Не беспокойся по поводу Цинтии, Том, сказал Эд мягко. Мы ведь живем с ней здесь в смысле, в Лондоне. Она года три уже ведет себя тихо. С тех пор, как порвала с Бернардом. Или он порвал с ней.
Она счастлива? У нее кто-нибудь есть?
О, да, она вроде бы нашла себе приятеля.
Вернулся Бернард. Том налил себе скотч, Бернард выбрал перно, а Эд не стал пить ничего. Он сказал, что боится, так как принял успокоительное. К пяти часам Том выяснил или обновил в памяти кое-какие подробности, в том числе о греческом городе, где Дерватта видели в последний раз почти шесть лет назад. Если Тома спросят, он должен сказать, что покинул Грецию под чужим именем, устроившись смазчиком и маляром на греческий танкер, направлявшийся в Веракрус.
Пальто они позаимствовали у Бернарда: оно было более старым, чем плащ Тома или что-либо из гардероба Джеффа. Том с Эдом отправились в галерею, оставив Бернарда в студии, куда все они должны были вернуться.
Господи, он как в воду опущенный, сказал Том, когда они вышли на улицу. Он шагал тяжело, как бы с трудом. Надолго ли его хватит?
Не суди по сегодняшнему дню. Он всегда сам не свой во время выставок. Он вытянет.
Ну да, Бернард рабочая лошадка, подумал Том. В то время как Эд и Джефф процветали и наслаждались жизнью, Бернард всего лишь писал картины, которые давали им эту возможность.
Том резко дернулся в сторону от автомобиля, забыв, что тут ездят по левой стороне дороги.
Великолепно, улыбнулся Эд. Так и продолжай.
Они дошли до стоянки и сели в такси.
А этот смотритель галереи как его зовут? спросил Том.
Леонард Хейуорд. Двадцать шесть лет. Гомик с головы до пят, пасется в магазине женской одежды на Кингз-роуд. Но он в порядке. Мы с Джеффом посвятили его в наши дела. Пришлось. Так спокойнее он не станет возникать или шантажировать нас, после того как подписал договор, что будет присматривать за галереей. Мы платим ему неплохо, и все это его развлекает. К тому же он иногда добывает для нас выгодных покупателей. Эд посмотрел на Тома и улыбнулся. Не забывай подпускать побольше просторечий. Я помню, у тебя это хорошо получается.
3
Эд Банбери позвонил у небольшой темно-красной двери с задней стороны здания. Том услышал, как в замке поворачивается ключ, и дверь открылась. На пороге стоял улыбающийся во весь рот Джефф.
Том! Это потрясающе! прошептал он.
Они прошли по короткому коридору и оказались в уютном офисе, где был письменный стол с машинкой, книги и ковер кремового цвета, покрывавший весь пол от стены до стены. К стенам были прислонены картины и папки с рисунками.
Просто не могу тебе передать, как классно ты выглядишь, вылитый Дерватт! воскликнул Джефф, хлопнув Тома по плечу. Надеюсь, борода у тебя от этого не отвалится.
Даже ураган ее не оторвет, усмехнулся Эд.
Джефф Констант пополнел, цвет лица у него был здоровый, хотя, возможно, это объяснялось искусственным загаром. Его синий в черную полоску костюм был с иголочки, манжеты украшали квадратные золотые запонки. Том заметил небольшую накладку у него на макушке, где, Том знал, должна была образоваться уже немалая лысина. Через закрытую дверь, ведущую в галерею, доносился глухой гул толпы, из которого вдруг взмыл вверх женский смех. Словно выпрыгнувший из волны дельфин, подумалось Тому. Впрочем, сейчас было не до поэтических метафор.
Шесть часов, объявил Джефф, поглядев на часы и блеснув золотой запонкой. Я сейчас шепну кое-кому из пишущей братии, что Дерватт приехал. Поскольку это все-таки Англия, то надеюсь, не будет
В Англии? Чего-то не будет? сострил Эд.
не будет столпотворения, закончил Джефф. Я за этим прослежу.
Садись, предложил Тому Эд, указав на стул возле развернутого углом письменного стола. Или стой, если предпочитаешь.
Этот Мёрчисон здесь? спросил Том.
Улыбка, приклеившаяся к лицу Джеффа, стала еще шире и напряженнее.
Да, конечно. Ты еще увидишься с ним, но после прессы. Джефф явно нервничал и хотел добавить еще что-то, но передумал и вышел из комнаты, заперев за собой дверь на ключ.
