Что-то не так, тихо проговорил он. Днем твой отец встречался с Окэмэном, я не знаю, о чем они говорили, никто не знает. Но им обоим этот разговор не понравился, а когда Окэмэн остался наедине с дочерью, я слышал плачь, доносившийся из их овачиры.
Где она? насторожился Кизекочук. Темное предчувствие холодной змеей скользнуло вдоль позвоночника. Неожиданно перед глазами охотника предстали грубые и жестокие картины, и либо это проделки коварного Ха-кве-дет-гана, либо Демонтин не так далек от истины, предполагая его родство с племенным шаманом
Никто не знает, покачал головой Демонтин, вновь берясь за волокушу, которую Кизекочук непроизвольно выпустил из рук. Я понимаю, тебе не терпится разобраться с этим, но давай сначала все же дотащим твою добычу до вашей овачиры, где Тэйпа и ее хехьюути займутся мясом и шкурами. Кстати, крупный карибу! Ха-вень-ни-ю к тебе благосклонен
Не говори мне о благосклонности богов! резко оборвал его Кизекочук, вновь хватаясь за волокушу. Мгновение он размышлял, сдвинув брови, затем его лицо смягчилось. Прости, друг, я был груб. Но я чую неладное. Что-то темное и злое.
Пусть Ха-кве-дет-ган идет своей дорогой, пробормотал Демонтин, осеняя себя охранным знаком. Но не поддавайся смурным думам попусту, ты еще ничего не знаешь.
Не знаю, согласился Кизекочук, изо всех сил делая вид, что все в порядке. «Но боюсь, что просто не хочу знать», добавил он уже про себя.
Тэйпа встретила сына с распростертыми объятиями, расцеловав в обе щеки. Она всякий раз боялась за него, когда он отправлялся на охоту. Что ж, мать всегда остается матерью, и даже если сын лучший охотник Пяти племен, для нее он до конца дней будет тем, кто нуждается в защите и обереге.
Она не показала этого, но Кизекочук понял, что женщина что-то знает. Где-то в глубине ее глаз он узрел проблеск печали. Он не стал спрашивать ее напрямую, ибо законы предков запрещали лгать родичам, а он не был уверен, что она захочет говорить ему правду. Лучше все узнать у того, кто никогда не отступает и кому Кизекочук верит едва ли не больше, чем самому себе.
Седовласого Гехэджа он нашел у племенного шамана Макхэква. Верно, все в поднебесном мире связано между собой, и боги часто подшучивают над людьми, посылая им знаки, которые те не в состоянии понять. До определенного момента.
Я уже слышал, что сегодня тебе досталась отменная добыча! провозгласил Гехэдж, встретив сына у входа в овачиру шамана. Отец улыбнулся, но в его глазах Кизекочук увидел ту же тщательно скрываемую печаль, которую заприметил ранее во взгляде матери. Рад за тебя, сын, истину говорят в племени ты не только великий воин, но и великий охотник!
Благодарю, отец, Кизекочук пожал предплечье сахема, а потом коснулся своей шеи двумя пальцами правой руки в знак уважения. Но о моих победах мы поговорим позже. И о твоем умении узнавать все едва ли не раньше, чем это случается, мы тоже обязательно поговорим.
Когда станешь сахемом, сам научишься этому, произнес Гехэдж, и не было ясно шутит он или говорит серьезно.
Что происходит, отец? Кизекочук решил, что ритуальных любезностей достаточно. Он был мягок и осторожен лишь с женщинами, с мужчинами всегда прям и несгибаем, словно копье. За что его и уважали, даже враги из племен анишшинапе. О чем ты говорил с Окэмэном? Где Витэшна?
Надо отдать Гехэджу должное, на его лице не дрогнул ни один мускул, и ответил он быстро, не раздумывая. Ответил, отлично понимая, что значат эти слова для его сына, будущего сахема могучего племени ганьенгэха. Будущего сахема, который прошел по пути Нима лишь восемнадцать зим и у которого холодное пламя разума, как и положено его возрасту, слишком часто обращается тлеющими угольями под горячими ливнями страстного сердца.
Витэшна выйдет за Меджедэджика, сына сахема онундагэга, ровным тоном проговорил Гехэдж. Нет смысла лгать или скрывать это. Я знаю о ваших чувствах, мы все знаем. Но решение принято.
