Андрей Манушин
От окна до океана
«Пятница, 27 августа. Протяжный скрип ворот известил погружавшийся в полумрак сад о госте».
За нестройной шеренгой ржавых прутьев здание казалось запущенным, но внутри меня ждали аккуратно подстриженный газон и ухоженные деревья. Я помню, как застыл у входа, ёжась от холода, оглядываясь назад и не решаясь зайти. Где-то в глубине аллеи мелькнул ослепительно белый халат сестры милосердия.
Наступал вечер. Тени трещинами расползались по стенам больницы. Под ногами захрустел мелкий гравий. Дорожку с утра тщательно разгладили, и теперь ступать по ней было неловко. Я чувствовал, как шаги портят ровное покрытие и нарушают тот хрупкий баланс, на котором держится равновесие в таких заведениях. Символизм и суеверия приобретают особое значение, когда речь идёт о тяжёлых заболеваниях или смерти. Но лететь по воздуху я не мог, и оттого скрепя сердце направился к потускневшим от времени ступенькам клиники.
В прихожей царил беспорядок. Здание было старым, с высокими потолками, лепниной и потрескавшейся краской на стенах. От просторного холла тянулись щупальца коридоров, которые, в свою очередь, дробились на ещё более узкие ходы. На второй этаж вела лестница с резными перилами, а под ней в тёмной кладовке гудели катушки огромного альтернатора. В воздухе будто чувствовалось напряжение от его работы.
Я невольно повёл носом. Сырость и плесень вперемешку с запахом берёзы. Дерево послужило материалом для новых половиц, старые прогнили и были сложены тут же, у нетопленного камина.
Я позвал Эрла. Эхо потонуло в бесчисленных поворотах коридорной сети. Паутина над зеркалом в позолоченной оправе задрожала. За стеной послышались шаги. Они несколько раз сменили своё направление, прежде чем в холле появился мой товарищ.
Ваар! улыбнулся Эрл, раскрывая объятия. Наконец-то заехал к нам. Пойдём, я покажу тебе всё.
Мы шли по лабиринту человеческих нор, пересекая узкие коридоры и кабинеты. Я не пытался запомнить дорогу, просто делал снимки комнат, через которые мы проходили. Мутно-жёлтые изображения гелиографа вполне сгодятся для печати, а везти с собой фотографа с пресс-камерой я не хотел. Я рассчитывал, что прекрасно проведу время за городом и даже смогу отдохнуть за работой.
Старик совсем выжил из ума, поделился Эрл. Он говорил медленно, чтобы я мог записывать в свой блокнот все, что посчитаю нужным. Последние больные встретят свой конец куда раньше положенного им срока. Я предупредил о тебе на прошлой неделе. Думаю, он успел подготовиться.
Мы прошли через библиотеку в комнату отдыха. Товарищ кивнул мне на плюшевое кресло рядом с журнальным столиком. Помещение было мрачным. Я заметил, что в больнице не включали свет.
Экономим топливо, объяснил Эрл.
Под потолком бежали латунные трубы громкоговорителя. Каждое движение в соседнем кабинете отзывалось в них дрожью. Профессор то и дело покряхтывал, прочищая горло. Я видел его однажды, ещё студентом. Он приехал в город прочитать лекцию на стыке социологии и экологии, значения которой никто не понял. Должно быть, он выбирался отсюда очень редко, посвящая всё свое время науке.
Эрл пригласил меня. Сухой тщедушный старик с необычайной для своего возраста энергией поднялся из-за стола навстречу. Профессору было уже далеко за семьдесят, и увидеть его в таком расположении я никак не ожидал. Он легко пронесся через весь кабинет и протянул мне шершавую руку.
Ваар Немер, представился я, отвечая на рукопожатие. Я хотел бы написать о вашей больнице, господин Гединк. И о ваших экспериментальных методах.
О, это прекрасно, профессор расплылся в улыбке. Для меня большая честь познакомится с вами. Я давно хотел бы составить подробные описания исследований, что проводил последние десять лет вдали от научного сообщества и на отшибе цивилизации, но мне никак не хватает времени сесть за работу. Вот и сейчас, как видите
Гединк развел руками. На столе лежали контейнеры пневмопочты.