Вода есть где-нибудь? спросил Том.
Эд показал ему маленькую ванную, спрятанную за раздвижной секцией книжного стеллажа. Том поспешно глотнул воды, а когда вернулся в комнату, два представителя прессы уже входили туда вместе с Джеффом. Лица их застыли от любопытства и удивления, и выражение на них было почти одинаковым, хотя одному из репортеров было за пятьдесят, а другому меньше тридцати.
Разрешите представить вам мистера Гардинера из «Телеграфа», сказал Джефф. Дерватт. А это мистер
Перкинс, произнес молодой. «Санди таймс».
Не успели они обменяться рукопожатием, как в дверь постучали. Том прошел, сутулясь, к столу, почти как ревматик. Единственная лампа находилась у дверей в галерею, футах в десяти от него. Но Том заметил, что у Перкинса была с собой вспышка.
Джефф впустил еще четырех мужчин и женщину. Пуще всего в данной ситуации Том боялся женских глаз. Ее представили как мисс Элинор Такую-то из «Манчестер как-то там».
И сразу со всех сторон посыпались вопросы. Хотя Джефф и предложил задавать их по очереди, никто не обратил на его просьбу внимания, каждому хотелось выяснить все, что его интересовало.
Вы собираетесь прожить в Мексике всю жизнь, мистер Дерватт?
Мистер Дерватт, для нас это настоящий сюрприз. Что побудило вас приехать в Лондон?
Без «мистера», пожалуйста, произнес Том сварливо. Просто Дерватт.
Вы удовлетворены своими последними работами? Считаете ли вы, что они лучше прежних?
Дерватт, вы живете в Мексике один? спросила Элинор Такая-то.
Да, один.
Вы не скажете, как называется ваша деревня?
Вошло еще трое мужчин, Том услышал, как Джефф велел кому-то подождать за дверьми.
Что я вам точно не скажу, так это название своей деревни, медленно произнес Том. Это было бы неблагодарностью по отношению к ее жителям.
Дерватт, а что Ой!
Дерватт, некоторые из критиков говорят
Кто-то барабанил кулаками в дверь.
Джефф постучал кулаком с этой стороны и крикнул:
Пожалуйста, успокойтесь! Позже!
Некоторые из критиков
Дверь стала трещать, и Джефф подпер ее плечом. Увидев, что дверь не поддается, Том обратил невозмутимый взор на спрашивающего.
Критики говорят, что ваши картины напоминают тот период Пикассо, когда он увлекся кубизмом и стал расчленять лица и формы.
У меня нет периодов, сказал Том. У Пикассо есть. И поэтому на него невозможно навесить ярлык, если бы кому-нибудь вдруг захотелось. Нельзя сказать «Я люблю Пикассо», потому что он многолик. Пикассо играет. Пускай. Но, играя, он разрушает то, что могло бы сделать его истинной и цельной личностью. Вы можете сказать, кто такой Пикассо как личность?
Репортеры усердно строчили.
Какая картина из тех, что здесь выставлены, ваша любимая? Вы можете назвать какую-нибудь?
У меня нет Нет, я не могу выбрать какую-то одну картину и сказать, что она любимая. Спасибо. (Интересно, Дерватт курил? А, какая разница?) Том достал «Крейвен-Эй» Джеффа и прикурил от лежавшей на столе зажигалки, прежде чем два репортера успели подскочить со своими. Он чуть подался назад, боясь, как бы их пламя не подпалило ему бороду. Возможно, кое-какие из моих старых работ можно назвать любимыми. «Красные стулья», например, или «Падающая женщина». Увы, они проданы. Это название вдруг всплыло откуда-то в памяти Тома в последний момент. Такая картина действительно существовала.
А где она? спросил кто-то. Я не видел ее, но название знакомое.
Том стыдливо потупился, как мог бы это сделать затворник, и не сводил глаз с блокнота на столе Джеффа.
Я не помню. «Падающая женщина». Кажется, продана какому-то американцу.
Репортеры снова кинулись в атаку.
Вы довольны тем, как продаются ваши картины, Дерватт?
(Еще бы ему не быть довольным!)
А Мексика вас разве не вдохновляет? Я обратил внимание, что на выставке нет картин, где она была бы изображена.
(Некоторая неувязка. Действительно, странно. Но Том быстро справился с этим. Источником вдохновения ему служит воображение.)
