Теперь Кристи оставалось всего четыре дня пути до цели путешествия таинственного города Герат, который прежде осмелился посетить всего один европеец. Город лежал на границе Афганистана с восточной Персией, по обе стороны широкого трансазиатского караванного пути. Его базары были широко известны на просторе от Коканда до Кашгара, Бухары и Самарканда, Хивы и Мерва, тогда как другие дороги вели от него на запад к старинным караванным городам Персии Мешхеду, Тегерану, Керману и Исфахану. Но для англичан в Индии, опасавшихся вторжения с запада, Герат обладал более зловещей ценностью. Город находился на одном из традиционных путей завоевателей Индии: этим путем вражеские войска могли достичь любого из двух главных перевалов Хайберского или Боланского. Хуже того, в регионе обширных пустынь и непроходимых горных массивов Герат занимал богатую и плодородную долину, которая, как полагали в Индии, была способна накормить и напоить целую армию. Задача Кристи заключалась в том, чтобы выяснить, так ли это на самом деле.
18 апреля через четыре месяца после того, как они с Поттинджером отплыли из Бомбея, Кристи миновал главные ворота обнесенного стеной Герата. Он отказался от легенды о паломнике и снова превратился в торговца лошадьми, поскольку вез с собой рекомендательные письма для жившего в городе индийского купца. В городе Кристи провел в итоге около месяца, старательно записывая все, что подмечал наметанный глаз или ловил слух военного. «Город Герат, занес он в дневник, расположен в долине, окруженной высокими горами». Долина, тянувшаяся с востока на запад, имела тридцать миль в длину и пятнадцать в ширину. Ее орошала река, сбегавшая с гор; земля упорно обрабатывалась всюду, куда ни посмотри, виднелись кишлаки и сады. Сам город, занимавший около четырех квадратных миль, был окружен массивной стеной и рвом. На северном холме высилась крепость из обожженного кирпича, с дозорными башнями на каждом углу. Ее окружал второй ров, через который был перекинут подъемный мост, а за ним располагались еще одна высокая стена и третий ров (уже сухой). Все выглядело очень внушительно для любого чужака, но Кристи не разделял общих восторгов: «В целом, записал он, как оборонительное сооружение крепость предстает поистине жалкой».
При том что его нисколько не восхитила способность Герата противостоять армии, вооруженной современной артиллерией, вроде той, какая была у Наполеона или царя Александра, Кристи отдавал должное очевидному процветанию и изобилию города, явно способного поддерживать и снабжать любую армию вторжения, в руки которой он может попасть. Вокруг раскинулись великолепные пастбища с обильным кормом для лошадей и верблюдов, обильно росли пшеница, ячмень и фрукты всех сортов. Население Герата и пригородов Кристи оценил приблизительно в 100 000 человек, включая 600 индусов, преимущественно зажиточных купцов.
18 мая, сочтя, что выяснил все сколько-нибудь важное, Кристи объявил о возвращении домой. Прежде чем вернуться в Индию с лошадьми для своего хозяина, он намеревался совершить недолгое паломничество в священный город Мешхед в Персии, в 200 милях к северо-западу от Герата. Это заявление, сделанное публично, позволило ему покинуть Герат без покупки лошадей, необходимых по прикрытию. Уже на следующий день он с явным облегчением двигался по восточной Персии. После долгих месяцев лжи и уверток Кристи наконец-то чувствовал себя в безопасности. Даже если теперь станет известно, что он переодетый офицер Ост-Индской компании, то установившиеся хорошие отношения Англии с Персией были залогом того, что серьезной опасности ему не угрожало. Девять дней спустя он свернул со старой дороги паломников на Мешхед, направляясь на юго-запад, в сторону Исфахана, куда, по его расчетам, уже должен был прибыть лейтенант Поттинджер.
* * *
За два месяца, прошедших с расставания в Нушки, с собратом-офицером Кристи случилось немало событий. Без помощи карты (карт тех мест не существовало) 20-летнему младшему офицеру предстояло совершить путешествие протяженностью в 900 миль через Белуджистан и Персию. Он выбрал дорогу, которой за следующие сто лет не рискнул воспользоваться ни один европеец, хотя ранние завоеватели пользовались именно этим путем. Путешествие должно было продлиться три месяца; маршрут пролегал через две опасные пустыни, где только местные проводники вели от родника к роднику и помогали избежать столкновений с бандами кровожадных разбойников.