Сметы о расходах, медицинские альманахи, бог знает ещё какая ерунда, он горестно указал на документ с гербовой печатью. Квартальный отчёт в министерство, например.
Его пальцы, высушенные, словно вяленый угорь, скрутили бумагу и поместили в капсулу. Потом доклад отправился в трубопровод. Профессор дернул рычаг, и сжатый воздух подхватил контейнер, отправив документ на утверждение бюрократам.
В комнате было жарко здесь располагался паровой котёл, питавший здание, и тёмные от копоти трубы из клёпанной стали уходили в пол. Гединк налил мне рома, даже не взглянув на сидящего рядом Эрла. Тот едва заметно поморщился. Мы чокнулись.
Когда мы сможем начать?
Сегодня, дорогой Немер, уже поздно для вопросов, ответил Гединк. Вы переночуете у нас, а завтра мы с вами обстоятельно поговорим. Я проведу для вас обзорную экскурсию.
Мне бы хотелось поговорить с кем-нибудь из пациентов, сказал я, но старик продолжал улыбаться, смотря мне в глаза, и я закончил мысль. Это возможно?
Я не думаю, а, впрочем, посмотрим, что можно сделать. Больные не самый интересный материал.
Двусмысленность концовки смутила меня. Я кивнул, прощаясь.
Мерзкий старикашка, без тени злобы сообщил мой друг, когда мы вышли в коридор.
Ты устроишь мне встречу с кем-нибудь из персонала?
Гединк приставит за тобой кого-нибудь, так что на особенные откровения не рассчитывай, предупредил Эрл.
В прачечной мне выдали смену белья. Я собирался провести здесь не больше трёх дней. В городе давно ходили слухи об экспериментальных методах Гединка, но всерьёз делами старейшей клиники никто не интересовался. Людям нет дела до того, что происходит с безумцами за её стенами. Им достаточно, чтобы умалишённые не бродили по улицам, и с этим учреждение справлялось.
Больница стояла на холме, у подножья которого заканчивался город. Вокруг был лес и едва тронутая цивилизацией природа. Иногда фабричный смог с окраин ложился невесомой дымкой на пруд в саду, и это производило впечатление, будто на клинику опустился туман. Я знал, что в больнице содержится несколько преступников, но разобраться, в чём их вина, не успел. Я почти не готовился к поездке. Газета дала мне небольшой отпуск, и я собирался навестить Эрла, моего приятеля с университетских времён. Охота за эксклюзивным материалом не интересовала меня. Отчеркнув жирную линию под записью о первом знакомстве с Третьей клиникой, я потушил светильник.
***
Утро было неожиданно тёплым. Распахнутое настежь окно не избавляло от духоты. Я оделся и спустился позавтракать. Врачи, санитары и остальные обитатели больницы сидели отдельно, и иерархия этих каст определялась близостью столов группы к буфету. Такая сегрегация соблюдалась не только в столовой. Клиника вообще походила на живой организм. Я чувствовал, что это место становится полноправным героем моей колонки, не менее важным, чем сам профессор или его методы.
«Суббота, 28 августа. Третья клиника. Расскажу немного о распорядке дня её обитателей. С утра Гединк принимается очищать свой нос. Он старательно высмаркивается, закапывает капли, потом снова высмаркивается и делает так до тех пор, пока не может дышать совершенно свободно. Ритуал этот вынужденный и не доставляет ему никакого удовольствия, потому он не особенно радостно встречает утро и не любит завтракать с другими обитателями особняка.
Последние делятся на два типа больные, или пациенты, и клиенты, или постояльцы. Это совершенно разные люди, и отношение Гединка к ним тоже разное. Больные это, в основном, бедолаги с повреждённым рассудком, а также несколько приписанных к клинике жителей соседних деревень и предместий, кому не посчастливилось заболеть ангиной или гриппом. Клиенты же приезжают загород отдохнуть от копоти и суеты, подышать полной грудью, а заодно, если получится, поправить здоровье».
