Придя в чувство, она проверила себя, хотя могла не проверять: парень остывал рядом, и прозрачный конец его вылизанной до леденцового блеска резинки оттягивала изрядная доза мутного зелья. Невольно заглядевшись на его неброский, но такой боевой калибр, она с набирающим силу бесстыдством подумала: «Не уйду, пока не выдою досуха» Указав на его бедра, она улыбнулась: «Вот что значит нормальный размер! А у мужа он просто чудовищный» Растроганный, он потянулся губами к ее руке и припал к ней, как к иконе. Подождав, она отняла руку и спросила, который час. «Восемь, взяв с тумбочки часы, сообщил он и добавил: Оставайтесь, Катенька, на ночь. А хотите на всю жизнь». Она хотела спросить, куда он дел ее трусы, но передумала и, запахнувшись мешковатыми полами, отправилась в ванную без трусов. Ни чувств, ни мыслей, только ощущение какой-то важной и глубокой перемены, что вершится внутри нее. Вернувшись, она обнаружила, что бордельный дух стал еще гуще, а парень лежит с ее трусами на лице. Она нагнулась, схватила их и раздосадованно воскликнула: «Как ни стыдно!..» Он лишь блаженно улыбнулся. Скомкав трусы, она сунула их под подушку и пожелала поменять пропитанную испариной рубашку на сухую, которая была ей тут же предоставлена. Отправив его в ванную, она переоделась и легла, и когда он, вернувшись, устроился рядом, попросила: «Расскажи что-нибудь».
Подумав, он заговорил, а она, прикрыв глаза, отдалась томной неге изнеможения. Даже, кажется, задремала. Когда очнулась, его голос по-прежнему звучал рядом: «и тогда понимаешь, что жизнь разделилась на «до» и «после». Причем «до» была не жизнь, а не пойми что, а «после» то, ради чего стоит жить". Выдержав пару минут, она прервала его: «Ты, наверное, думаешь обо мне бог знает что» «Нет, нет, что вы, Катенька! с протестующим жаром воскликнул он. Я же сразу почувствовал, что с вами что-то не так! И мне горько и обидно, что такая непорочная, несравненная женщина страдает! Чем я могу вам помочь? Только скажите!» «Просто делай то, что делаешь, не стала мудрить она. Мой муж хочет, чтобы я вела себя в постели как проститутка, а я не хочу, и поэтому он очень редко и недолго со мной бывает В общем, ты меня понимаешь". «Да что же он за человек такой?! не сдержался парень. Ну, ничего, ничего, я вам его заменю, да так, что вы будете купаться в счастье! Я буду любить вас как никто другой! Вам же хорошо было?» «Очень!» с легким сердцем призналась она. «А будет еще лучше, потому что я полюбил вас с первого взгляда, с первой секунды и на всю жизнь!» увлажнились его глаза. И далее в том же бессвязном романтическом духе. Глядя на его взволнованное, одушевленное лицо, она спросила себя, чего испугалась в первый раз. Может, того что мне изменяет? Нет, она была к этому готова. Может, неопределенного будущего? Всякое будущее неопределенно, чего его бояться. Тогда не этих ли безумных Ивáновых зрачков? Не они ли всколыхнули в ней тайный страх, который с первой менструации внушала красавице дочери ее мать, приучая видеть в мужчинах своих потенциальных обидчиков? До чего же символично, что счет обидчикам открыл ее первый мужчина, он же муж! Со мной ее тайный страх стал явным и обрел формулу: насилие есть слезы, боль и унижение. И второй раз она пережила их с Иваном.
