люси. И от меня здесь ничего не зависело: будь я хоть Аполлон в потемках женской психопатии все боги серы. И ее нынешняя развратная жизнь есть продолжение той порочной траектории, по которой однажды покатилась ее покосившаяся натура. Не прибитая к наклонной плоскости соблазна гвоздями моральных устоев, она способна лишь катиться вниз, и того, кто встанет на ее пути она собьет, как кеглю!
Я долго еще ворочался на горячих углях подробностей. Мысли ветвились, плодились, наливались горечью, пока не уперлись в логичный вопрос: а что сделал бы я, доведись мне в ту пору встретить Нину? Ровным счетом ничего, с ходу одолел я его, лишний раз подтвердив первосортное качество моей любви в отличие от низкопробного суррогата моей бывшей. С этим чувством жалкого превосходства и заснул, и первой в мой сон вплыла на гостиничной кровати обнаженная Лина
Утром я встал, как на войну и весь день был нетерпелив и невнимателен. Кое-как дожив до вечера, поехал к себе на квартиру и, бросив машину возле дома, отправился к Чистым прудам. Было свежо и ясно. Творя колдовство, я трижды обошел пруд. Поразительное дело, но то, что я собирался сделать в ближайшие полчаса никого из окружающих, кажется, не интересовало. О, этот безучастный мир невнимательных людей! Не хочу быть его частью!
Достав телефон, я позвонил Лине и услышал раздраженное:
Я же сказала мне больше не звонить!
Позволь зайти на минутку, я тут рядом! заторопился я.
Ты что, издеваешься? с усталым удивлением отозвалась она.
Ну, пожалуйста, ну ради нашего сына! взмолился я.
Я сказала нет! отрезала она.
Полина, если ты не позволишь мне зайти, я вернусь домой и шагну с балкона. Я не шучу, неожиданно отчеканил я и почувствовал на своем горле железную хватку внезапной паники. Задержавшись с ответом на несколько беспощадных секунд, она с легкой тревогой спросила:
Что-то случилось?
Да, случилось.
Хорошо, заходи, помедлив, разрешила она.
Накапливая волнение и разгоняя сердце, я вышел на Чистопрудный бульвар и устремился к цели. Впереди меня шествовала девушка: светло-русый скачущий хвост волос, шоколадная кожаная куртка до пояса, бежевый свитерок навыпуск, короткая юбка, тонкие лодыжки, туфли на низких каблуках. Узкой спиной, гибкой, нестойкой грацией она была пронзительно похожа на Лину. Однолюб Гоша сказал бы, что, к сожалению, все красивые девчонки родились на двадцать лет позже него. Я же скажу, что мудреющая грусть не в таких вот девушках, а в музыкальном пространстве Баха, наполненном джазовым одиночеством. И все же слава тебе, славная девушка! Будь долго и заслуженно счастлива!
Моя походка незаметно окрепла и обрела ту пружинистую вкрадчивость, с которой я когда-то подбирался к щиту. Возникло чувство, что у меня вот-вот вырастут крылья, и я, разбежавшись, взлечу, услышу их гладкий посвист и испытаю радость самопознания. Ну же, ну! Отпусти, земля, расступись, воздух, прими меня, голубая бездна, и наполни неземным восторгом!
Парю над двором. Вижу внизу парня, идущего в сторону мусорных баков. Он помахивает веником засохших роз, и розы роняют на землю лепестки сухих кровавых слез. Надо было купить цветы, спохватываюсь я. Знакомый подъезд. Я проникаю внутрь и взлетаю на четвертый этаж. Ее дверь. Я достаю из нагрудного кармана пиджака кольцо, втискиваю его на место и, ощущая его новую, взволнованную власть, жму стертую кнопку звонка. Дверь почти тут же открывается. Лина: джинсы, футболка, Немчиновка, салатный вокзал, исступленное лето, голубое озеро, дымчато-серые глаза, очарованный чердак. Позади нее застыли теща, тесть и сын. Из глубины наполненной золотым закатным светом гостиной выглядывает массивный обеденный стол.
«Что случилось?» с беспокойством спрашивают его проживающие по бокам вальяжные, боярской породы стулья.