Дерватт, не могли бы вы хотя бы описать дом, в котором живете? попросила Элинор.
(Это сколько угодно. Одноэтажный дом, четыре комнаты. Перед входом растет банан. Каждое утро в десять часов приходит девушка, чтобы сделать уборку. В полдень она отправляется в магазин и приносит ему свежеиспеченных черепах, которых он ест за ланчем с красной фасолью. Да, с мясом бывают перебои, но иногда забивают коз. Имя девушки? Хуана.)
Местные зовут вас Дерватт?
Сначала звали, но произносили имя очень своеобразно. Теперь обращаются просто «дон Филипо», этого вполне достаточно.
Они не знают, что вы тот самый Дерватт?
Том опять усмехнулся:
Вряд ли они читают «Таймс», или «Артс ревью», или что-нибудь подобное.
Вы не скучаете по Лондону? Каким он вам показался?
Это была просто прихоть с вашей стороны вдруг взять и приехать сюда? спросил молодой Перкинс.
Да, просто прихоть. Том улыбнулся мудрой усталой улыбкой человека, в течение долгих лет в одиночестве созерцавшего голые мексиканские утесы.
Вы никогда не бываете в Европе инкогнито? Я знаю, вы любите уединение
Дерватт, я был бы очень вам благодарен, если бы вы завтра уделили мне десять минут. Вы не скажете, где вы
Сожалею, но я еще не решил, где остановлюсь, сказал Том.
Джефф стал вежливо выпроваживать репортеров, замелькали вспышки. По просьбе фотографов Том посмотрел вниз, вбок, потом наверх. Джефф открыл дверь официанту в белом пиджаке, внесшему поднос с напитками. Поднос вмиг опустел.
Том застенчиво и грациозно приподнял руку в прощальном приветствии.
Благодарю вас всех.
Нет-нет, пресс-конференция окончена, проговорил Джефф у дверей.
Но я
Ах, мистер Мёрчисон! Пожалуйста, входите. Джефф повернулся к Тому:
Это мистер Мёрчисон, Дерватт. Он из Америки.
Мёрчисон был крупным человеком с располагающей физиономией.
Здравствуйте, мистер Дерватт! произнес он, улыбаясь. Какой приятный сюрприз встретиться с вами в Лондоне.
Они пожали друг другу руки.
Здравствуйте, ответил Том.
А это Эдмунд Банбери, продолжал представлять Джефф. Мистер Мёрчисон.
Эд и мистер Мёрчисон обменялись приветствиями.
У меня есть одна из ваших картин, «Часы», сказал Мёрчисон. Я ее даже принес с собой.
Он широко улыбался, глядя на Тома с уважительным восхищением. Том надеялся, что удивление от столь неожиданной встречи помешает Мёрчисону вглядываться в его лицо слишком пристально.
Вот как? произнес он.
Джефф опять запер дверь.
Присаживайтесь, мистер Мёрчисон, сказал он.
Спасибо. Мёрчисон сел на стул с прямой спинкой.
Джефф начал не торопясь собирать пустые бокалы со стола и книжных полок.
Я не буду ходить вокруг да около, мистер Дерватт. Я меня заинтересовало определенное изменение в технике, которое я заметил в ваших «Часах». Вы помните эту картину, конечно?
(Что это? Ничего не значащая разговорная фраза или отнюдь не случайный вопрос?)
Конечно, ответил Том.
Вы можете описать ее?
Том все еще стоял. Его пробрал озноб. Он улыбнулся:
Чего не умею, так это описывать свои работы. Меня не удивило бы, если бы на картине не оказалось никаких часов. Может быть, вы не знаете, мистер Мёрчисон, но я не всегда сам придумываю названия своих картин. Том бросил взгляд на каталог с наименованиями выставленных в зале работ, который Джефф или кто-то другой предусмотрительно раскрыл на лежащем на столе блокноте. А потом приходится удивляться, каким образом на твоей картине мог кому-то привидеться, например, «Воскресный полдень». Это ты постарался, Джефф?
Нет, рассмеялся Джефф. Наверное, идея Эда. Вы не хотите чего-нибудь выпить, мистер Мёрчисон? Я могу принести из бара.
Нет, благодарю, ничего не надо. Мёрчисон опять обратился к Тому: На картине синевато-черные часы, которые держит Может быть, вы помните? Он улыбнулся, как будто загадывал какую-нибудь невинную загадку.
