Вечером в штабной хате в очередном сельце, пребывая в тягостных раздумьях, Коновод был мрачен. Он молчал, глядя куда-то перед собой. Потом отхлебнул из фляжки коньяка эта волшебная жидкость там никогда не переводилась. Ударил ладонью по столу:
Уплывают окуни красноперые от народного гнева! Хоронятся тли колхозные! Даже повесить некого!
Да зачем тебе кого вешать, Коновод? поинтересовался я.
Ты не понимаешь, молод еще. Хорошая буза должна быть обильно смазана кровью врага.
Знакомое дело, кивнул я. У уголовников принято друг друга кровью вязать.
Так у всех принято!
А потом впереди замаячило село Вахановка. Тут Коновод изменил своей обычной неторопливой тактике подхода и захвата безоружных населенных пунктов. Конники осторожно пробрались под утро, перекрыли все выходы из села. В нашей ватаге были люди оттуда скрывшиеся от переселения семьи кулаков. Так что где и кого вязать расписали в подробностях и с видимым удовольствием. Потому всех сельских «большевичков» взяли тепленькими.
Улов был знатный. Человек пятнадцать набили в просторный деревянный дом, бывший раньше лабазом, а теперь заготконторой. И приставили охрану в пару бойцов, чтобы кто не убежал.
Коновод просто сиял, как начищенная медная пряжка. Наконец-то появилась возможность вожделенного щедрого жертвоприношения на алтарь Свободной Украины
Глава 5
Хозяева богатого кулацкого имения были недавно решением районной особой комиссии по раскулачиванию выселены в Центральное Нечерноземье. Потом здесь недолго была сельская школа, о чем напоминал глобус на полке. Теперь здесь располагался штаб. Несколько столов были составлены вместе. И в центре возвышался в тяжелом кресле Коновод, лучась величием.
Штаб состоял из нескольких «ближников» Коновода. Предводитель всегда напирал на то, что это не просто сборище бунтовщиков, а будущее правительство. Так что себя в кулуарных разговорах он требовал именовать директором, а своих подручных называл не иначе как «министры». Притом не в шутку, а на полном серьезе.
Ну что тут скажешь. Имелась у него мания величия. Впрочем, это нормально. Такое профессиональное заболевание часто встречается у пламенных предводителей смут и мятежей, они постепенно начинают себя считать центром мироздания и страшно обижаются, когда это самое мироздание оборачивается к ним холодной кирпичной стеночкой и подает голос приказом командира расстрельной команды: «Пли!»
Сейчас в штабе обсуждали, что делать с задержанными активистами.
Вешать будем, растянул губы в мечтательной улыбке Коновод.
А как? Всех зараз или поодиночке? лениво осведомился «ближник» по кличке Сердюк добродушный с виду, нагулявший жирку, с хитрыми свинячьими глазенками. Был он когда-то офицером контрразведки в Войске Донском у атамана Краснова и прославился еще тогда свирепой жестокостью, которую не собирался усмирять и сейчас. Его определили в «министры внутренних дел». Он отвечал в шайке за разведку, контрразведку и поддержание войскового порядка, а также за расправы. Работал с энтузиазмом, любил свое дело.
Всех. Разом. Чтобы по мозгам селянину ударить. Чтобы знали, чего их свобода стоит! раззадоривал себя Коновод.
Это чего, как водицу кровь лить? Без разбирательства? Не по-божески так, заворчал Батько, правая рука Коновода, которого он именовал не иначе как «первый министр». Это был классический малоросс, напоминавший гоголевского пана Голову. Огромный, пузатый, усатый, при любой возможности становившийся жутко ленивым старый вояка. Рассудительный, в меру набожный, спокойный, упрямый, без свирепости, а порой и добродушный. Однако если его вывести из себя прячьтесь по щелям, достанется и правым, и виноватым. Его уважали и побаивались все. И в глазах у Коновода при взгляде на него часто вспыхивало ревностное чувство и угроза. Может статься, что и не уживутся два медведя в одной берлоге. Только мне до того дела нет.