И кто принял это решение? Кизекочук неожиданно понял, что юность кончилась. Прямо здесь и сейчас его жизнь переломилась надвое. Позади тепло нежных воспоминаний и воздушные острова беспечных надежд, впереди мрак неизвестности, подсвеченный вспышками разочарования и неуемной злобы, которая еще только-только разгоралась в его неистово трепетавшей груди.
Он уже знал, что ответит отец, это было очевидно. Также очевидно, как и то, что его жизнь уже не будет прежней. Коварный Ха-кве-дет-ган все же сыграл с ним свою жестокую шутку!
Я, Макхекв, Окэмэн, Молимо и Тэхи, совет племени высказался единогласно, Кизекочук видел, как в отце желание подойти и обнять сына борется с понимаем необходимости поддерживать свой статус. Ведь на них сейчас глядели многие жители уоки.
Племя онундагэга единственное по эту сторону Великих озер способно сравниться с нашим по числу воинов, продолжил Гехэдж. Кизекочук стоял без движения, глядя на отца пустыми вмиг помертвевшими глазами. Грядущей зимой племена анишшинапе вновь придут на наши земли, а их много больше, и хотя наше искусство войны выше, племена ходинонхсони не хотят повторения ошибок прошлого. Пять племен должны объединиться
и семейный союз между детьми сахемов сильнейших племен станет гарантией единства, закончил за него Кизекочук, в точности скопировав отстраненный тон отца. Я понимаю мой сахем. Это рассчитанный шаг. Я не спорю, ибо это лишено смысла и запрещено законом предков. Совет принял решение, и я не могу не принять его. Но скажи мне одно как давно? Как давно вы спланировали это? Как давно ты
Кизекочук! оборвал его отец. Да, теперь он позволил себе стать отцом, забыв о статусе сахема. Он сделал шаг навстречу сыну и положил правую руку ему на плечо. Кизекочук не сбросил ее, ибо отлично знал своего отца и понимал едва ли это решение далось ему легко. Ведь Гехэдж знал, все они знали, о, пресветлая Ата-ан-сик, как Витэшна и Кизекочук любили друг друга!
Сын, тон Гехэджа изменился, стал мягче. Я знаю, тебе кажется, что ты не сумеешь это принять. Прости. Прости нас всех, но от этого шага зависит будущее Пяти племен.
Кизекочук понимал, что не имеет права злиться на отца, но все равно злился. Злоба захлестывала его многометровой волной и тащила внизу, в омут тьмы и безликой ярости. Он злился на всех, на все. Он злился оттого, что был бессилен. Впервые в жизни он встретил врага, с которым не мог справиться. И этим врагом были обстоятельства, сам окружающий мир, сама жизнь. Таких врагов нельзя победить.
Он посмотрел на отца еще раз. Не для того, чтобы что-то прочесть в его глазах. Не для того, чтобы попрощаться. Это было предписанным обычаем, он не имел права покинуть общество сахема, не встретившись с ним взглядом. Затем Кизекочук побрел прочь, вдоль берега реки, на юг. Гехэдж не остановил его, не окликнул, и молодой охотник был благодарен ему за это.
Все произошло слишком быстро. Он еще не успел понять, не успел осознать, что на самом деле случилось с ним и Витэшной. И тем более он не представлял, что делать дальше. Да и можно ли вообще что-то сделать?..
Кизекочук пересек земляной вал с частоколом, покинув уоки через южные ворота, и воины с длинными копьями, оберегавшие эту дорогу, не рискнули даже взглянуть на него. Он двинулся дальше, туда, где вал переходит в пологий склон, спускаясь к речным низовьям и лесистой равнине. Он прошел еще несколько сулету, прежде чем окончательно скрылся под кронами пихт, секвойи и тсуг. Теперь, он знал это, дозорные, таящиеся в укрывищах на ветвях приграничных деревьев, больше не видят его. Хотя наверняка чуют. Ну и пусть.
Он сорвался на бег, рыча, словно разъяренный Мише-Моква, вернувшийся с охоты и обнаруживший свою берлогу разоренной волками. Жгуты упругих мышц обвили юное тело с охряно-бронзовой кожей, они перекатывались по груди, шеи и плечам, словно под покровом человеческой плоти зарождалось нечто могучее, жаждущее свободы. И это нечто вырвалось из горла молодого охотника длинным протяжным воем, не похожим ни на одного хищника, не похожим ни на одного человека. Верно, его слышали в уоки, дозорные уж точно. Ну и пусть!