После завтрака Гединк уходил себе в кабинет, хотя найти его там было невозможно. В первый день я прождал его под дверью несколько часов, а он так и не вышел. Внутри было тихо. Я стучал, просил помощницу заглянуть к нему, но она лишь качала головой. Вообще, его помощница весьма любопытный экземпляр. Этой даме около сорока лет. Она, по её словам, четыре раза была замужем, все неудачно. У неё были короткие волосы и весьма прогрессивные взгляды на место женщины в современном мире. Никто из сотрудников Клиники 3 так не восхищался профессором в его присутствии и так беспардонно не вытирал об него ноги, когда доктора не было рядом, как она.
Убедившись, что полдня позади, три кружки кофе выпито, а утренняя газета прочитана вдоль и поперек, я поднялся с кресла и пригласил Жанет так звали помощницу Гединка пообедать. Мне было неловко сознавать, что она видела моё пятичасовое унижение у дверей её начальника. Я решил, что начну свою историю иначе с интервью у правой руки профессора. По крайней мере, так мне тогда казалось.
Мы вышли на улицу и закурили.
Не люблю тех, кто курит, сообщила мне Жанет, затягиваясь. У неё были крепкие сигареты с ароматом ежевики из далёкого Оттиска. Я набил трубку недорогим табаком из колониальной лавки. Мой бывший муж часто курил. Мы расстались, конечно, по другой причине, но всё равно весьма скверная привычка.
«На улице не жарко и не холодно. Весь день здесь стоит хорошая температура, словно в инкубаторе».
Я хотел было пойти в столовую, но Жанет обогнула здание и направилась к другому корпусу. Там был небольшой ресторанчик, для клиентов и обеспеченного персонала. Ещё один способ избегать санитаров и медсестёр за бокалом вина и жареными креветками со спаржей. В столовой, тем временем, подавали тушеные овощи и жидкий суп.
Я задам вам несколько вопросов, я не спрашивал разрешения, меня злила напрасная потеря времени.
Так я и думала.
Вы давно работаете с профессором?
Девять лет. Двенадцать, если считать его преподавание в Университете.
Вы закончили медицинский?
Боги, нет. Я ничего в этом не понимаю. Я бы не выдержала. Моё дело бухгалтерский учет и письма. Для «принеси-подай» у нас есть Кори. Когда доктора стали уходить, мне пришлось взять на себя вопросы статистики
Уходить? Почему доктора стали покидать клинику?
В больнице введён экспериментальный режим. С недавнего времени. Новый порядок. Гединк хочет попробовать особые методы. Некоторые с ним не согласились.
Что это за способы? Лечение?
Да, Жанет глотнула чай. Вам лучше спросить у него самого, я в этом не разбираюсь. Я только выписываю чеки на новое оборудование, составляю сметы по новым препаратам. Меня это не касается. Я тоже могла бы уйти, но пока меня всё устраивает. Вернее, она выругалась, ничего меня не устраивает, но он платит мне хорошие деньги по меркам города. Я бы не заработала столько машинисткой, даже если бы пахала в две смены. Не хочу возвращаться в грязь трущоб. Уж лучше работать со старым
Она вновь выругалась.
Он не нравится вам? Или дело в самой работе?
Жанет немного помолчала.
Я понимаю, что мы постоянно требуем от этой жизни невозможного. А между тем, самой жизни на это плевать, она не может измениться и стать идеальной для каждого. Все думают, какие они особенные, и вот стоит им только захотеть, они реализуют все свои мечты. Но работают за ломоть хлеба в прачечной или обслуживают похотливых стариков горничными. Так что я хорошо устроилась. Да, пожалуй, хорошо. Нужно чаще повторять себе это.
После обеда выяснилось, что у Гединка нет времени провести для меня экскурсию, и он прислал ассистентку, чтобы она поводила меня по окрестностям.
