Как звук ночной в лесу глухом.
Оно на памятном листке
Оставит мёртвый след, подобный
Узору надписи надгробной
На непонятном языке.
Что в нём? Забытое давно
В волненьях новых и мятежных,
Твоей душе не даст оно
Воспоминаний мирных, нежных.
Но в день печали, в тишине
Произнеси его, тоскуя;
Скажи: есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я
Третьей одесской любовью Пушкина была Елизавета Ксаверьевна Воронцова, жена новороссийского генерал-губернатора. Перешагнувшая своё тридцатилетие, графиня, тем не менее, сохранила красоту и пылкость чувств. «Жена М. С. Воронцова не отличалась семейными добродетелями и, так же, как и её муж, имела связи на стороне», вспоминала Каролина Эшлиман, дочь близкого к семье Воронцовых архитектора Карла Эшлимана.
Не сразу изрядно помучив молодого поклонника Элиза (так друзья звали Елизавету Ксаверьевну) наконец ответила Пушкину взаимностью.
Поскольку граф и его супруга принимали гостей каждый на своей половине, ничто не мешало любовникам предаваться запретной страсти. Но потом они из предосторожности стали встречаться вне дома на берегу моря, в уединённой пещере В последнее лето пребывания Пушкина в Одессе туда приехала жена писателя Вяземского, Вера Фёдоровна она не раз бывала наперсницей свиданий Александра и Элизы на морском берегу. В одном из писем Вера Вяземская рассказывала мужу о том, как однажды их троих её, графиню и Пушкина, окатило большой волной, когда они стояли на прибрежных камнях
Эти романтические прогулки навеяли поэту строки к сожалению, так и оставшиеся в наброске:
Приют любви, он вечно полн
Прохлады сумрачной и влажной,
Там никогда стеснённых волн
Не умолкает гул протяжный.
***
А между тем известность поэта росла. Прямая тому иллюстрация нижеследующий случай. Как-то раз Пушкин выехал за город, направляясь погостить к одному из своих приятелей. Погружённый в раздумья, он трясся по пыльной дороге в давно требовавшем починки скрипучем экипаже. Внезапно дорога сделала крутой поворот и упёрлась в невесть откуда взявшуюся здесь артиллерийскую батарею. Только тут кучер, натянув вожжи, остановил лошадей и признался, что сбился с пути.
Поэт ругнул незадачливого возницу и, выйдя из экипажа, направился к скучавшему подле орудий молодому офицеру. Он справился о дороге, и офицер указал ему нужное направление а затем, после некоторой заминки, спросил:
Прошу прощения, сударь, не с Пушкиным ли я имею честь разговаривать?
С Пушкиным.
С тем самым Пушкиным, чьи стихи ныне читает вся Одесса?
Ну не ведаю насчёт всей Одессы, однако я действительно Александр Сергеевич Пушкин и, как вы изволили заметить, занимаюсь стихосложением.
Александр Сергеевич, любезнейший! просиял офицер. Я читал ваш «Бахчисарайский фонтан»! И «Руслана и Людмилу»! Это великолепно! Покорнейше прошу, погодите минуточку я сейчас
С этими словами он бросился собирать солдат к орудиям. А затем стал отдавать команды:
Первое орудие пли!
Пушечное жерло с грохотом извергло сноп огня.
Второе орудие пли!
Прогрохотал ещё один пушечный выстрел.
Третье орудие пли!
На звуки артиллерийской пальбы из расположенных в отдалении палаток выскочили офицеры. Они бежали к батарее с криками:
Что такое?
Почему стреляете?
С ума вы там посходили, что ли?
Это салют, торжественно объявил молодой офицер, в честь удостоившего нас посещением великого российского пиита Александра Сергеевича Пушкина!
Через несколько минут прискакал на взмыленном жеребце батальонный командир. Он был вне себя от ярости и приказал посадить самовольщика под арест. Пушкин вступился за нарушителя дисциплины, однако все его увещевания канули втуне.
Ничего, Александр Сергеевич, неунывающим тоном проговорил молодой офицер, когда его уводили на гауптвахту. Зато этот счастливый день я сохраню в памяти на всю жизнь!
***
А с деньгами у Пушкина, как обычно, дела обстояли не лучшим образом. Сие положение можно проиллюстрировать, в частности, записанными профессором К. П. Зеленецким2 воспоминаниями одесского извозчика:
«Жил он в клубном доме, во втором этаже, сверху над магазином Марибо. Вхожу в комнату: он брился. Я к нему. «Ваше благородие, денег пожалуйте», и начал просить. Как ругнёт он меня, да как бросится он на меня с бритвой. Я бежать, давай бог ноги, чуть не зарезал. С той поры я так и бросил. Думаю себе: пропали деньги, и искать нечего, а уже больше не повезу. Только раз утром гляжу, тут же и наша биржа, Пушкин растворил окно, зовёт всех, кому должен Прихожу я. «На, вот тебе по шести рублей за каждый раз, да смотри вперёд не совайся».
