В советской исторической науке гипотеза о формировании контактных зон на территориях природных ландшафтов смешанного типа впервые была выдвинута Л.Н. Гумилевым, отметившим, что именно в лесостепных регионах Евразийского континента имелись оптимальные условия для становления культуры и процветания хозяйства[43]. Вместе с тем приходится констатировать, что тема этнокультурных и экономических контактов между кочевниками и оседлым населением на территории лесостепных регионов Восточной Европы в ордынскую эпоху не получила должного развития в работах советских историков.
Тем не менее сам термин «контактная зона» был введен в научный оборот известным советским византиевистом В.Д. Королюком в 70-х гг. XX в.[44] По оценке исследователя, контактной зоной является любая пограничная с «варварской» периферией территория государства имперского типа (например Дунайский лимес Византии), имеющая полиэтничное население.
Несколько иной подход в определении «контактной зоны» представлен в работах В.А. Арутюновой-Фиданян. По мнению историка, контактная зона это не просто территория с полиэтничным населением, разделенная на отдельные географические анклавы, а структура, имеющая особый культурный облик. Контактные зоны образуются на лимитрофных территориях (буферных зонах) только в том случае, когда образуют синтезное культурное пространство, состоящее из феноменов, образовавшихся в результате взаимодействия нескольких национальных культур[45].
В частности, на восточной периферии Византийской империи такими контактными зонами являлись северо-восточные регионы Ромейской державы (Восточный Понт и предгорья Южного Кавказа), а также акритские лимитрофные территории византийско-арабского и византийско-сельджукского пограничья, с неустойчивыми, проницаемыми границами, полиэтничным населением и сложившейся традицией этнокультурных и хозяйственно-экономических контактов[46].
В европейской и американской историографии превалирующей является точка зрения о возникновении первых контактных зон в эпоху поздней Античности, на территориях, непосредственно примыкавших к Рейнскому и Дунайскому лимесам Римской империи. Согласно данным археологических исследований, в результате продолжительных этнокультурных и экономических контактов, происходивших в пограничных регионах Pax Romanica, сформировалась синтезная материальная культура лимеса, включавшая в себя как римские, так и «варварские» (германские, фракийские, сарматские и др.) элементы[47].
Не вызывает сомнений существование контактных зон и на обширных пространствах Евразийского континента в эпоху так называемого Монгольского мира (Pax Mongolica). Административно-территориальная структура Чингизидских государств, вкупе с бурным развитием торговых коммуникаций, способствовала появлению зон межэтнического взаимодействия, располагавшихся, как правило, на периферии Монгольской ойкумены, или на путях прохождения международных торговых маршрутов. В XIIIXIV вв. формируется ряд контактных зон на территории Улуса Джучи, прежде всего в городских торгово-ремесленных агломерациях Поволжья, Крыма, Северо-Восточном Причерноморье и Приазовье, а также на северной, лесостепной периферии Золотоордынского государства[48].
Согласно гипотезе американского историка Чарльза Гальперина, именно на эпоху ордынской зависимости приходится окончательное формирование на южных границах Руси этнорелигиозной контактной зоны, возникшей еще в домонгольское время[49].
Аналогичная точка зрения присутствует в работе украинского археолога и историка В.В. Колоды, характеризующего лесостепные регионы Днепровско-Донского водораздела как территорию оживленных этнокультурных и экономических контактов между восточнославянскими (южнорусскими) земледельческими общинами и тюркоязычными кочевниками Великой степи на протяжении всей эпохи раннего Средневековья (VIIIXIV вв.), включая период ордынского владычества[50]. В работах известного молдавского историка Н.Д. Русева регион Днестровско-Дунайского междуречья обозначается как контактная зона пересечения коммерческих интересов Востока и Запада[51].
Таким образом, под термином «контактная зона» следует понимать территорию интенсивного хозяйственно-экономического и культурного взаимодействия двух и более этносов или этнических групп, происходившего в течение продолжительного времени (жизни нескольких поколений). Зачастую такое взаимодействие приводило к возникновению новых народов или субэтнических групп (акриты на азиатском лимесе Византийской империи, секеи Венгерского королевства, караны восточного пограничья государства Ильханов, чараймаки и хазарейцы чагатайско-хулагуидского порубежья, казаки и севрюки южнорусского лесостепного пограничья).
Возникновение такого рода зон, как правило, тесно связано с существованием и деятельностью на этих территориях носителей открытых культур и имперской структуры управления, обеспечивающей отсутствие длительных конфликтов по национальному и конфессиональному признаку.
Исходя из вышеизложенного, можно сделать вывод о том, что термины «русско-ордынское пограничье», «фронтир» и «контактная зона» являются взаимодополняющими, частично синонимичными и не вызывают смысловых противоречий при их совместном использовании.
Помимо рассмотренных терминологических аспектов исследования, представляется целесообразным обратить внимание на разницу терминов, используемых в научных исследованиях для обозначения Джучидского государства.