«Кори около двадцати пяти. Это скромная, даже застенчивая девушка, но, если речь заходит о докторе Релммиге, при котором она работает стажёром, Кори меняется в лице и проявляет такую твёрдость, которую никак нельзя от неё ожидать. Она готова наброситься на вас, если вы не выразите к его персоне подобающего почтения.
Доктор Релммиг настоящий гений. Вам следовало бы раньше познакомиться с ним. Никто из светил медицины в нашем городе, она переходит на шёпот, за исключением доктора Гединка, конечно, не сравнится с ним в образованности и учтивости».
Мы с Кори поднялись на второй этаж. В палате на десять мест, спрятанной за закутками кладовых и санитарских, было всего четыре человека. Один из них привлёк моё внимание необычайной худобой и неестественной формой черепа. Он был истощён, я бы сказал, высушен. Неуклюже расположившись на койке, он прикрыл глаза костлявой рукой и посмотрел в мою сторону. Мне захотелось узнать его историю, и я попросил Кори оставить нас.
Я знаю вас, его голос был тихим. Вы журналист. Из города.
Он помолчал, собираясь с силами.
Я читаю вашу колонку. По субботам.
Верно. Позвольте, я возьму у вас интервью?
Такие вас не интересуют, улыбнулся он и покачал головой.
Почему же? Меня все интересуют. Как вы здесь оказались?
Простудился, уклончиво ответил пациент.
Спустя четверть часа я узнал, что больного зовут Берни Ростингсон, и он симулировал болезнь, чтобы оказаться на попечении городского бюджета, выделяемого клинике за каждого сельчанина на стационарном лечении. В деревне дела совсем плохи, и в прошлом году от голода умерли его жена и новорожденный ребенок. Иногда ему приходится пить одну воду по несколько дней, чтобы не чувствовать болей в животе.
Как же вы выживаете? воскликнул я.
В основном, сплю, пожал плечами Ростингсон и перевернулся на другой бок.
Вы не пропадаете сутками на работе? Это у вас не от переутомления?
Нет. Когда человек спит, он не хочет есть, не моется и не тратит топливо на обогрев и освещение. Это очень удобно. Экономит большую часть расходов.
Ростингсон был столяром. Эрл написал в приёмном журнале, что у него грипп, чтобы доходягу не выбросили на голодную смерть. Мне сказали, сейчас он выглядит гораздо лучше, чем когда его сюда доставили. Вечером я поинтересовался о его судьбе у Гединка, но он ответил, что больница не может кормить всех нуждающихся, поэтому, как только несчастный справится с гриппом, его выпишут.
Безусловно, он в каком-то роде болен, но нищета не наша специализация. У нас ведь не дом милосердия, верно?
Перед сном я спустился в комнату отдыха, чтобы разобрать свои записи. Тихо играл фонограф. Свет от камина создавал творческий уют. Я открыл окно и достал трубку. Аромат табака вместе с ночной свежестью заполнили помещение. Я зажёг небольшую свечу и сел в кресло за столик с незаконченной шахматной партией. Белые разыграли дебют королевского коня, но чёрные перехватили инициативу центральным контргамбитом. Белые приняли жертву, за что поплатились отставанием в развитии. Скоро им придётся идти в размен или уходить в глухую оборону.
Я зашелестел заметками и погрузился в их редактуру. Часы пробили полночь. Луна разлилась серебром по гладкому подоконнику. В комнату вошла одна из постояльцев санатория. Растрёпанные кудри на её голове смотрели в разные стороны. Она была одета только в полупрозрачную сорочку и нисколько не стеснялась бродить так по спящей клинике. Я поздоровался и снял очки, чтобы эта едва накинутая на тело пижама превратилась в одно бесформенное пятно. Девушка села напротив и протянула длинные босые ноги к камину.
Тоже не спится? спросила она, не отрываясь взглядом от огня.
Ночью всегда легче работать, ответил я.
Не понимаю людей, которые встают рано и остаются бодрыми днём. Самое интересное всегда случается ночью, всего больше желаний рождается после полуночи. И никакой суеты, чтобы отвлекать от самих себя. Зачем мир ложится спать, когда опускается темнота?