Несмотря на болезнь и другие невзгоды, Поттинджер стойко вел тайные и подробные ежедневные записи всего, что видел и слышал и что могло иметь ценность для армии вторжения. Он отмечал родники и реки, засеянные поля и прочую растительность, количество осадков и характер климата. Намечал лучшие места для обороны, описывал укрепления попадавшихся по пути кишлаков и детально перечислял индивидуальные черты местных ханов и их союзников. Он даже описывал развалины и памятники, мимо которых проезжал, хотя, не будучи археологом, вынужден был полагаться на сомнительные рассказы местных жителей относительно их возраста и истории. Кроме того, он тайно составлял кроки своего маршрута, которые позднее превратились в первую военную карту западных подступов к Индии. Правда, как он умудрялся это делать и оставаться неразоблаченным, Поттинджер в своем подробном отчете умалчивает по всей видимости, приберегая секрет на будущее.
31 марта, обойдя по юго-восточному краю огромную пустыню Гельмунд и тем самым подтвердив слухи о ее существовании и приблизительном расположении, Поттинджер с небольшим отрядом из пяти человек вступил в первую из двух пустынь, которые им предстояло пересечь. Он понимал, что наличие на пути захватчика таких обширных естественных препятствий должно было стать чрезвычайно приятной новостью для тех, кто отвечал за оборону Индии. Вскоре ему предстояло узнать, почему эти пустыни пользуются у белуджей столь дурной славой: на протяжении нескольких миль отряд ехал среди гряд почти вертикальных дюн из мелкого красного песка, причем некоторые достигали высоты в двадцать футов. «Большая их часть, записывал Поттинджер, с подветренной стороны поднимается перпендикулярно земле Издалека их легко принять за свежесложенную кирпичную стену». А вот наветренная сторона плавно спускалась к основанию следующей дюны, оставляя проход между ними. «Я старался держаться этих проходов до тех пор, пока позволяло направление моего движения, добавляет он, но заставлять верблюдов идти по этим волнам песка было очень утомительно, особенно когда приходилось карабкаться на подветренные склоны, и в этих бесплодных попытках мы теряли много времени». На следующий день условия ухудшились. Непрерывное сражение с песчаными дюнами оказалось, по словам Поттинджера, «пустяками по сравнению с неудобствами, которые испытывали от летящих частичек песка не только я и мои люди, но и верблюды». Дело в том, что над пустыней висел слой абразивной красной пыли, попадавшей в глаза, ноздри и рот. Это причиняло жуткие страдания, не говоря уже о жажде, которая усиливалась палящим солнцем.
Вскоре они достигли ложа пересохшей реки шириной около 500 метров. Кишлак на берегу недавно был покинут обитателями из-за засухи. Там они остановились и после длительных раскопок сумели добыть два бурдюка воды. Характер пустыни изменился, и теперь вместо песка под ногами захрустел черный гравий. Быстро установилась духота, вокруг закружились небольшие смерчи, а потом разразилась страшная гроза. «Дождь падал такими крупными каплями, каких мне до сих пор не доводилось видеть, отмечал Поттинджер. Стало так темно, что я ничего не мог различить даже в пяти ярдах от себя». Но проводник сказал, что эта гроза слабая по сравнению с теми, которые обрушиваются на пустыню в разгар лета, когда она становится непроходимой для путников. Горячий, как из печки, ветер, сопровождающий эти грозы, известен среди белуджей как «огонь» или «чума». В своей ярости он не только убивал верблюдов, но и сдирал живьем кожу с незащищенного человека. По словам спутников Поттинджера, которые уверяли, что сами были тому свидетелями, «мышцы несчастного страдальца каменели, кожа ссыхалась, по всему телу распространялось ужасное ощущение, будто плоть горит». Кожа жертвы, говорили местные, покрывается «глубокими кровоточащими порезами, каковые стремительно убивают», хотя порой агония страдальца может растянуться на несколько часов, если не дней. (Сегодня очевидно, что это чрезвычайно сильное преувеличение, но во времена Поттинджера крайне мало знали насчет путешествий через пустыни, и в подобных неизученных регионах должно было казаться возможным все что угодно.)