Его прямые черные волосы, собранные в пучок на затылке и перехваченные неширокой кожаной лентой с вырезанными на ней охранительными молниями, растрепались. Тело покрылось бисеринками пота, что собирались в блестящие ручейки в ключицах и меж грудных мышц. Но эти ручейки не успевали сбегать вниз, их высушивал поток горячего воздуха, что облизывал кожу охотника, несущегося сквозь лес.
Орлиное лицо, искаженное гневом, напоминало маску Ха-кве-дет-гана. Маску, которую Кизекочук однажды видел в святилище темного бога-близнеца. Это святилище стояло в главной оуки племени онундагэга. Меджедэджик и его отец, сахем племени Кватоко, поклонялись Ха-кве-дет-гану. Законы предков не запрещали этого, напротив предки заповедовали, что как все смертные равны перед богами, так и все боги равны пред каждым из смертных. Но темный брат-близнец пресветлого Ха-кве-ди-ю всегда был негласным табу, необходимым злом, с которым мерились, но которое предпочитали обходить стороной.
Но только не онундагэга. Только не Меджедэджик, который теперь по праву заберет у него Витэшну, даже если не любит ее! Кизекочук вновь издал горловой рев, заставивший стайку остроносых птиц в испуге сорваться с ближайшей секвойи и взмыть в синеву темнеющих небес. Быстро, все произошло слишком быстро Хотя едва ли к такому можно подготовиться.
Кизекочук сбавил темп, затем перешел на шаг. Он сильно вспотел, хотя пробежал не больше перехода и совсем не сбил дыхание, однако вечерняя прохлада еще не успела вступить в свои права здесь, в лесной чаще, где кроны вековечных стволов надежно сберегали дневную жару.
Он свернул с тропы к реке, туда, где старое русло быстроводной Мух-хе-кан-не-так изгибалось и вода на излучине почти замирала. Немного ловкости и по камням здесь можно перейти на небольшой островок с молодой рощей. Их рощей. Кизекочук знал, что если Витэшны нет в уоки, то она здесь. Они всегда приходили сюда, в радости и в горе.
Молодой воин нашел возлюбленную на стволе упавшей сикоморы. Она сидела на дереве, подобрав под себя ноги и роняя в стоячую воду хрусталь своих неземных слез. Ее чистое светлое лицо с иссиня-черными переливчатыми глазами и прекрасными угольными волосами, заплетенными в тугую косу за спиной, хранило печать глубокой скорби. Уголки маленьких пухлых губ подергивались в такт всхлипам и Кизекочук почувствовал, как половина его сердца мгновенно обратилась в пепел от этого зрелища.
Она не сразу поняла, что рядом кто-то есть, а когда увидела его, бросилась к нему на шею и зарыдала в полную силу. Он тоже хотел дать волю слезам, но не смел, ибо не пристало воину показывать слабость в присутствии женщины. Тем более НЕ своей женщины. Уже никогда
Затем они впились в губы друг друга и страсть на мгновение поглотила их разумы, слив маниту двух тел в единое целое. Она отступила на шаг, не выпуская его из объятий, уперлась спиной в ствол упавшей секвойи. Он обхватил ее руками и в одно быстрое, но плавное движение уложил на теплый ствол мертвого дерева. Его руки заскользили по ее стану, и она лишь сильнее обняла его, изогнулась, терзаемая неутолимой жаждой быть лишь его, сейчас и навсегда!
Они могли сделать это. Поддаться желанию, нарушить закон предков. Могли сделать то, о чем мечтали столько зим! И плевать, что это закроет им путь в родные земли. Плевать, что их объявят изгоями, которым придется покинуть земли Пяти племен. Плевать, что скорее всего они погибнут, в своих скитаниях наткнувшись на отряд анишшинапе. Главное, что они подарят себя друг другу
Но потом Кизекочук подумал об отце, подумал о судьбе своего племени, о судьбе всех Пяти племен. Ведь старый сахем говорил правду, и каждое его слово точно удар кинжалом из кровавого камня.