К любовникам обычно идут, чтобы получить то, что недополучают с мужьями либо чтобы неверностью ответить на неверность. Ее же резон был высок и бескорыстен: ей надлежало отблагодарить первую любовь за жертвенность и расстаться с ней навсегда. И сначала все было хорошо, если можно так сказать про нарастающее тревожное волнение. Вошли в номер и встали друг против друга в обоюдном смущении. Он всегда был с ней заботливо нежен, и она нисколько не сомневалась, что он будет с ней таким и в этот раз. Они разденутся, лягут, и он подобно мне будет ползать по ней губами и освобождаться от глубоко запрятанных, выстраданных слов любви. Надо только перетерпеть его сюсюканье и неловкий, смущенный приступ, и если понравится, повторить. Больше двух раз он ее все равно не получит. А потом он останется, безутешный, а она уйдет, полная романтичной грусти, подобной той, что испытывают, перевернув последнюю страницу любовного романа. И тут он облапил ее и оглушил огненным, всепожирающим, совсем не похожим на прежние поцелуем. Она даже задохнулась. Когда распались, стали раздеваться: он нервно и нетерпеливо, она медленно и аккуратно. Не успела она снять и расправить платье и лифчик, как он уже стоял перед ней голый с нацеленной на нее толстой, изрядно откушенной морковкой. Потупившись, она замешкалась перед выбором, что снять раньше трусы или чулки, как вдруг он подхватил ее, и через секунду она уже лежала на животе. Придавив ее одной рукой, он другой рывком приспустил ей трусы, и не успела она глазом моргнуть, как его крепкий огрызок уже обживался в ее недрах. Все произошло со стремительной беспардонностью. Следовало возмутиться, но нет: она вдруг с неуместным замиранием обнаружила, что его грубость ей по вкусу в ней была многообещающая, несвойственная нашим с ней благочинным играм новизна. Ее бесправное, придавленное его дерзкой рукой тело переполняло щекочущее ощущение бесстыдной распущенности. Оставалось дождаться, когда повелительно снующий туда-сюда огрызок вызовет у нее что-то другое, кроме уже испытанного. Было больно, как бывало всегда, когда она была не готова, и она, отвернув лицо, ежилась, морщилась и деликатно постанывала. Он же буйствовал вовсю: припадал на колени и гарцевал, ложился плашмя и плющил губы об ее голову, шею, плечи, спину, ожидая, когда она разделит с ним его животный раж. Не добившись толку, он перевернул ее на спину и надвинулся перекошенным багровым лицом. Тут-то она и разглядела его мутные, безумные зрачки. Разглядела и испугалась: в них не было ни любви, ни заботы, ни добра, ни мысли, в них чернела копоть адского пламени. Он даже не потрудился стянуть с нее приспущенные трусы, а просто всадил себя с размаху и с хриплым нещадным исступлением принялся ее долбить. Сначала она терпела, а потом не выдержала и взмолилась: «Не надо так, мне же тяжело, мне больно!..», но он заткнул ей рот поцелуем, обратив ее жалобу в невнятное мычание, и навалился еще сильнее. Она пыталась освободиться, но он не давал. Наконец крупно задергался, застонал, утопил лицо у нее за плечом, и по хлюпающей сырости внутри себя она поняла, что наступил конец первого акта. «Отпусти, мне нужно в ванную!..» потребовала она, но он, не удостоив ее ответа, продолжал лежать на ней тяжким бременем. Она попробовала вывернуться, но он сковал ее запястья, уткнулся лицом в надплечье и глухо забормотал: «Подожди, пожди, сейчас Только отдохну немного". «Не надо, не хочу больше, отпусти, тяжело, не хочу!..» взмолилась она. Он не замечал ее стенаний, ворочал бедрами, вдавливая себя в нее до боли в лобке минуту, другую, третью, и вдруг окреп, задвигался, сначала медленно, затем быстрее, и вот уже снова забился в смертном исступлении. Тут-то она и поняла, что такое настоящее насилие
В первые два года между нами случалось, что она капризничала, и я брал ее силой, но то было любовное, назидательное принуждение, ни формой, ни сутью несравнимое с тем, что творил этот таежный дикарь. Вцепившись в ее заброшенные за голову руки и навалившись всем телом, он бесновался на ней, а она ловила ртом воздух и беспорядочно стонала до тех пор, пока он не довел ее до отвратительного, насильного, противоестественного оргазма, во время которого ей показалось, что она теряет сознание. Придя в себя, она расплакалась и, страдая от его грузного, нещадного бесчинства, долго мешала судорожные всхлипы с судорогами невнятных, подневольных оргазмов. Когда же он