***
Любовные утехи с чужими жёнами всегда таят в себе возможность неприятностей. Как ни таились Пушкин и графиня Воронцова от чужих глаз, а всё же в обществе начались пересуды, которые вскоре дошли до графа Воронцова. Дабы унизить молодого соперника, тот направил Пушкина в числе низших чинов генерал-губернаторской канцелярии на истребление саранчи. Поэт был взбешён. А всё же делать нечего отправился в Херсонскую губернию Елисаветградского уезда, куда ему вменялась командировка.
О том, как приступил к делу коллежский секретарь Пушкин, свидетельствовал позже Пётр Ларий3 сын местного помещика, в ту пору готовившийся стать юнкером и в силу свойственного возрасту любопытства не упускавший из внимания ничего мало-мальски занимательного среди того, что происходило окрест родительской усадьбы:
«Пушкин, как известно, был послан Воронцовым уничтожать саранчу. Видя бесплодную борьбу с этим бичом, Пушкин созвал крестьян и повёл такую речь:
«А знаете ли вы, что такое саранча?»
Мужички помялись, посмотрели друг на друга, почесали, как водится, затылки и, наконец, один молвил:
«Наказанье божье, ваше высокородие».
«А можно бороться с божьим наказанием?» спрашивает А. С.
«Вестимо нельзя, ваше благородие».
«Ну, так ступайте домой», и больше их не требовал».
С полей ристалищ за урожай, совершавшихся описанным выше образом, Пушкин возвратился в Одессу 28 мая. Он столь артистично напустил на себя вид измождённого скитаниями зимогора, что на следующий день М. Ф. Орлов, проникшись сочувствием к поэту, писал жене: «Пушкин был послан на саранчу. Он воевал с нею, и после весьма трудной кампании вчера вернулся, отступив перед несметным неприятелем».
Воронцов был не столь доверчив, посему при появлении своего беспокойного подчинённого лишь поинтересовался сардоническим тоном:
Вы хоть самолично саранчу-то видели, Александр Сергеевич?
Видел, не моргнув глазом, отрапортовал поэт.
И что ж, её много?
Много!
Кроме того, по возвращении из командировки Пушкину надлежало представить графу отчёт о проделанной работе и он представил иронический рапорт в стихах, являвший собой предел лаконизма:
Саранча летела, летела
И села.
Сидела, сидела, всё съела
И вновь улетела.
Теперь настала очередь Воронцова сердиться Зато впредь коллежского секретаря Пушкина избавили от бремени служебных поручений.
Однако поэт и не думал униматься. Он ревновал возлюбленную Элизу к её супругу и писал на графа злые эпиграммы. Его крамольные поэзы, едва родившись из-под пера, незамедлительно получали широкое распространение в списках:
Полугерой, полуневежда,
К тому ж ещё полуподлец!..
Но тут, однако ж, есть надежда,
Что полный будет наконец.
Вскоре поэт написал прошение об отставке. Графу Воронцову только того и было надобно. Он приложил всяческие возможные усилия, чтобы отставка состоялась. В результате новый император Николай I в июле 1824 года принял решение об отстранении Пушкина от службы.
Александру Сергеевичу предстояло отправиться к новому месту ссылки в принадлежавшее его матери псковское имение Михайловское, под надзор родителей и местных властей.
Глава третья. Михайловское
Покинув Одессу 30 июля, Пушкин ехал до Михайловского девять дней. Миновал Николаев, Елисаветград, Кременчуг, Чернигов В Могилёве у него случилась встреча с племянником директора Царскосельского лицея Е. А. Энгельгардта Александром Распоповым4. Последний спустя годы счёл необходимым предать бумаге события этого дня, плавно перетёкшего в ночную пирушку:
«6 августа 1824 года, когда перед манежем полковая музыка играла вечернюю зарю, а публика, пользуясь праздничным днём и приятною погодою, гуляла по Шкловской улице, проезжала на почтовых, шагом, коляска; впереди шёл кто-то в офицерской фуражке, шинель внакидку, в красной шёлковой, русского покроя рубахе, опоясанной агагиником. Коляска поворотила по Ветряной улице на почту; я немедленно поспешил вслед за нею, желая узнать, кто приезжает. Смотритель сказал мне, что едет из Одессы коллежский асессор Пушкин; я тотчас бросился в пассажирскую комнату и, взявши Пушкина за руку, спросил его:
Вы, Александр Сергеевич, верно, меня не узнаёте? Я племянник бывшего директора Лицея Егора Антоновича Энгельгардта; по праздникам меня брали из корпуса в Царское Село, где вы с Дельвигом заставляли меня декламировать стихи.
Пушкин, обнимая меня, сказал:
Помню, помню, Саша, ты проворный был кадет.