«Что там еще?» кряхтит покладистый, степенный диван.
«Да, да, что там еще?» интересуются два насупленных кресла.
«Не что, а кто!» ворчит ревнивый к чужим новостям телевизор.
«И кто же?» позвякивает чревохрустальный сервант.
«Кто же, кто же, кто же?» перекликаются скрытые вуалью занавесок приоконные цветы, репродукции «Подсолнухов», «Звездной ночи» Ван Гога и «Пейзажа с водяными лилиями» Клода Моне, оригинальная картина «Сирень» неизвестного арбатского художника, большая фотография нас с Линой, прильнувших головами к нашему двухлетнему сыну и несколько фотографий из истории нашего рода.
Что случилось? тревожно спрашивает Лина, глядя в мое возбужденное лицо.
Дай твою правую руку! нетерпеливо прошу я.
Зачем? смотрит она на меня своим супрематическим взглядом.
Ну, дай, дай, не бойся!
Помедлив, она протягивает боязливую руку. Я прикладываю ее узкую, нежную ладонь к своей, так чтобы соприкоснулись кольца и торопливо говорю:
Ты не против, если медовый месяц мы проведем в Немчиновке?
Лицо ее вытягивается, глаза широко раскрываются и внезапно наполняются хрустальной влагой. Она смотрит на меня, не мигая, и ее сомкнутые губы начинают дрожать. Несколько секунд она колеблется, затем прижимает кулачки к груди и тихо входит в мои объятия!
Я люблю тебя, Линушка, люблю, не знаю как, и мне все равно, с кем ты была! бережно сжимаю я ее.
Я всегда была только твоя всхлипывает она у меня на плече.
Глаза твои чисты и прекрасны, как ангельские помыслы Они как кристальные озера, обласканные солнечными лучами, как яркие путеводные звезды, как колдовские огни, сбивающие с пути Они глашатаи твоих повелений, трубадуры твоих чувств, зеркала твоей души и душа твоего зазеркалья бормочу я, и мир дрожит и переливается передо мной.
Я вижу растерянного тестя, вижу взволнованную тещу, вижу, как круто повернувшись, убегает в гостиную сын. Правильно, сынок: незачем тебе видеть, как плачет твой отец. А может, ты и сам решил всплакнуть?
Линушка, милая, пойдем домой шепчу я. Насовсем, навсегда
Лина порывисто обхватывает меня и прижимается мокрой щекой к моему лицу.
Я люблю тебя, Юрочка, люблю, мой родной! объявляет она растроганному миру, и слова ее подобны прикосновению волшебной кисти, от которого безрадостная картина моей жизни вдруг озаряется живительным радужным светом
40
Когда мы в тот памятный вечер вернулись домой и я, упав на колени, принялся каяться в бесчисленных изменах, Лина опустилась рядом и сказала, что не вправе меня судить, потому что в первую очередь виновата она, и что если бы не она, я никогда бы ей не изменил. Третейским судьей выбрали диван, и через пять минут моя бывшая жена стала моей любовницей, чтобы в ближайшем будущем стать моей новой женой.
Раздевая ее, я переживал, как перед нашей первой брачной ночью, когда вопреки всем приметам страшился обнаружить, что она не девственница. Выходило, что он никуда не делся, мой крошечный демон мазохизма, и я всего лишь научился уживаться с ним, да так успешно, что обнаружься у Лины гладкий лобок, и меня вполне устроил бы ее смущенный смешок и беглая ссылка на модную паховую депиляцию. Не объяснять же ей, что мода эта пошла от проституток. А что тут удивительного? Именно свободные женщины всегда навязывали обществу свои вкусы, а не наоборот. Найдя ее лобок нетронутым, я тут же подумал о том, о чем уже думал ночью: тогда откуда она набралась тех непотребных подробностей, из которых сложился ее рассказ? Не скрою: я отнесся к нему всерьез и, отправляясь к ней, надеялся только на молчаливый призыв ее кольца такого же красноречивого, как скрещенные пальцы праведной лгуньи.
