Но позволят ли вам руководить страной правящие классы? Не привлекут ли они армию?
Педро протянул Берни сигарету. В Испании тот начал курить.
Пусть попробуют, сказал Педро. Пусть попробуют, тогда увидят, чем мы им ответим.
На следующий день Гарри и Берни пошли в кортесы смотреть, как проходит голосование о доверии. Вокруг здания парламента собралась огромная толпа, но Педро помог им получить пропуска. Служитель провел их по гулкой мраморной лестнице на галерею над палатой. На синих скамьях теснились депутаты в костюмах и сюртуках. Лидер левых либералов Асанья говорил сильным и страстным голосом, рубя воздух короткой рукой. В зависимости от политического уклона газеты описывали его либо как чудовище с жабьей мордой, либо как отца Республики, но Гарри подумал: какая же у него непримечательная внешность. Говорил он горячо, зажигательно. Высказывал какую-нибудь мысль и поворачивался к сидевшим позади него депутатам, которые аплодировали и одобрительно вскрикивали. Асанья проводил рукой по курчавым седым волосам и продолжал перечислять достижения Республики. Гарри изучал сидевших внизу людей, узнавал политиков-социалистов, лица которых видел в газетах: круглое и толстое Прието, неожиданно буржуазный с виду, с квадратным лицом и седыми усами Ларго Кабальеро. Его вдруг охватил восторг.
Посмотри, как они оживленны! шепнул он Берни.
Тот повернулся к нему со злым, перекошенным от презрения лицом и с горячностью проговорил:
Это жалкий театр! Глянь на них. Миллионы испанцев хотят достойной жизни, а получают этот цирк! Он посмотрел на рябящее море голов внизу. Нужно что-то посильнее, если мы собираемся построить социализм. Давай уйдем отсюда.
Вечером они пошли в бар в Сентро. Берни был сердит и настроен цинично.
Демократия! зло сказал он. Она только засасывает людей в коррумпированную буржуазную систему. В Англии то же самое.
Но чтобы сделать из Испании современную страну, потребуются годы, возразил Гарри. И какова альтернатива? Революция и кровопролитие, как в России?
Рабочие должны взять дело в свои руки. Берни посмотрел на Гарри и вздохнул. Ладно, пошли обратно в хостел. Уже поздно.
Они молча плелись по улице, оба немного пьяные. В номере было душно, и Берни, сняв рубашку, вышел на балкон. Две проститутки в цветастых халатах сидели напротив и пили.
¡Ay, inglés! ¿Por que no juegues con nosotros?[14] крикнули они через улицу.
Я не могу! весело крикнул в ответ Берни. У меня нет денег!
Нам не нужны деньги! Мы всегда так говорим, если красивый блондин придет к нам отдохнуть!
Женщины рассмеялись. Берни тоже. Он повернулся к другу Гарри было неловко, он пребывал в легком шоке.
Представь! воскликнул Берни.
Они уже не одну неделю смеялись над тем, как будут развлекаться с испанскими проститутками, но это была бравада, ничего подобного они так и не сделали.
Нет. Боже, Берни, еще подцепишь какую-нибудь заразу!
Струсил? усмехнулся Берни и провел рукой по густым светлым волосам, бицепс на его руке заиграл.
Я не хочу заниматься этим с парой пьяных шлюх! вспыхнул Гарри. К тому же им нужен ты, а не я.
В нем вскипела ревность, как иногда бывало. В Берни было что-то такое, чего не хватало ему самому: энергия, дерзость, жажда жизни.
Они бы и тебя пригласили, если бы ты вышел на балкон.
Не ходи, сказал Гарри. Ты можешь чем-нибудь заразиться.
Глаза Берни восторженно загорелись.
Я иду. Пошли. Последний шанс. Он хохотнул и улыбнулся другу. Гарри, мальчик, тебе нужно научиться жить. Учись жить.
Два дня спустя они покинули Мадрид. Антонио Мера помог им отнести багаж на станцию.
Приятели пересели на другой трамвай на Пуэрта-де-Толедо. Было послеобеденное время, сиеста, залитые солнцем улицы обезлюдели. Мимо медленно проехал грузовик с ярко раскрашенным полотняным кузовом и надписью на боку: «La Barraca»[15].