В помещении повисла тишина, и Коновод угрюмо вперился взором в Батько. Ну что, поддержим гуманиста?
Вешать? спросил я недоуменно. Вот так сразу петлю на шею?
А что, предлагаешь их курочкой жареной сперва попотчевать? зло осведомился Коновод, переключаясь на меня. Большевистские отродья! Заслужили с лихвой!
Да я не против справедливости и возмездия, поспешил реабилитироваться я в глазах «общественности». Только
Что «только»? в голосе предводителя прорезались истеричные нотки.
Народ привыкнет к произволу, Коновод. Как потом в порядок его загонишь?
Ты о чем это?
Да чтобы нас властью посчитали, все должно быть по закону. Суд надо чинить, хотя бы видимость его. А для этого орган нужен. Судьи. Обвинение. Процедура. И только тогда вешать
Чего? непонимающе воззрился на меня Коновод. Какой к лешему суд?!
Что тебя так удивляет? Разбирательство по всем правилам. Заодно и соучастников эти смертнички сдадут. Так что по-любому отольются медведю коровьи слезы. И народ нас зауважает. Кстати, можно не всех в ноль вывести. Кого-то сподручнее в качестве заложника использовать, если с большевиками вдруг торг затеется.
А Указчик дело говорит, поддакнул Батько. Народ, если распустится от вседозволенности, потом в стойло не поставишь. Так и нас на вилы поднимут, если правил не станет. Люди должны видеть, что рука у нас крепкая, но праведная.
Коновод поморщился. Откинулся на спинке кресла. И государственно задумался. Все это время сохранялось благоговейное молчание. Главный «в мыслях», не приведи господи ему в такой торжественный миг помешать.
Потом он нехотя произнес, обращаясь ко мне:
Прав ты, Указчик. Где только такого набрался? Молод же еще.
Рано учить начали, усмехнулся я.
Будет национальный трибунал! Только им не понравится. Когда просто на виселицу, у народа прощение можно вымолить, глядишь, сердобольные найдутся. А уж если бумага будет против нее не пойдешь! Коновод взбодрился, прикидывая, какие выгоды можно извлечь из новой постановки вопроса.
После этого заключенным сообщили, что власть украинская добра. Крови не жаждет. И будет судить их по закону. А чтобы кота за хвост не тянуть и брожение лишнее не вызывать, то утром и приступят.
Поскольку трибунал должен был быть народным, то следовало в него включить и судей из народа. В «народ» вошел беглый кулак, вернувшийся домой с нашей ватагой, и еще парочка наиболее ярых да обиженных властью.
Темнело быстро. Я проверил своих бойцов, прежде всего их наличие и несение службы. Дезертирств не случилось, все были на месте, даже не сильно пьяные. Оставшись довольным, я отправился спать.
Моей личной шайке выделили просторную хату. Но для десятерых там все равно было тесно и душно. Да и сон никак не желал посетить меня и подарить хоть немножко сладкого забытья. Грудь тоскливо сжимало.
Я осторожно, чтобы не разбудить соратников, выбрался на улицу и оперся о плетень. Смотрел на круглую луну, волшебно серебрящую все вокруг. Колдовство этого света приходило в вопиющее противоречие с грубым и жестоким окружающим миром.
Вскоре рядом со мной пристроился Петлюровец. Он щегольски задымил папиросой «Крестьянка», которые у него никогда не переводились. И тоже молча всматривался в тихую украинскую ночь, завороженно глазел на луну. У спутника Земли вообще есть такое свойство завораживать, притягивать и пугать. Недаром волки воют именно на луну.
Слушай, Борис Александрович, задумчиво произнес я. А может, там, на Луне, обитают такие же люди, как мы. Только живут без войн и потрясений.
Без войн и потрясений, протянул Петлюровец. Ну, значит, это не люди.
И правда, кивнул я. Да и как там выжить? Там нет воздуха. А без воздуха никуда.
Да, без воздуха никуда. Его мне сейчас и не хватает. Как будто сперло все, стиснуло грудь.