Поскольку в пустыне не было никаких наземных ориентиров, проводник прокладывал путь, ориентируясь по отдаленной гряде гор. Но когда однажды Поттинджер решил выступить в полночь, чтобы избежать палящего дневного зноя, отряд быстро заблудился и утратил всякое чувство направления. У Поттинджера был при себе компас, спрятанный на теле. Тайком от спутников он вытащил прибор, поднял крышку, нащупал пальцем стрелку и так определил направление, в котором следовало идти. Когда на рассвете выяснилось, что они движутся в правильную сторону, потрясенные спутники принялись восхвалять «удивительное доказательство мудрости» Поттинджера; так продолжалось несколько дней. Обычно Поттинджер тайком пользовался компасом лишь для составления кроков, но пару раз он выдал себя, и пришлось объяснить, что это кибла-ноома, или указатель на Мекку, который держит направление на киблу, могилу пророка Мухаммада[32], чтобы за молитвой простираться на земле в нужную сторону.
В тот день они не покидали седел на протяжении девятнадцати часов, преодолев сорок восемь миль по пустыне и доведя до изнеможения людей и верблюдов. Запасы еды и воды опасно сократились, и Поттинджер хотел продолжать путь до гор, где наверняка найдется хотя бы вода. Однако его люди валились с ног, так что пришлось заночевать в пустыне, поделив остатки воды (есть было нечего). На следующий день в полдень приблизились к кишлаку Куллуган в славившейся своим беззаконием местности под названием Макран. Проводник Поттинджера, который, как оказалось, был женат на дочери сардара, или старосты деревни, настаивал, что должен пойти в деревню первым мол, таков в этом опасном районе обычай для чужеземцев. Вскоре он вернулся и сообщил, что Поттинджера будут рады видеть, но сардар приказал ему ради своей собственной безопасности принять облик хаджи, иначе случиться может что угодно, даже в доме старосты.
«Вы больше не во владениях хана Келата!» объясняли Поттинджеру. Впредь не стоит рассчитывать на столь же любезный прием и безопасность. «Мы теперь в Макране, где каждый от рождения грабитель и где не замедлят обобрать собственных братьев и соседей». Под личиной торговца лошадьми, работающего на богатого купца из Индии, Поттинджер был особенно уязвим, ибо предполагалось, что у него при себе должны быть деньги, пусть даже чужие. О дурной репутации Макрана Поттинджера предупреждал и сардар Нушки, так что англичанин немедленно переоделся, «придав лицу соответствующее религиозное выражение».
Въехав в кишлак, он остановился и сошел с верблюда у мечети, где был официально принят сардаром и старейшинами. Позже его проводили в жилище, жалкую лачугу из двух комнат, где была приготовлена еда для него и его людей. Ничего не евшие в течение последних тридцати часов, все набросились на снедь и уплели в два счета. Однако запастись продуктами для дальнейшего путешествия оказалось гораздо труднее. Как объяснили местные, из-за засухи продовольствия очень мало, и в результате цены на него поднялись до астрономических высот. Так что удалось взять лишь несколько фиников и немного ячменной муки из личных запасов сардара.
Поттинджера предупредили, что следующий кишлак на его 700-мильном пути до Кермана находится в состоянии войны с Куллуганом, а тамошние жители три недели назад напали на Куллуган и ограбили. Пытаться проникнуть туда будет самоубийством; да и в целом не следует двигаться дальше на запад без дополнительного сопровождения. Проводник прямо заявил, что не тронется с места без охраны, и вместо этого предложил отвести англичанина обратно в Нушки. Поттинджер неохотно согласился нанять для следующего перехода еще шестерых мужчин, вооруженных ружьями с фитильными замками, и составил новый маршрут, позволявший обойти опасного соседа Куллугана.