После того как мы исступленно и самозабвенно покончили с трехлетним воздержанием, я вместо того чтобы пребывать в долгожданной нирване, потащил Лину в прошлое. Зачем? Да затем, что без ясного прошлого и смерть не в радость! Поцеловав ее пальчик с кольцом, я признался, что если бы не оно, я вряд ли решился бы к ней пойти: слишком много узнал накануне нового. Лина пояснила, что кроме обручального у кольца есть еще и практическое назначение: оно как холодный душ на горячие мужские головы (как будто кольцо на женской руке когда-нибудь кого-то останавливало!). Тогда я спросил, зачем она решила рассказать про Ивана, и она ответила, что давно хотела, да все случая подходящего не было, а тут вдруг решила была, не была! Подумала, посмотрим, как я после этого запою. А когда во всем призналась, то очнулась уже за балконом. Стояла и глядела вниз. И вдруг пальцы разжались, и ее закрутило и понесло! Ее несет, а она чуть не плачет: что она несет, это же конец всему! И вдруг мысль: и ладно, и пусть, так ей и надо! Уже потом, дома подумала: как я смог вынести эту чудовищную чушь!..
Так, значит, этот твой важный жених
Господи, неужели ты поверил расслабленно бормотнула Лина с моей груди (лично я на ее месте задохнулся бы от возмущения!).
Вовсе нет! отозвался я. Как только услышал про оральный секс, так сразу все и понял. Скорее лев станет вегетарианцем, чем ты согласишься питаться мужским семенем! И все же, если не секрет, откуда столь нескромные подробности?
Она спрятала глаза и сообщила, что начиталась неприличных женских книжек и насмотрелась у Верки по видику (опять Верка, опять запах гари!). А про антиоргазмы в книжке прочитала. Если хочешь, можем попробовать. Это просто: я буду выдумывать, как изменяла, а ты за это будешь меня мучить.
До чего же ее объяснения расходятся с моими наблюдениями! Мне бы надо верить себе, а я верю ей. Видно, таков мой удел верить и любить. А что мне остается? Так уж повелось: некрасивые женщины богу, а красивые миру. Раз не поселился у нее под дверью я, там вполне мог поселиться кто-то другой.
Она уткнулась в меня и затихла, и я предупредил ее, что когда она в следующий раз меня бросит, я докажу ей, что балкон это не пустая угроза, а трамплин в пучину угрызений ее совести.
Да, да, я поняла, потерлась она щекой о мое плечо. А знаешь, о чем я мечтала?
О чем?
Чтобы ты меня обнюхал
Не удивительно: о том же самом мечтал и я. Вдыхая запах ворованных папирусов, мечтал об Александрийской библиотеке. Исполнив с давно забытым усердием нашу общую мечту, я подобрался к дорогому лицу и заглянул в глаза.
Песик мой долгожданный, лизунчик мой ненаглядный, как же я истосковалась по тебе, любимому! влажно мерцали ее глаза. И далее с иронией: Ну, и как тебе мой гербарий?
Свеж, как никогда! не моргнув глазом, объявил я.
Слава богу, папирусом там и не пахло, зато сквозь ровный душистый фон кремов и духов, сквозь узнаваемое, незабываемое, родное тепло пробивался словно тихий шорох сквозь уличный шум тонкий запах цветущей рябины. К этому времени за мной числился долг, и я бы с превеликой охотой отдал его оглушенной счастьем Лине, если бы не память о ее родовых и послеродовых муках. Только сдается мне, за меня уже все решили: когда полчаса назад мы после неистовых сетований упали на диван, и я распростер над ней заботливые крылья, она обхватила меня руками и ногами и удержала коротким и решительным «До конца!». Получается, она свой выбор сделала: решила долг взыскать и тем погасить дебетовую задолженность. Да будет так.
В дальнейшем она впитывала мои жемчужные выплески с тем же шипучим рвением, с каким морской песок поглощает мерцающее серебро ночной волны. И была ночь ночей, озаренная тихим светом луны и колдовским сиянием ее глаз, и величавая как при сотворении мира тишина, и беззвучный, ослепительный взрыв, ставший, как я понимаю, началом новой жизни.