Вот я любуюсь на пейзаж. А совсем рядом полтора десятка человек ждут неминуемой жестокой смерти, пусть и обставленной под суд. На меня явственно повеяло гнилым запахом Гражданской войны, голодом, болезнью и смертью. Опять жизнь человеческая не стоит ничего и одним словом посылаются на смерть люди, одним жестом руки дают отмашку на возведение виселиц и расстрелов. Как же мне тесно и душно! И как же тоскливо от невозможности ничего изменить! Ведь все должно идти своим чередом. И прийти к закономерному финалу
Глава 6
Утро началось со стрельбы и истошных криков во всю ивановскую так обычно вопят раненые или ужаленные. Что там? Неужели нас настигли части ОГПУ? Ну тогда сейчас начнется знатная мясорубка. И стоит пошевеливаться, если хочу выжить и вывести своих людей без потерь.
Я вскочил. Оделся наспех. Схватил оружие. И мы с Петлюровцем ринулись в центр событий.
Фокус страстей располагался на сельской околице, где под замком ждали своей участи активисты. Палили там не в кого-то целенаправленно, а в воздух. Орали от избытка чувств. Больше всех метался взбешенный Коновод, грозил окружающим страшными карами, обещал без разбора поставить к стенке по принципу «На кого бог пошлет».
Что стряслось? спросил я у Батько.
Так активисты ночью утекли, негромко произнес «первый министр», опасливо оглядываясь на Коновода. По-моему, его больше волновали вовсе не беглецы, а не совсем вменяемое состояние главаря.
Все? удивился я.
До единого. Как в аптеке утекли до капли Батько хохотнул.
Как это? не понял я. А охрана?
Так порезали балбесов. Аккуратно так нанизали на ножик, как черкес мясо на шампур.
Как порезали? Большевичков что, даже не обыскали? возмутился я.
Да обыскали. То не они. То им с воли подмогли. Сами бы никогда не освободились.
Погоню послали? деловито осведомился я.
Послали. А толку? Они места лучше знают. Вон если в шахты нырнут, то там никто не найдет.
Да уж, согласился я.
Про шахты я знал не понаслышке. Пришлось одно время поплутать по ним всласть, по заброшенным и аварийным. Врагу не пожелаешь такого счастья.
Шум и стрельба еще немножко продержались. Равно как и бессистемная дурная суета, когда все бегают не для результата, а исключительно движения ради, потому как надо демонстрировать воодушевление, иначе сам становишься подозрительным.
Через час все окончательно угомонилось. А меня попросили явиться в штаб. Там собрались «ближники» с Коноводом. Обсуждали, понятное дело, дерзкий побег приготовленных на заклание агнцев.
Кто ж им пособил? Коновод угрюмо и подозрительно обводил взором собравшихся. Эх, предательская душонка затаилась где-то рядом Ну, «министры», кто актив в степь выпустил?
И он почему-то уперся глазами в меня.
Не я, мне оставалось лишь усмехнуться.
Заработал в ответ яростный взор. Потом Коновод начал толкать речь, торжественно, пафосно и зло:
Иуда за каждым углом. Может, и ты. А может, он на место мое прицелился и думает, как мне пулю в спину вогнать!
Батько, в которого он ткнул пальцем, изумился искренне, но без опаски:
Ты чего это, директор?
Но Коновод лишь махнул рукой и проскрипел:
Доверять могу только самому себе. Больше некому.
Ну, тогда и тебе не будут доверять, вставил я свое слово, не намереваясь и дальше подыгрывать главарю. А в наших делах доверие главное.
Слишком уж ты образованный, как я погляжу, протянул Коновод.
Скорее начитанный, улыбнулся я. Из учительской семьи.
Ну если образованный, вот и объясни, как же нас так опозорили принародно?
Виной всему анархия. Как у батьки Махно, заявил я.
Действительно, войско жило по своему разумению, командиров не шибко слушало, творило что хотело. Караульная служба в убитом состоянии. Квалифицированные диверсанты могли бы легко вырезать всех.