В тот вечер старейшины кишлака, включая самого сардара, пришли в жилище Поттинджера, чтобы обсудить с ним различные вопросы, включая, к его немалому беспокойству, религиозные. Поскольку он выдавал себя за человека веры, его взгляды сильно интересовали местных и к его мнению почтительно прислушивались. Несмотря на свое почти полное невежество в мусульманском богословии, он удачно блефовал и не вызвал никаких подозрений. Он не только сумел избежать элементарных ошибок, но даже разрешил некоторые споры, в том числе о природе солнца и луны. Один из жителей деревни утверждал, что эти светила одно и то же. Если так, возражал ему другой, то почему мы иногда видим их одновременно? А просто, отвечал первый, второе отражает первое. В итоге они обратились за советом к Поттинджеру. Того уже начали раздражать незваные гости, а вдобавок он хотел спать и потому высказался в поддержку второй точки зрения, тем самым решительно прекратив дебаты, которые, как он опасался, могли бы продолжаться ночь напролет ведь местным жителям практически нечем было заняться.
На следующий день сардар предложил, чтобы Поттинджер перед отбытием помолился в мечети. Это, как писал позднее Поттинджер, «был акт двуличия, которого до сих пор мне удавалось избегать». Но выбора не оставалось, ибо сардар лично пришел за ним. «Я понял, что улизнуть не удастся, отмечал Поттинджер, поэтому просто простерся ниц, не сводя взгляда с сардара и бормоча что-то про себя». К удивлению, никто ни в чем его как будто не заподозрил. Дружелюбно настроенный сардар, предложивший новую легенду для прикрытия, прекрасно знал, что его гость вовсе не святой человек, но считал его правоверным мусульманином; он и не догадывался, что перед ним христианин и британский офицер. Не в последний раз необходимость выдавать себя за исламского праведника вызвала у Поттинджера немалое беспокойство. Проведя в седлах всю ночь, они добрались до деревни Гулл, где Поттинджера тепло встретил мулла, пригласивший его к завтраку. «Я увидел четверых или пятерых хорошо одетых почтенных мужчин, восседавших на ковре под тенистым деревом; в деревянных тарелках перед ними были хлеб и молочная пахта», читаем у Поттинджера. Они поднялись приветствовать гостя, которого затем усадили справа от муллы. Когда все поели, один из мужчин предложил Поттинджеру произнести благодарственную молитву. «Это, вспоминал Поттинджер, было крайне неожиданно и неприятно, а потому на мгновение я изрядно смутился». К счастью, перед отъездом из Бомбея он не поленился выучить у своего слуги пару главных мусульманских молитв; при этом ему даже в голову не приходило, что когда-нибудь это знание сможет его спасти и избавить от печальной участи. Они с Кристи намеревались выполнить свою миссию, выдавая себя за торговцев лошадьми, а не за паломников, иначе Поттинджер не поленился бы затвердить молитвы более тщательно. Отчаянно пытаясь вспомнить хотя бы одну из них, Поттинджер поднялся и поежился под устремленными на него взглядами. «Я напустил на себя суровый вид, рассказывал он, со всей вообразимой важностью огладил бороду и пробормотал несколько фраз». При этом он внимательно следил за собой, произнося «достаточно отчетливо» такие слова, как «Аллах», «Расул» (Пророк) и «шукр» (благодарю). Чутье подсказывало, что в молитве такого рода эти слова непременно должны быть. Столь рискованная уловка сработала вновь, а ничего не заподозривший мулла и его односельчане благожелательно улыбались своему набожному гостю.
На следующий день в другой деревне Поттинджер вновь оказался на волосок от гибели. Он покупал на рынке пару обуви (один из его башмаков ночью утащил шакал), когда старик в толпе, собравшейся вокруг, указал на его ноги и заявил, что Поттинджер явно не из тех, кто привык жить тяжким трудом и кто знаком с нищетой. «Я немедленно надел башмаки, вспоминал Поттинджер, ведь, настойчиво выставляя ноги на солнце, я так и не смог придать им тот загорелый вид, который имели мое лицо и руки». Желая избежать дальнейших вопросов, он вернулся к своему верблюду (зоркий старик все не отставал) и поспешно покинул деревню.