Перевод с английского
Киноповесть написана в соавторстве с Натальей Долининой
Я был лживый мальчик. Это происходило от чтения.
Исаак Бабель
1
На доске оставались чертежи следы геометрического рассуждения. А за партами сидели трое взрослых: две женщины, один мужчина.
Да что говорить? Способный. И сам это знает! сказал мужчина с огорчением. Так, словно засвидетельствовал чью-то бездарность.
Учительница, у которой были нервные руки и сожженные разноцветными красителями волосы, заговорила раздумчиво и с улыбкой:
Можно мне? Я, знаете, поделила бы урок на две части: на актерскую, так сказать, и на зрительскую. То, что было «на сцене», мне понравилось. У вас есть редкое качество вы обаятельны у классной доски!
Тот, кого обсуждали, был длинноногий, спортивного вида парень в вельветовой куртке с молниями, которая сообщала ему нечто от свободного художника. Это Дудин Виталий студент педагогического института; он здесь на практике. Слушал он разбор своего урока со смущенно-снисходительной улыбкой.
Учительница продолжала:
Ваша манера доказывать быстро, нетерпеливо, так что крошится и брызгает из-под руки мел, это подкупает. Есть в этом какое-то изящество, а, Нина Максимовна?
Полная женщина, внимательно глядевшая на Виталия исподлобья, улыбнулась, отряхнула пепел со своей сигаретки в бумажный пакетик и сказала:
Пожалуй. А можно было бы доверить ему классное руководство?
Вот! вклинился мужчина, не по-доброму сверкнув на Виталия очками в тонкой металлической оправе. Вот где решается вопрос! А этот математический блеск он еще не доказывает, что человек будет учителем На семинарах я этого студента не видел, он бегал от меня, как черт от ладана По истории педагогики тройка, по теории пробел. Пусто! Лично я не понимаю, зачем он поступил в педагогический вуз и чему он, собственно, улыбается? Так что вы рискуете, Нина Максимовна. Мое дело предупредить.
Высказав все это, доцент кафедры педагогики обиженно отвернулся.
Филипп Антоныч кротко начал Виталий. Но тот перебил:
Нет, со мной вам объясняться незачем. Вот школа, он показал на двух женщин, здесь вам быть целую четверть, здесь и выступайте. А у меня еще другие студенты есть; их трудолюбие и скромность мне дороже, чем блеск отдельных гастролеров! Прошу прощения.
Он вышел.
Со второго курса точит на меня зуб, с унылой усмешкой произнес Виталий и, пряча неловкость, стал медлительно стирать с доски.
Я знаю Филиппа Антоновича как очень хладнокровного мужчину, отозвалась Нина Максимовна. Это уметь надо так его воспламенить. Но мы в ваши с ним дела не вмешиваемся, мы ваших старых грехов не знаем Она помолчала. Так возьмете классное руководство?
После такого разговора мне выбирать не приходится. Возьму, что дадут.
Но это, голубчик, не гауптвахта! Это, наоборот, акт доверия. Справитесь будет вам лестная от нас характеристика, а стало быть, и зачет Я сама уж как-нибудь умаслю ваше сердитое начальство. Скажу, что человек, совладавший с нашим шестым «Б», это учитель Так, Виолетта Львовна?
Шестой «Б», вы сказали?! переспросила в тихой панике та учительница, которая нашла в Дудине обаяние, артистизм и что-то еще. Мой класс?
Нет, только на время этой практики, сказала директриса, но Виолетта Львовна стала уже нервно щелкать своим автоматическим карандашом, и гримаска горестного всепонимания была не ее лице: ясно, мол, все мне ясно, можете не продолжать
Золотко, вам следует от них отдохнуть, вы опять свалитесь, говорила директриса. При чем тут обида, ревность? Вот я же отдаю ему свои часы В шестом «Б» погоду делают мальчишки, там какие-то хитрые отношения, там все время ЧП! С вашим сердцем, милая моя
С моим сердцем, тонко усмехнулась Виолетта Львовна, я могу не понять чего-нибудь другого, но когда мне указывают на выход пусть в завуалированной, деликатной форме
Она встала и, не договорив, покинула класс.
Видите? сказала Нина Максимовна. Она у нас по два раза в месяц бюллетенит: мерцательная аритмия, стеноз Досадливым жестом директриса дала понять, что диагноз длинный и плохой. Пойти успокоить.
Теперь Виталий Дудин остался один. На лице его читалось: «Ну и влип!»
За стеной сотрясала коридоры большая перемена.
2
Вы не забыли, что это такое большая перемена?
Резвится стихия, выходя из берегов. Все озабочены: все боятся недополучить, недоурвать плодов двадцатиминутной свободы! Скорей, скорей! Дети взмокли от страшной целеустремленности
Кх! Кх! Кх! раздается из-за угла, и мальчишка лет десяти, бежавший мимо Виталия, закатывает глаза, шатается, сползает по стенке на пол.