Если для дореволюционного и советского периодов развития отечественной исторической науки характерно абсолютное преобладание термина «Золотая Орда»[52], то в постсоветскую эпоху, в условиях становления национальных научных школ, появляется вариативность обозначений владений Джучидов[53]. Данное обстоятельство ставит вопрос об обоснованности государственных терминов, использующихся историками в исследованиях, посвященных теме русско-ордынских отношений.
Рассматривая вышеобозначенную проблему, прежде всего следует отметить, что преобладающий в древнерусских летописных источниках XIVXV вв. термин «Орда» в большинстве случаев использовался как обозначение ханской кочевой ставки («большой орды», ордубазара)[54], и не имел конкретной территориальной привязки. По всей вероятности, аналогичное значение имели и присутствующие в русских нарративных источниках более позднего времени названия «именных» ставок отдельных джучидских ханов или беклярбеков («Мурутова Орда», «Ахматова Орда», «Мамаева Орда»)[55]. Вместе с тем в более поздней русской летописной и историко-литературной традиции отмечается употребление термина «Орда» в качестве географического обозначения определенной территории («Синяя Орда», «Заяицкая Орда», «Орда Залесская»)[56].
Согласно гипотезе В.П. Юдина, появление на Руси «золотоордынской» политической терминологии имеет достаточно раннее происхождение, являясь, по мнению исследователя, отражением визуальных впечатлений представителей правящей элиты русских княжеств, сложившихся в результате посещений ставок правителей Джучидского государства[57]. Источниковым базисом представленной гипотезы известного советского востоковеда является ряд сообщений Мухаммада ибн Баттуты, посетившего в 1334 г. как кочевую ставку хана Узбека, так и столицу Улуса Джучи Сарай. По описаниям марокканского путешественника, парадная юрта ордынского правителя носила название «золотого шатра» (орды)[58]. Аналогичное («золотое») обозначение имел и стационарный дворец Узбека в Сарае[59]. Впечатление «золотого» сооружения производила также располагавшаяся в ханской ставке передвижная «палата» для проведения судебных разбирательств (барака)[60].
Наличие подобных архитектурных шедевров, являвшихся материальными символами власти Джучидов, не могло не оставить следа в политическом лексиконе государств, имевших интенсивные дипломатические контакты с правителями Улуса Джучи. В частности, согласно сведениям Е.И. Кычанова, в китайских исторических хрониках, относящихся к периоду династии Юань, владения Джучидов обозначались термином «Цзинь чжан хань» или «Цзинь чжан го» («Государство золотой юрты»)[61]. Вместе с тем следует отметить полное отсутствие упоминаний «золотых» орд и иных дворцовых сооружений джучидских правителей в русских письменных источниках XIVXV вв., равно как и обозначения ханских владений термином «Золотая Орда». Данное обстоятельство ставит под сомнение тезис о раннем появлении данного термина в политическом лексиконе элитных групп древнерусского общества.
В этой связи более вероятной представляется версия об относительно позднем появлении золотоордынской терминологии, заимствованной русскими летописцами из историко-культурной традиции постордынских государственных образований. Несмотря на то что сами «золотые дворцы» джучидских ханов, согласно сообщениям источников, были уничтожены в период «Великой замятни»[62] и нашествия Тимур-ленга (Тамерлана)[63], память об их существовании сохранялась в среде кочевников Дешта на протяжении всей постордынской эпохи. В частности, в «татарском» историческом эпосе (дастане) «Идигей» (появление которого как единого произведения датируется XVXVI вв.[64]), наряду с прямым обозначением Джучидской державы термином «Золотая Орда»[65], присутствуют образы «Золотого дворца» и «Золотого чертога» в качестве символов ханской власти и олицетворения ордынской государственности эпохи наивысшего расцвета Улуса Джучи[66].
Определенная символичность употребления политонимов «Орда» и «Златая Орда» прослеживается и в русских историко-литературных произведениях. Так, автором «Казанской истории» («Казанского летописца», «Истории о Казанском царстве») «золотоордынская» терминология применяется как для обозначения Джучидского государства периода зависимости от него русских княжеств[67], так и для территории подвластной ханам Большой Орды[68], а также используется в качестве одного из названий Казанского юрта[69].
Учитывая факт продолжительного пребывания автора «Казанской истории» «при дворе» казанских ханов[70], то есть в среде потомков кочевой аристократии и придворных сказителей, являвшихся главными хранителями культурно-исторического наследия золотоордынской эпохи, а также упоминаемую им работу с казанскими хрониками[71], наиболее вероятной выглядит гипотеза о достаточно позднем (не ранее второй половины XVI в.) лингвистическом заимствовании русскими «книжниками» политонима «Златая Орда» (от тюрк. «Алтын Орду») из позднеордынских письменных источников и/или устной исторической традиции и дальнейшем его распространении в русских летописных сводах и историко-литературных произведениях[72].