Это новый театр Лорки для народа, пояснил Антонио, высокий темноволосый молодой человек, крепко сбитый, как и его отец, и слегка усмехнулся. Там собираются ставить Кальдерона для крестьян.
Но это же хорошо, сказал Гарри. По-моему, Республика как раз реформировала образование.
Они закрыли иезуитские школы, пожал плечами Антонио, а новых не хватает. Старая история: буржуазные партии не хотят брать налоги с богатых, чтобы оплачивать образование бедняков.
Невдалеке раздался треск, похожий на хлопки в автомобильном двигателе. Звук повторился дважды, ближе. Из боковой улицы выбежал парень не старше Берни и Гарри, одетый во фланелевые брюки и темную рубашку дорогую для Карабанчеля одежду. Лицо у беглеца было испуганное, глаза навыкате, он обливался потом. Промчавшись по улице, парень скрылся в переулке.
Кто это? спросил Гарри.
Антонио сделал глубокий вдох:
Могу предположить, один из фашистов Редондо[16].
Появились еще двое парней в жилетах и рабочих брюках. Один держал в руке что-то маленькое и темное. Гарри смотрел на него разинув рот, и постепенно до него доходило, что это пистолет.
Туда! крикнул Антонио, указывая в ту сторону, где скрылся беглец в темной рубашке. Он удрал туда!
¡Gracias, compadre![17] Парень отсалютовал пистолетом, и напарники убежали.
Гарри, затаив дыхание, ждал новых выстрелов, но их не последовало.
Они хотели убить его, произнес он шокированным шепотом.
На секунду лицо Антонио омрачилось чувством вины, потом он нахмурился:
Он из ХОНС[18]. Мы не допустим, чтобы здесь укоренились фашисты.
А кто были другие?
Коммунисты. Они поклялись остановить их. Я желаю им удачи.
Они правы, согласился Берни. Фашисты паразиты, хуже их нет.
Но он всего лишь мальчишка, возразил Гарри. Безоружный.
Все у них нормально с оружием, горько рассмеялся Антонио. Но испанские рабочие не унизятся до такого, как итальянцы.
Подошел трамвай самый обычный звенящий трамвай, и молодые люди сели в него. Гарри внимательно посмотрел на Антонио. Тот выглядел усталым; вечером его ждала очередная смена на кирпичном заводе. Гарри с грустью подумал, что у Берни больше общего с этим парнем, чем с ним.
Гарри лежал на кровати, слезы щипали уголки его глаз. Он вспомнил, как в поезде по дороге домой Берни сказал, что не собирается возвращаться в Кембридж. Мол, с него хватит этой жизни в отрыве от реальных событий, он отправится в Лондон, где идет классовая борьба. Гарри надеялся, что друг передумает, но этого не случилось. Осенью Берни не вернулся в Кембридж. Некоторое время они переписывались, но послания Берни, где он рассказывал о забастовках и антифашистских демонстрациях, были столь же чужды Гарри, как и истории о темных делишках Сэнди Форсайта, и через некоторое время переписка прервалась.
Гарри встал, его охватило беспокойство. Нужно было уйти из этой квартиры, тишина действовала ему на нервы. Он умылся, сменил рубашку и спустился по темной лестнице.
На площади было тихо, слабо пахло то ли мочой из углов, то ли неисправной канализацией. Гарри вспомнил картинку у себя на стене, какой романтический налет она придавала жизни в нужде. В 1931-м он был молод и наивен, но его привязанность к образу, запечатленному на открытке, сохранилась: девушка, улыбающаяся цыгану. В тридцать первом он думал, что изображенная сценка скоро останется в прошлом. Как и Берни, он надеялся, что Испания пойдет по пути прогресса. Однако Республика привела к хаосу, потом к Гражданской войне, а теперь к фашизму. Гарри остановился перед витриной пекарни. Там мало что было: несколько простых батонов barras de pan и ни одного пирожного, которые так любят испанцы. Однажды Берни слопал пять штук за день, а вечером заел паэльей, и ему было очень плохо.
Мимо прошли двое рабочих, они окинули Гарри враждебными взглядами. Еще бы, он был в хорошо сшитом пиджаке и галстуке. На углу площади он заметил церковь, сожженную, вероятно, в 1936-м. Богато украшеный фасад еще стоял, но крыша обвалилась, сквозь поросшие сорняками оконные проемы виднелось небо. Крупное объявление, написанное ярким карандашом, сообщало, что месса проводится в соседнем доме священника. Оттуда доносились слова Символа веры. ¡Arriba España! «Вперед, Испания!» таким призывом завершалось объявление.