В чем дело? спросил у него Виталий.
Ранили, гады простонал тот, весь во власти самозабвенной сценической правды, когда актеру уже не до зрителей.
Двое других мальчишек деловито схватили беднягу под руки и тащат куда-то.
Куда вы его?
В плен, куда же. В штабе он развяжет язык!
Держите карман шире. Ничего не скажу! на секунду открывает глаза «раненый», и в этих глазах безумство храбрых.
Откуда Виталию знать: прекратить это следует или позволить? Он, усмехаясь, глядел воякам вслед Тут перед ним вырос десятиклассник:
Виталь Палыч это вы?
Я
Вас Нина Максимовна просила подежурить по этажу.
Меня?
Но объяснений не поступило, десятиклассника уже нет. Неужели бросаться в этот человеческий водоворот, изображать собою плотину?
Орава преследователей (из четвертого, кажется, класса) мчится за пунцовым мальчиком, прижимающим к себе рулон ватмана.
Скажите, чтоб они газету не лапали! заклинает он, чуть не падая Виталию в ноги и хоронясь за его спину.
Участники погони остановились и тяжело дышат.
Что за конфликт? прищурился Виталий.
А чего этот Монастырский неправильно карикатуры рисует? Что у Ляликова сплошные двойки по-русскому?!
А на самом деле?
Четверку он сейчас получил! Вот только что! Четверку!
Вперед выталкивается коротышка с плутовским выражением лица это сам Ляликов.
Опоздал он со своей четверкой! Я-то газету делал вчера! Скажите им, что надо вешать так! взывает пунцовый Монастырский.
Как в этом гвалте и неразберихе принимать соломоновы решения?
А по-моему, надо вешать таких редакторов, пошутил Виталий. И, если бы даже он объяснил, спохватившись, что самосуд не инструмент юстиции, это опоздало уже, все оговорки потонули в хоре восторженных и мстительных воплей. Газету силой отобрали, уволокли, чтобы навести в ней справедливость, и сам редактор был похищен именно для расправы
Относительный покой Виталий нашел на лестничной площадке четвертого этажа. Примостился у окна, достал из своей тоненькой папки газету «Советский спорт», но увидел, что сюда поднимается его закадычный враг тот самый доцент, руководитель педпрактики Хорошо, что врага задержал щебет двух студенток. Виталий успел заменить «Советский спорт» учебником педагогики. Но доцент проследовал мимо так, словно Виталий Дудин пустое место!
Филипп Антоныч! жалобно окликнул Виталий.
Да?
Мне деканат на это дал, он показал переплет учебника, срок до конца месяца. Примите зачет, а?
Все у вас наоборот, Дудин. У людей практика, а вы впервые взялись за учебник Когда ваши товарищи были вожатыми в пионерлагерях, вы себе устроили каникулы! И эта курточка в ней хорошо пойти на танцы, на ипподром, но не в школу! Будьте скромнее, Дудин, дети вокруг вас.
Доцент ушел, с ним студентки, сочувственно глянувшие на Виталия, а он, взывая к высшей справедливости, поднял глаза.
Наверху плавало голубое облачко, прошитое насквозь лучом солнца. Облачко пахло табачком.
Эй, конспираторы! Слишком нахально дымите, все видно, сказал Виталий, сложив рупором ладони.
Молчание.
Он стремительно взбежал наверх и попал на тесную, прокопченную многими поколениями курильщиков площадку, ведущую на чердак. Четверо мальчишек на вид им лет по тринадцать давили подошвами чинарики, большого смущения не выказывая. Он, Виталий, был у них «подопытный»: интересно, как поведет себя, угрозами будет брать или задушевными рассказами о вреде табака
Я думал, это десятиклассники грешат, сказал Виталий, разгоняя рукой дым, а вы ведь, кажется, из шестого «Б»?
Так точно!
Городянский, ты же в обмороке почти, у тебя даже веснушки пропали
Я скоро брошу, Виталь Палыч, сквозь мучительный кашель пополам со смехом говорит очень рыжий и тощий мальчик. Только я Грод-нен-ский.
Извини. А ты Коробов, верно?
Я?! изумляется беленький, очень хорошенький мальчик с лучистой улыбкой. После изумления он, впрочем, согласился:
Коробов, да. А что?
Сигареты мне.
Виталий протягивает руку.
А у нас их нету, невинно округляет глаза третий персонаж, толстощекий Курочкин.
Ну папиросы.
У нас сигара была гаванская, сообщил Коробов. Их мало кто покупает, цена сами знаете кусается. А мы подумали: туго ей одной, Кубе-то, в том полушарии надо все-таки поддержать.
Виталий оценил эту демагогию:
Из идейных, значит, соображений? Остряки Ну пошли, пошли, дышать тут нечем.
Они стали спускаться.
И чего он к вашей куртке прицепился? пожал плечами Гродненский. А Коробов утешил:
Вы зря волнуетесь насчет зачета. Сперва нервы подергает, а потом еще сам будет бегать за вами!