41
Чтобы двинуться в будущее, следовало реабилитировать прошлое, и я, подбирая и подвязывая оборванные нити, принялся восстанавливать ткань времени, то есть, чинить дырявое облачение нашей совместной жизни. На удивление неохотно в этом участвуя, Лина нет-нет, да и роняла:
Прости меня, Юрочка, ради бога
За что?! с яростной нежностью сжимал я ее.
За все многозначительно вздыхала она.
Это был сон, это был плохой сон! тискал я ее, словно желая выдавить из тюбика ее памяти пасту плохих воспоминаний.
Нет, Юрочка, не сон грустно улыбалась она, и я, изгоняя злого духа далекой измены, говорил ей, что это были не мы, а наши далекие двойники. Утверждал, что с тех пор стал новым наш скелет, наши мышцы и кишечник, что пятнадцать раз сменились наши легкие, десятки раз обновлялись кожа, ногти, волосы и кровь, что сменились пятнадцать поколений печени, а от желудка и вовсе остались одни воспоминания, что очистилась душа и стала милосердной память. Всё изменилось, кроме наших сердец: они как любили, так и любят. Лина соглашалась, но в былое возвращалась без особой охоты, а в будущее смотрела без должного рвения. В ее поведении не было благодарного выдоха, беспечного глаза, долгожданного облегчения, а было что-то истеричное и временное. Так поглядывая на часы, тешится с любовником неверная жена.
После энергичной трехдневной разминки она с бесшабашной удалью провозгласила: «Хочу быть бесстыжей!» и заставила побрить ей лобок. Я подчинился и дословно воспроизвел сцену в ванной: оголил и обласкал жемчужный рубец, после чего подарил ей оглушительный, как гром и многократный, как эхо оргазм. Утомленно разогнувшись, она повернулась ко мне глаза ее сияли. Я залюбовался ею: узкие сахарные плечи и бедра, плавные карамельные обводы и сопряжения она была все также хороша. Разумеется, время не обошло ее стороной поблекла светозарная девичья свежесть, а хрупкое изящество слегка отяжелело, но мой затуманенный нежностью взгляд видел перед собой все те же пропорции и все ту же хмельную красоту. Истинная красота не вянет она сосредотачивается. Взяв мою разомлевшую красавицу на руки, я принес ее в спальню, уложил на кровать, лег рядом и просунул ей под голову руку. Она уткнулась носом мне под мышку и так лежала с минуту. Отстранившись, с тихим наслаждением произнесла:
Ах, какая прелесть
Устроившись поудобнее, сказала:
Помню, Верка купила видик, а потом дня через три звонит и взахлеб приезжай, я тебе такое покажу! Я приехала, и она поставила один из этих ужасных фильмов. Я сижу, смотрю и не знаю, куда от стыда деваться. Вот ведь интересно: когда сама делаешь не стыдно, а когда смотришь, как делают другие провалиться хочется. Странно, да? Ну вот. И Верка говорит: «Вот мы с тобой две дуры столько прожили, а ничего не знаем!» И я стала смотреть дальше и представляла нас. Думала, будь у нас как раньше все бы тебе разрешила, все бы себе позволила! Можно сказать, бог меня услышал
Потянувшись к тумбочке, она подхватила с нее книгу и с бесстыдной грацией раскинулась у меня под боком:
Смотри, что я у Верки взяла!
Это оказалась современно иллюстрированная Камасутра.
Ты посмотри, что люди напридумывали! водрузив учебник любви на голую грудь, хохотнула она. А тут, а тут! Нет, ты только полюбуйся! ткнула она в офицерскую позу. А хочешь, я в чулках тебе покажусь?
Можно сказать, мечтаю! тут же согласился я.
Тогда закрой глаза и не подглядывай!
Я зажмурился, и она покинула кровать. Из слепой тишины выкатился ящик комода и почти тут же вернулся на место. Прошуршал целлофан и скрипнуло кресло, в которое она опустилась. С легким гладким шелестом расправились чулки. Два бесшумных шага в сторону скрипнул шкаф, упала с глухим стуком на ковер коробка. Последовало невнятное перестукивание, и затем я услышал: «Открывай!»