В мусульманских письменных источниках XIIIXIV вв. также прослеживается значительное разнообразие терминов, применявшихся составителями исторических хроник и трактатов для обозначения владений потомков Джучи. Их можно разделить на две группы. К первой относятся названия, имеющие скорее этногеографическое, нежели государственное значение (Дешт, Кыпчакское царство, Дешт-и-Кыпчак, Кыпчак)[73]. Тогда как ко второй группе имеют отношение термины, смысловое наполнение которых носит преимущественно политико-династийный характер («дом Джучи», «престол Джучи»[74]). Исходя из данного обстоятельства можно сделать вывод о том, что этимология термина «Улус Джучи» («Джучи улусы») базируется на многочисленных упоминаниях в аутентичных источниках сына Чингисхана Джучи (Туши-хана), как первого правителя северо-западного улуса Монгольской империи[75].
Таким образом, источниковедчески обоснованными являются все вышеперечисленные терминологические обороты (Орда, Золотая Орда, Улус Джучи) присутствующие в современнных научных исследованиях. В связи с чем представляется допустимым использование в работе различных обозначений Джучидского государства в целях лексического и стилистического разнообразия.
§ 1.2. Основные теоретические аспекты изучения темы в отечественной и зарубежной историографии
Рассматривая тему изучения этнокультурной и этнополитической истории регионов южнорусского лесостепного пограничья в ордынскую эпоху, невозможно обойтись без обращения к работам предшествующих поколений историков, работавших в данной тематике, а также всего спектра новейших исследований соответствующего направления.
Историю изучения регионов русско-ордынского пограничья можно разделить на несколько периодов или этапов. Начальный этап вторая половина XIX начало XX в. Среди наиболее значимых исследований этого периода необходимо выделить работы Д.И. Иловайского, Д.И. Зубрицкого, М.А. Максимовича, Н.П. Дашкевича, П. Голубовского, М. Владимирского-Буданова, Д.И. Багалея, М.К. Любавского, М.С. Грушевского, С.Н. Введенского[76].
В XIX в. выходят и первые фундаментальные труды русских историков, посвященные систематизации и изучению восточных источников, в числе прочего содержащих информацию об Улусе Джучи (Золотой Орде), а также вопросам, относящимся к политической истории Монгольской империи. В этом плане прежде всего следует выделить работы Н.Я. Бичурина[77], В.Г. Тизенгаузена[78], И.Н. Березина[79] и В.В. Бартольда[80], заложившие основы российской ориенталистики и восточного источниковедения.
В 2030-х гг. XX в. появляются значимые работы русских историков Н.И. Веселовского[81] и В.В. Мавродина[82], украинских исследователей Ф. Петруня[83] и О. Федоровского[84], а также польского историка С.М. Кучинского[85], посвященные изучению некоторых аспектов политической истории Золотой Орды, а также административно-территориальному статусу южнорусских земель.
Основополагающими работами, давшими серьезный толчок к изучению русско-ордынских отношений, стали монографии А.Н. Насонова[86], В.В. Мавродина[87], коллективный труд Б.Д. Грекова, А.Ю. Якубовского[88], а также работы В.Т. Пашуто[89]. Важным шагом в изучении политической истории Золотой Орды, а также административно-территориальных изменений периода дезинтеграции и упадка государственных институтов Улуса Джучи стала вышедшая в 1960 г. монография М.Г. Сафаргалиева[90].
Одной из немногих работ советских историков, посвященных изучению вопросов экономического и этнокультурного взаимодействия славянского и тюркского населения на территории Улуса Джучи, а также проблеме положения различных социальных групп древнерусского общества в государственной системе Золотой Орды является научное исследование М.Д. Полубояриновой, опубликованной в 1978 г.[91]
В 1985 г. выходит в свет фундаментальное исследование В.Л. Егорова, посвященное изучению вопросов исторической географии Золотой Орды[92]. Новым подходом в изучении пограничных со Степью регионов Южной Руси стал выдвинутый В.Л. Егоровым тезис о существовании так называемых «буферных зон», отделявших собственно ордынские кочевья от русских княжеств. К таковым зонам исследователь относил Болховскую землю, Поросье, полосу земель между Киевом, Каневом и Переяславлем-Южным, районы Курско-Рыльского Посеймья, а также земли Верхнего Подонья и так называемого Тульского баскачества, располагавшиеся в среднем течении р. Упы[93]. К сожалению, В.Л. Егоровым не было четко сформулировано определение понятия «буферной зоны». В историко-географическом контексте данный термин обычно трактуется как территория, разделяющая враждебные государства или этнические группы[94]. Вместе с тем в современной исторической науке существует и иное определение «буферной зоны» как территории, расположенной на стыке культурно-исторических пространств, в пределах которой создавались условия для их продуктивного контакта[95].