Виталий озадачился:
Парни откуда такая опытность?
От жизни! Тут у нас то же самое в конце четверти А правда или брехня, что вы теперь наш классный руководитель?
И это вы знаете? Послушайте, братцы Я очень надеюсь на вашу мужскую солидарность. Про этот разговор подслушанный никому, ладно? Сами понимаете: нельзя мне, вступая в такую должность
Ясно, Виталь Палыч, весело подмигнул Коробов. За себя и за этих двух я ручаюсь. А вот Пушкарев у нас недавно, он еще не проверенный
Худенький невзрачный мальчик, не сказавший до тех пор ничего, вспыхнул:
Как ты можешь, Андрей?.. Ему от горечи слов не хватило.
Коробов погладил его по голове:
Не плачь, беби.
После уроков, сказал Виталий, я загляну к вам, потолкуем. Впрочем, ваш директор, может быть, еще передумает не доверит вас мне.
В этих словах прозвучала слабая надежда.
Какая-то совершенно незнакомая женщина обратилась к Виталию:
Кажется, вы дежурный по этажу? Смотрите, какая свалка у химического кабинета!
И он поплелся к химкабинету.
А мальчишки во главе с Андрюшей Коробовым шли по коридору, вторгаясь, как нож в масло, в образцовые ряды старших девочек, которые фланировали по кругу с книжками и зубрили. Старшеклассницы шипели, но расступались: лучше не связываться
А вообще-то, здорово, высказал Гродненский, если у нас будет мужик. Может, наконец, в поход сходим! Говорят, у него первый разряд по плаванию. Пускай теперь всех баттерфляем учит.
Хотя бы кролем, уступил Курочкин, согласный и на меньшее.
Ему это нужно, как рыбке зонтик, учить вас. Неужели не видите? Топориком будем плавать, с жесткой усмешкой произнес Андрюша. Сейчас у нас что, «инглиш»?
Ага
Андрей распахнул дверь кабинета иностранных языков. Здесь открыты окна, блестит свежевытертая доска.
Девочка с повязкой она тут одна, растопырив руки, кидается к мальчишкам:
Ну что вам здесь? Дайте же проветрить!
А ты дежурная? Тебя туда вызывают.
Куда? Зачем?
Бороться с беспорядками. Там Виталь Палыч, он один не справляется, весело лгал Андрюша. Вот у ребят спроси.
Девочка недоверчиво выглянула в коридор, а Гродненский и Курочкин ловко выставили ее из класса и, торжествуя, закрыли дверь на ножку стула.
Андрей уселся на подоконник:
Знаете, как его надо назвать?
Кого? Виталия?
Как?
Числитель.
Почему? улыбаясь, спросил Пушкарев. Нет, вообще-то, подходит, но почему?
А раз подходит, нечего объяснять. Числитель и все!
Андрей достал из кармана полоску жевательной резинки в яркой обертке[6]. И огонек зависти зажегся в ребячьих глазах.
Пожевать хотите? Канадская
Это тебе все отец привозит? ревниво и подобострастно спрашивает Гродненский.
Угу.
Все четверо усердно начинают жевать.
А все-таки где он у тебя работает? интересуется Курочкин.
Андрюша сужает глаза, отвечать не спешит.
Ты клюкву в сахаре любишь?
Ну?
Вот он в каждый сахарный шарик вставляет по клюковке. Такая работа!
Гродненский заливается счастливым смехом, улыбается Пушкарев, а Андрюша серьезно наставляет надутого Курочкина:
Никогда не спрашивай о таких вещах, понял? Ну не имею я права говорить
Нет, я знаю, что если человек ну, вроде как Банионис в «Мертвом сезоне»
Ну хватит! гаркнул Коробов. И наступило молчание.
Сноски
1
Прекратите разговаривать! Тишина! (англ.)
2
Замолчи! (англ.)
3
Как по-английски сказать (англ.)
4
Удачи! (англ.)
5
Доброе утро!.. Смотрите, кто пришел! Зачем? Добро пожаловать!.. Как дела? (англ.)
6
Приписка 1995 года: chewing gum невидаль в Москве начала 70-х годов. Позвольте напомнить: мы жили в закрытом обществе, и кое-что важное в нашей киноповести держится именно на этом. Мы напрягали наш иммунитет, чтобы устоять с презрением перед соблазнами Запада их жвачкой, их кока-колой, их орешками, их джинсами и техникой, их пепси и пивом в банках; но когда нет ничего этого, не видно, когда в киосках разве что сигареты «от Тодора Живкова» да сигары «от Фиделя», тогда устоять, в общем-то, несложно
Но кое-что нет-нет, а просачивалось все же. И тут выяснялось: чем моложе организм, тем слабее сопротивляемость, тем ощутимей недостаточность, непрочность идейной закалки И тем сильнее хочется новенького! Особенно хочется такого, что связано с запретами глухими, малопонятными, а то и вовсе идиотскими! Г. П.