Ты Махно не трожь! взвился Коновод. У него порядок был! Да еще какой
Лицо его передернулось. Видимо, досталось ему на орехи в период службы у легендарного крестьянского вождя.
Коновод тяжелый разговор прекращать не намеревался. Сыпать соль на раны себе и другим доставляло ему противоестественное удовольствие. Но это истязание прервал измотанный гонец. Рука его была перевязана наспех, на ней проступали пятна крови.
В Дмитровке войска ОГПУ! крикнул он, держась за израненное предплечье. Он еле стоял на ногах, доскакал только на воле и упрямстве. Наших всех перебили! Завтра здесь будут!
Коновод вскочил, больше не обращая внимания на гонца, крикнул:
Поднимаем людей! Уходим!
Где-то через пару часов вся ватага, кто пьяный, кто голодный и злой, а кто из-под теплого бабского бока, собралась в подобие колонны. Пешие и конные, вместе с обозом, наши бойцы потянулись по главной улице села.
Тут начала собираться и вскипать людская толпа. До селян дошло, что их бросают. А на подходе Красная армия.
На кого ж нас, сирых, оставляете?! послышались возбужденные крики.
Мужики пущай с нами идут! кричал в ответ своим громовым голосом Батько. А бабы бегите!
Ты ж защищать обещал! заголосила пышнотелая босая баба. Видимо, сорвалась она с работы по двору, потому что сжимала вилы, притом выглядело это угрожающе.
Тут встрял Коновод, крикнув звонко и азартно, как в свои лучшие моменты вдохновения, когда он приковывал к себе внимание толпы своей энергией и убежденностью:
Так защищать всю Украину надо! А ты хочешь, чтобы тебя одну защищали? Ну так приходи на зорьке защищу!
По толпе прокатился смешок. Напряжение разрядилось, но ненадолго. Опять понеслись возмущенные крики. Толпа стала напирать и все норовила перекрыть дорогу ватаге, уходящей на степной простор. Ну все у нас прямо по пословице: наступали с боем, отступали с воем.
Не выпустим! Будете нас защищать, коль обещали!
А то как колхоз грабить так сами! А как ответ держать так мы!
Не выпустим!
А ну назад, супостаты! заорал визгливо и вместе с тем страшно Коновод.
Да ты на голос не бери!
Назад! Коновод обернулся и сделал знак своей личной охране.
Почти одновременно жахнули три винтовки. Стреляли в воздух, но ни у кого не было сомнений, что следующий залп будет по крестьянам.
Толпа тут же сильно поредела. Но не рассосалась полностью. Вслед неслось:
Ироды! Иуды!
Под такое звуковое сопровождение мы ушли. Нам плевали вслед те, кто еще недавно боготворил
Глава 7
На своем резвом, красивом смолянисто-черном скакуне Коновод сидел лихо. В отличие, кстати, от меня, не шибко дружившего с нашими четвероногими помощниками. Мою увесистую тушу лошади таскали всегда с физическим напряжением и с видимым презрением. А мне перед животинами было неудобно, что я такой большой и тяжелый и они вполне могли бы найти седока покомпактнее.
Ну никогда не умел я ладить с ними, даже во время пребывания в Красной армии, хотя там без конной тяги никуда. Невольно рассматривал какого-нибудь коня как равноправную личность с правом голоса, то есть ржания. И те, гады такие, чувствовали это и громоздились тут же на мою шею, свесив копыта. Одно слово животные. В общении с ними нужно быть хозяином, а не приятелем, а с этим у меня всегда плохо. Нет во мне рабовладельческой жилки.
Коновод с некоторым пренебрежением посматривал на мои мучения. Умелый всадник почему-то всегда считает неумелого каким-то недочеловеком и ошибкой природы. А главарь этого отношения даже не скрывал, только радостно лыбился, когда я выглядел особенно неуклюже и потешно.
Но под мерный цокот копыт постепенно потек между нами если не задушевный, то относительно мирный разговор за превратности жизни и за человеческую поганую природу. В пути без доброго разговора скучно. Чем длиннее язык, тем короче дорога.