Я, от радости такой неожиданной встречи, не знал, что делать; опрометью побежал к гулявшим со мною товарищам известить их, что проезжает наш дорогой поэт А. С. Пушкин (в то время все заинтересованы были «Евгением Онегиным», вышла VI глава этого романа о дуэли Евгения с Ленским)5. Все поспешили на почту. Восторг был неописанный. Пушкин приказал раскупорить несколько бутылок шампанского. Пили за всё, что приходило на мысль: за здоровье няни, Тани и за упокой души Ленского. Но это для нас не было достаточно: в восторге, что между нами великий поэт Пушкин, мы взяли его на руки и отнесли, по близости, на мою квартиру (я жил вместе с корнетом Куцынским). Пушкин был восхищён нашим энтузиазмом, мы поднимали на руки дорогого гостя, пили за его здоровье, в честь и славу всего им созданного. Пушкин был в самом весёлом и приятном расположении духа, он вскочил на стол и продекламировал:
Я люблю вечерний пир,
Где веселье председатель,
И свобода, мой кумир,
За столом законодатель,
Где до утра слово пей
Заглушает крики песен,
Где просторен круг гостей,
А кружок бутылок тесен.
Снявши Александра Сергеевича со стола, мы начали его на руках качать, а князь Оболенский закричал:
Господа, это торжество выходит из пределов общей радости, оно должно быть ознаменовано чем-нибудь особенным. Господа! Сделаем нашему кумиру ванну из шампанского!
Все согласились, но Пушкин, улыбнувшись, сказал:
Друзья мои, душевно благодарю, действительно было бы отлично, я не прочь пополоскаться в шампанском, но спешу: ехать надо.
Это было в 4 часа утра. Мы всей гурьбой проводили его на почту, где опять вспрыснули шампанским и, простившись, пожелали ему счастливого пути».
Коляска Пушкина тряско покатила прочь от компании гостеприимных гусар. И, обгоняя её, воображение поэта резво устремилось на север через Оршу и Витебск, во Псковскую губернию, к родным пенатам
***
Когда Пушкин прибыл в родительскую усадьбу, ему отвели комнату подле крыльца, с окном на двор. Обстановку составляли кровать с пологом, диван, шкаф с книгами и, разумеется, письменный стол. Поначалу значительную часть времени он проводил в этой комнате: читал книги, писал, стрелял в стену из пистолета восковыми пулями. Последнее занятие чрезвычайно раздражало отца и подчас приводило к ссорам. Отношения с родителем у поэта вообще всегда были непростыми, а теперь осложнились более прежнего. На исходе октября Пушкин признавался в письме Василию Жуковскому:
«Приехав сюда, был я всеми встречен как нельзя лучше, но скоро всё переменилось: отец, испуганный моею ссылкою, беспрестанно твердил, что и его ожидает та же участь; Пещуров, назначенный за мною смотреть, имел бесстыдство предложить отцу моему должность распечатывать мою переписку, короче, быть моим шпионом; вспыльчивость и раздражительная чувствительность отца не позволяли мне с ним объясниться; я решился молчать. Отец начал упрекать брата в том, что я преподаю ему безбожие. Я всё молчал. Получают бумагу, до меня касающуюся. Наконец, желая вывести себя из тягостного положения, прихожу к отцу, прошу его позволения объясниться откровенно Отец осердился (в черновике: заплакал, закричал). Я поклонился, сел верхом и уехал. Отец призывает брата и повелевает ему не знаться avec ce monstre, се fils dénaturé6 Голова моя закипела. Иду к отцу, нахожу его с матерью и высказываю всё, что имел на сердце целых три месяца Кончаю тем, что говорю ему в последний раз. Отец мой, воспользуясь отсутствием свидетелей, выбегает и всему дому объявляет, что я его «бил, хотел бить, замахнулся, мог прибить».
Неудивительно, что первые месяцы своего пребывания в родительской усадьбе Александр Сергеевич тосковал. Дойдя до полного отчаяния, он решил просить власти, чтобы его заточили в крепость, лишь бы вырваться из опостылевшего Михайловского и написал осуществлявшему за ним надзор губернатору Б. А. фон Адеркасу:
Примечания
1
Були-баши предводитель, глава табора.
2
Зеленецкий Константин Петрович (1812-1858) профессор Ришельевского лицея в Одессе.
3
Пётр Павлович Ларий (1803-1889) офицер Новомиргородского уланского полка, позднее поручик, помещик Херсонской губернии. С его слов записаны воспоминания о встрече с Пушкиным.
4
Распопов Александр Петрович (1803 1882) в 1824 году офицер Лубенского гусарского полка, впоследствии дослужился до генерал-майора. Встречался с Пушкиным в доме своего дяди во время учёбы поэта в Лицее.
5
Здесь память подвела А. П. Распопова: VI глава «Евгения Онегина» не могла быть известна в августе 1824 года, поскольку она была написана лишь 1826 году, а появилась в печати в 1828 году.
6
С этим чудовищем, с этим выродком-сыном (франц.).