Гарри уже немного ориентировался. Если пойдет вверх, окажется на Пласа-Майор. По пути находился «Эль торо» бар, где они познакомились с Педро, некогда прибежище социалистов. Он отправился туда, на узкой улице его шаги подзвучивало гулкое эхо, приятный вечерний ветерок холодил кожу. Хорошо, что он решил прогуляться.
«Эль торо» был на месте, снаружи болталась вывеска в форме головы быка. Гарри немного помялся у дверей и вошел. За девять лет тут ничего не изменилось: бычьи головы на стенах, старые черно-белые, пожелтевшие от табачного дыма афиши с объявлениями о давнишних корридах. Социалисты не одобряли это развлечение, но вино у хозяина было хорошее, и он оказывал им поддержку, так что они тоже слегка ему потакали.
Внутри сидело всего несколько завсегдатаев, пожилых мужчин в беретах. Они недружелюбно уставились на Гарри. Молодого энергичного хозяина заведения, которого Гарри помнил снующим взад-вперед за стойкой бара, теперь не было. Вместо него там стоял коренастый мужчина средних лет с тяжелым квадратным лицом. Он вопросительно склонил голову:
¿Señor?
Гарри заказал стакан красного вина, порылся в кармане в поисках непривычных монет, на которых были изображены, как и повсюду, фалангистские ярмо и стрелы. Бармен поставил перед ним напиток.
¿Alemán? спросил он: немец?
No. Inglés.
Бармен приподнял брови и отвернулся. Гарри отошел от стойки и сел на лавку, взял брошенный кем-то экземпляр фалангистской газеты «Арриба» тонкая бумага зашуршала у него в руках. На первой полосе фотография: испанский пограничник жмет руку немецкому офицеру на Пиренейской дороге. В статье говорилось о вечной дружбе и о том, как фюрер и каудильо будут вместе решать будущее Западного Средиземноморья. Гарри глотнул вина, оно было терпкое и кислое, как уксус.
Рассматривая снимок, это безмолвное торжество Нового порядка, он вспомнил, как однажды сказал Берни, что отстаивает ценности Руквуда. Вероятно, тогда его слова прозвучали напыщенно. Берни досадливо рассмеялся и ответил, что Руквуд был тренировочной площадкой для капиталистической элиты.
«Может, и так, подумал Гарри, но эта элита лучше гитлеровской».
Несмотря ни на что, это правда. Ему вспомнились сюжеты кинохроники о том, как в Германии старые евреи подметали улицы зубными щетками под смех толпы.
Он поднял взгляд. Бармен тихо разговаривал с парой пожилых мужчин. Они то и дело поглядывали на него. Гарри заставил себя допить вино и встал.
Adiós, попрощался он, но ответа не последовало.
Теперь на улице было более многолюдно: хорошо одетые офисные работники, представители среднего класса, расходились по домам. Гарри прошел под аркой и остановился на Пласа-Майор, в центре старого Мадрида, где устраивались праздники и объявляли приговоры. Два больших фонтана не работали, однако вокруг широкой площади по-прежнему располагались кафе, за маленькими уличными столиками тут и там сидели конторские клерки кто с кофе, кто с бренди. Хотя даже здесь витрины магазинов были полупустые, а краска облезала со стен старых зданий. Нищие жались к дверям заведений. По площади кружила пара гвардейцев.
Гарри стоял в нерешительности и раздумывал, не выпить ли кофе. Зажигались уличные фонари, слабые и белесые. Гарри помнил, как легко заблудиться на узких улочках или подвернуть ногу, угодив в выбоину на дороге. К нему приблизилась пара нищих. Он отвернулся.
Миновав площадь, Гарри заметил, что шедшая впереди женщина застыла на месте спиной к нему: дорогое белое платье, рыжие волосы прикрыты шляпкой. Он тоже остановился, удивленный. Это точно была Барбара. Это ее волосы, ее походка. Женщина снова двинулась вперед и быстро свернула в боковую улицу; она явно спешила, и вскоре ее фигура уже превратилась в смутное белое пятно в сумеречной тьме.