Я думаю, маленькая девочка. И она смотрит, так сказать, на зрителя.
Хм Верно, сказал Мёрчисон. Но ведь маленьких мальчиков вы и не рисуете, не так ли?
Том усмехнулся, довольный, что угадал.
Да, предпочитаю девочек.
Мёрчисон закурил «Честерфилд». У него были карие глаза, светло-каштановые вьющиеся волосы и крепкий подбородок, чуть полноватый, как и все тело.
Я хотел бы, чтобы вы взглянули на мою картину, сказал он. Я потом объясню почему. Простите, я выйду на минуту, мне надо сходить за ней в гардероб.
Джефф выпустил его и снова запер дверь.
Джефф и Том смотрели друг на друга; Эд молча стоял, прислонившись к стеллажу.
Эх вы! прошептал Том. Нет чтобы выкрасть этот чертов холст из гардеробной и сжечь его где-нибудь потихоньку.
Ха-ха! выдал нервный смешок Эд.
Улыбка на полном лице Джеффа получилась кривой, однако он продолжал изображать невозмутимое достоинство, как будто Мёрчисон еще был с ними в комнате.
Так-так, послушаем, что он скажет, медленно произнес Том уверенным дерваттовским тоном. Он хотел одним взмахом рук выпростать манжеты из рукавов, но это у него не получилось.
Вернулся Мёрчисон, держа под мышкой завернутый в упаковочную бумагу холст. Это была картина средних размеров фута два на три.
Я заплатил за нее десять тысяч, сказал он, улыбаясь. Вы можете, конечно, сказать, что оставлять ее в гардеробе это верх беспечности, но я привык доверять людям. Он разрезал бечевку перочинным ножом. Вы знаете эту картину? спросил он Тома.
Том посмотрел на картину и улыбнулся.
Да, конечно.
Вы помните, что писали ее?
Это моя картина, сказал Том.
Меня интересует вот этот фиолетовый оттенок. Это чистый кобальт фиолетовый, вам это, без сомнения, известно лучше меня. Улыбка Мёрчисона на миг стала почти извиняющейся. Картине не меньше трех лет, так как я купил ее три года назад. Но, если я не ошибаюсь, вы уже пять или шесть лет употребляете вместо чистого кобальта смесь красного кадмия с ультрамарином. Конечно, когда именно произошло это изменение, я сказать не могу.
Том молчал. На картине, принадлежащей Мёрчисону, часы были черно-фиолетовыми. Манера нанесения краски и цветовая гамма были примерно такими же, как у «Человека в кресле», написанного Бернардом и висевшего в Бель-Омбр. Том не понимал, что именно не устраивает Мёрчисона с этим фиолетовым цветом. Девочка в розово-зеленом платье держала часы или, точнее, положила на них руку, так как часы были большими и стояли на столе.
По правде говоря, я не помню, сказал Том. Возможно, я действительно использовал здесь чистый кобальт.
И в картине под названием «Ванна», которая там висит, Мёрчисон кивнул в сторону выставочного зала. Но только в этих двух. Мне это представляется странным. Художник обычно не возвращается к технике, от которой он отказался. Сочетание кадмия с ультрамарином то, к чему вы перешли позже, гораздо интереснее, по-моему.
Тома все это не особенно волновало, он не видел в этом ничего угрожающего. Может быть, зря? Он пожал плечами.
Джефф, собрав грязные бокалы и пепельницы, прошел в ванную и возился там с ними.
Когда вы написали «Часы»? спросил Мёрчисон.
Боюсь, этого я тоже не могу сказать, ответил Том искренним тоном. Он понял, к чему клонит Мёрчисон, по крайней мере, что касается даты создания картины, и добавил: Возможно, лет пять назад. Это старая картина.
Мне ее продали как новую. И потом, «Ванна» датирована только прошлым годом, а между тем в ней тоже присутствует чистый кобальт.
В «Часах» кобальт использовался очень скупо, лишь местами усиливая тень. У Мёрчисона был исключительно острый глаз. Том вспомнил, что чистый кобальт присутствовал и в «Красных стульях» более ранней картине Дерватта, подлиннике. Интересно, зафиксирована ли где-нибудь дата ее создания? Если бы им удалось как-нибудь доказать, что «Красным стульям» всего три года, то можно было бы просто-напросто послать Мёрчисона с его измышлениями подальше. Надо будет уточнить это у Джеффа и Эда, подумал Том.