отпустил ее, заплаканную и полузадушенную, она слепым, бездумным движением подтянула трусы и осталась лежать истерзанная, обильно залитая, с саднящим влагалищем, натертым лобком и каким-то гадким, ядовитым послевкусием. Притихшая и обесчещенная, она негромко и горестно всхлипывала, а он, голый, нераскаявшийся и опасно возбужденный, растянулся рядом и, запустив руку ей в трусы, ненасытно тискал ее скользкий лобок. Никакого сомнения: после короткого отдыха он накинется на нее снова и, лишив воли, будет принуждать еще и еще, пока она не сойдет с ума. «Надо уходить, пока не поздно» собираясь с силами, подумала она. Он липкой тяжелой лапой сгреб ее грудь и пустился в откровения относительно его жизни с нелюбимой женой жизни, которую скрашивают только дети, работа и неотвязные мысли о ней. Ей вдруг представилась пасторальная картина: тихие сумерки за окном комнаты подсвечены мягким светом ночника. Я укладываю Костика, читаю ему на ночь сказку и на его вопрос, где мама, отвечаю мама скоро придет. Господи, если бы я только знал, где она, с кем и чем занимается! Внезапный жгучий стыд и горячая любовь пронзили ее, схлестнулись и переполнили до краев. Торопливо вытерев слезы, она кинула ему: «Все, я ухожу!», но он по-хозяйски накрыл ее лобок: «Не пущу! До утра не отпущу!» Не пытаясь сбросить его руку, она спокойно сказала: «Ты, конечно, можешь взять меня силой, но тогда между нами точно все будет кончено. Ты этого хочешь?» Помедлив, он убрал руку, и она встала с кровати. Он ухватил ее за запястье и снова попытался удержать: «Не пущу, ты теперь моя жена!» «Жена? звякнула в ее голосе неожиданная злость. Ты думаешь, если дважды в меня кончил, то стал моим мужем? Нет, мой дорогой, для этого нужно, чтобы я тебя любила, а я тебя не люблю!» «Зачем же тогда пришла?» не отпускал он ее. «Сама не знаю!» искренне пожала она плечами. «А я знаю! воскликнул он. Потому что ты только делаешь вид, что счастлива, а на самом деле тебе не хватает любви и настоящего секса!» «Настоящего секса? обидно усмехнулась она. Да я дождаться не могла, когда он кончится! Боль, слезы и удушье! И это ты называешь настоящим сексом?!» И показав глазами на свою руку, строго добавила: «Отпусти». Он отпустил, скатился с кровати, упал на колени и, вцепившись в нее, горячо забормотал: «Умоляю, не уходи! Ты теперь моя жена! А вдруг беременность?» «Сделаю аборт» хладнокровно отвечала она. «Нет, пожалуйста, умоляю, не делай этого! Вспомни, как ты пришла ко мне в общежитие! Я сказал тогда, что нам рано иметь детей, а теперь говорю: я хочу от тебя ребенка! Пожалуйста, стань моей настоящей женой! Ты же знаешь, как я тебя люблю, знаешь, на что я пошел ради тебя!..» «Знаю. Женился на дочке начальника» освободившись от его горячих потных рук, бросила она. Он зашелся в оправданиях, а она с нарастающим нетерпением надела лифчик, накинула платье, поправила волосы, подхватила кофту с сумочкой и устремилась к выходу. «Имей в виду, я все расскажу твоему мужу!» донеслось из-за спины отчаянное. Она остановилась и обернулась: «Да? И что ты ему расскажешь?» «Все» «То есть, расскажешь, как доверчивая девушка пришла в гости к старому другу, а он ее изнасиловал? Тогда мне проще прямо сейчас пойти в милицию и подать заявление! Доказательств полные трусы! Ну что, давай наперегонки ты к мужу, а я в милицию!» «Прости, прости, не то сказал! в отчаянии пополз он к ней. И прости, если обидел! Я и сам знаю, что был груб! Только ведь с тобой кто угодно голову потеряет! Твоя красота даже ангела до скотства доведет! Прости, прости, прости» твердил он, стоя перед ней на коленях и прикрывая руками свой срам. «Ладно, не переживай. Твой телефон у меня есть. Может, когда-нибудь позвоню. Вдруг захочу настоящего секса или ребенка от тебя! Кто знает жизнь большая и неожиданная!» бросила она ему и ушла, хлопнув дверью. В такси мечтала лишь об одном: поскорее сбросить пропитанные спермой трусы, смыть под душем липкую гадость, забраться со мной в кровать и любить меня всю ночь и всю жизнь. Сбросила, смыла, а потом взяла и сдуру призналась то есть, к одной жуткой глупости добавила еще более жуткую. Дура, даже противно вспоминать! А ведь это только те ее мужчины, с которыми она была! А сколько их потом смотрели на нее с тем же жадным Ивáновым вожделением, мечтая облагородить ее красотой свою скотскую похоть! И вот теперь этот безобидный, по сути, парень, который тоже во всем винит ее красоту