Нет, прошептал он.
Нет, эхом отозвалась она.
Их маниту все еще были сплетены воедино и мысли одного тут же становились мыслями другого. Они не могли этого сделать, не могли нарушить закон предков. Решение принято. Жаль только, что его приняли за них.
Они в молчании просидели на стволе упавшей секвойи до середины ночи, пока Витэшна не начала мерзнуть. Влюбленные не проронили ни слова на всем пути до родной уоки, и вошли в нее обнявшись. Да, их могли видеть и могли многое думать, учитывая, что уже все племя знало о решении совета. Ну и пусть.
Кизекочук довел возлюбленную, которая больше не могла принадлежать ему, до овачиры Окэмэна. Через приоткрытый полог молодой воин увидел в полумраке неярко горевший очаг и старого могучего воина с выбеленной годами головой. Окэмэн выглядел задумчиво и Кизекочук мог бы поклясться, что точно знает, о чем мыслит глава древнего рода сумела ли его дочь сохранить свою ва-ва-тейзи? Не преступила ли закон предков? Назло ему, назло его решению и всему миру?
«Ты можешь не опасаться, старый Окэмэн», подумал Кизекочук. Он в последний раз коснулся щеки Витэшны, его пальцы скользнули по ее плечу, спустились по руке к запястью и сильно сжали его. Девушка всхлипнула, не отрывая от него заполненных соленой влагой глаз. В такие минуты слова излишни, ибо, как говорят шаманы, маниту двух тел переплетаются в единую ветвь Великого древа дважды в миг неземного наслаждения и в час беспросветной печали. Но это больше не повторится, их тела теперь не принадлежат друг другу. Их маниту больше никогда не сольются.
Она скрылась за пологом овачиры, изо всех сил сдерживая у горла густой студенистый ком, сотканный из слез, крика, печали и злобы. Он не стал провожать ее взглядом, ни к чему.
Гехэдж встретил сына с тихим вздохом облегчения. Он, как и Окэмэн, не сомкнул глаз в эту ночь, опасаясь самого страшного. Но они оба понимали посылать за молодыми глупо, глупо отстранять их друг от друга. Ведь юная поросль всегда пробивает дорогу к солнцу, даже самая большая и старая скала не может устоять перед ней. И если два разбитых сердца захотели бы приступить закон предков, то никто не смог бы им помешать.
Гехэдж прожил немало зим, чтобы по взгляду сына понять он устоял перед соблазном. Теперь сахем не сомневался когда-нибудь этот молодой охотник займет место своего отца, и займет его праву, ибо уже сейчас он знает благо одного ничто перед благом многих. Так гласит закон предков.
А потом наступил новый день. Кизекочук отправился с группой воинов в долину Кикэла, чтобы поупражняться в метании копий и стрельбе из лука. Старый Окэмэн не присоединился к ним, что ничуть не расстроило молодого охотника, ведь в отсутствии наставника руководить занятиями предстояло ему.
Он славно погонял своих братьев и особенно Демонтина. Затем они перекусили и отправились на охоту. Вернулись лишь на следующее утро, усталые, голодные, но довольные собой они забрались далеко не север, к скалистым утесам Кэйтахекэсса, где подстрелили двух писцов и с пяток куропаток.
Поток жизни не остановился. Кизекочук улыбался, смеялся, подтрунивал над Демонтином и терпел его ответные выпады. Он совершенствовал свое воинское искусство, охотился иногда один, а иногда с другими охотниками, и казалось, что все идет своим чередом. И только Демонтин, Гехэдж и хранительница очагов уоки, мать Кизекочука Тэйпа, видели, что в его маниту свили гнездо духи скорби.
Каждую ночь Кизекочук засыпал, до боли сжимая в руке поделку, изображавшую две фигуры мужскую и женскую сплетенные в танце чувственного исступления. Зачем он отнес рожки карибу трехпалому Нэхайосси? Зачем попросил создать эту фигурку? Фигурка приносила боль, но Кизекочук знал, что если избавится от нее будет только хуже.
Наступил месяц Южного Ветра и в каждую из сорока ночей этого месяца Кизекочук приходил в рощу на островке у старого русла реки, чтобы побыть в одиночестве. Отчего-то он был уверен, что не встретит ее здесь. И действительно, Витэшна там не появлялась.