Гарри кинулся было за ней, потом остановился на углу в нерешительности. Едва ли это Барбара, зачем ей здесь оставаться? И она никогда бы так не оделась.
Глава 5
В то утро Барбара проснулась как обычно: когда часы на церкви напротив пробили семь. Ощутила тепло Сэнди рядом с собой, ее щека лежала на его плече. Она пошевелилась и нежно закряхтела, как ребенок. Потом вспомнила, и ее пронзил стыд. Сегодня у нее встреча с доверенным лицом Маркби кульминация всей той лжи, которую она ему наплела.
Сэнди повернулся с улыбкой, глаза у него от сна припухли.
Доброе утро, дорогуша.
Привет, Сэнди.
Она нежно провела рукой по его небритой колючей щеке.
Нужно вставать, вздохнул он. У меня встреча в девять.
Позавтракай хорошенько, Сэнди. Пусть Пилар что-нибудь тебе приготовит.
Он потер глаза:
Ладно. Я возьму кофе по пути. Сэнди наклонился к ней с игривой улыбкой. Оставлю тебя с твоим английским завтраком. Можешь съесть все кукурузные хлопья.
Сэнди поцеловал ее усы щекотнули верхнюю губу, встал и открыл платяной шкаф рядом с постелью. Пока он стоял и выбирал одежду, Барбара наблюдала, как играют мышцы на его широкой груди и плоском рельефном животе. Сэнди не делал специальных упражнений и ел что придется. Как ему удавалось сохранять фигуру, оставалось загадкой. Заметив, что Барбара разглядывает его, Сэнди улыбнулся уголком рта, как Кларк Гейбл:
Мне вернуться в постель?
Тебе нужно идти. Что сегодня, Еврейский комитет?
Да. Прибыло пять новых семей. Без ничего. Из вещей только то, что им удалось унести с собой из Франции.
Будь осторожен, Сэнди. Не огорчай режим.
Франко не до антиеврейской пропаганды. Ему приходится поспевать за Гитлером.
Лучше бы ты разрешил мне помочь. У меня гораздо больше опыта в работе с беженцами.
Это занятие для дипломатов, а не для женщины. Ты знаешь, как относятся к этому испанцы.
Барбара серьезно посмотрела на него:
Это хорошее дело, Сэнди. То, чем ты занимаешься.
Замаливаю грехи, улыбнулся он. Вернусь поздно, у меня встреча в горном министерстве на весь день.
Сэнди отошел к туалетному столику. На таком расстоянии его лицо потеряло четкость линий: Барбара была без очков. Он повесил костюм на спинку стула и, мягко ступая, прошел в ванную. Барбара потянулась за сигаретой и курила лежа, пока он мылся. Сэнди вернулся к ней выбритый и одетый. Подошел к кровати и наклонился поцеловать ее, щеки у него теперь были гладкие.
Ну пока, сказал он.
Это ты научил меня лениться, Сэнди, печально улыбнулась Барбара.
Чем сегодня займешься?
Ничем особенным. Планировала попозже пойти в Прадо.
Она подумала, не заметит ли Сэнди легкий трепет, проникший в ее голос с этой ложью, однако он только погладил ее по щеке и прошагал к двери; очертания его фигуры снова расплылись.
Барбара познакомилась с Маркби на обеде, который они устроили три недели назад. Большинство гостей составляли правительственные чиновники и их жены. Когда женщины ушли из-за стола, мужчины завели разговор о делах, а потом, может быть, затянули бы какую-нибудь фалангистскую песню. Но среди них был один журналист, Терри Маркби, репортер «Дейли экспресс», с которым Сэнди познакомился в баре, куда часто захаживали фалангисты. Это был похожий на мышь мужчина средних лет, смокинг болтался на нем как на вешалке. Казалось, его все время тошнит, и Барбара, пожалев беднягу, спросила, над чем он сейчас работает. Журналист наклонился к ней.
Пытаюсь узнать о концлагерях для республиканских узников, сказал он тихо с сильным бристольским акцентом. Бивербрук[19] не принял бы такой материал во время Гражданской войны, но теперь ситуация изменилась.
Я кое-что слышала, осторожно проговорила Барбара. Но будь это правдой, уверена, Красный Крест что-нибудь разнюхал бы. Видите ли, раньше я там работала. Во время Гражданской войны.