После первого боя поручик Шибалов подошел к Устину, который стоял над трупом немца, положил руку на плечо, тихо сказал:
Ну вот и выжили. Не погиб в первом сабельном бою, во втором не погибнешь. Только шальная пуля может сковырнуть, но они не столь часты. Обойдут нас. Рубил ты чисто, стрелял метко.
А вы разве видели бой? удивился Устин.
Видел. У меня уже есть привычка видеть бой. Мальчонкой безусым воевал в японскую. Служил в роте разведчиков. Думаю, что после этой стычки назначат нас в разведку. Отсеются слабые, останутся сильные.
Устина тошнило от запаха крови, вывороченных человеческих внутренностей. Поборов рвоту, не поднимая головы, он побрел с поля боя. Подойдя к своей роте, опустился на траву, его верный Коршун остановился рядом, начал теребить губами плечо, стянул картуз, явно заигрывал.
Ладно, Коршун, дай душой отойти.
Он тем и занят, чтобы душу твою на место поставить. Умнющий у тебя конь, Устин Бережнов, проговорил сбоку боец их каввзвода Костя Туранов. Ишь, хочет хозяина развеселить. Давай дружить, быть в боях вместе, Бережнов.
Давай, вяло ответил Бережнов.
Одну шинель бросили на потники, второй укрылись. Тут же уснули.
Солнце клонилось к западу. Скоро оно упадет в степь и уснет в душистых травах. Придет ночь, командир роты Шибалов подаст команду «На конь!», и все начнется заново: тот же грохот боя, выстрелы, стоны людей, предсмертное ржание коней. Рота проскочит фронт, оставляя позади своих товарищей, друзей. Их никто не подберет, им никто не поможет.
Колмыков, командир взвода, нервно покусывал травинку. Нерослый, суетливый, юркий, чернявый, на его смуглой коже разлилась серость. Командир бы не должен трусить, но он явно трусил больше других. Вернее, одни трусили, а другие просто боялись.
Колмыков был слабым командиром, в бою нервничал, порой напрасно бросал свой взвод под сабли и пули. А пополнения не было. Иван Гурьянович Шибалов не любил Колмыкова и, будь его воля, давно бы отстранил от командования, но это было не в его силах. Прапора опекал штабс-капитан Ширяев.
Устин потянулся. Пошел к коноводам, чтобы покормить Коршуна, просто обласкать. Впереди бой, а в боях они сроднились. Коршун стал верным и смелым боевым конем. Где не успевал достать врага Устин, доставал Коршун, сбивал ли копытом, стягивал ли врага зубами. Он и опасность чувствовал, кажется, сильнее человека. Вдруг бросал Устина в сторону, уводил из-под удара, либо круто поворачивал назад, встречая врага.
Устин в последнее время много и часто думал о Груне. Шевченок не раз убеждал, что жива она. То же подтвердил Шишканов. Даже дали адрес, чтобы написал в Бодайбо. Но Устин не писал. На пути того письма стояла Саломка, ее большие наивные глаза останавливали. Да и надо ли писать? Конечно, жалко Груню, еще жальче Саломку Но до жалости ли здесь? Столько уже видел смертей, что, кажется, вся жалость выветрилась, оставив зло, и только зло.
Похоронная команда складывала трупы, как дрова в поленницы. Над убитым солдатом не плачут, не говорят лишних слов, просто молчат, отдавая дань его горькой судьбе.
Но видел Устин солдатские слезы. Убили германцы сестру милосердия, любимую девчушку Галю. Не просто убили, скосив пулей, а надругались, уж потом убили и подбросили труп на ничейную полосу, землю ли. Вынесли ночью. А утром были похороны. И плакал солдат. Страшны солдатские слезы, скупы солдатские слезы, но каждая слеза звала к мщению. Звали к тому же эти искривленные гримасой боли лица, сгорбленные спины. Это были жуткие слезы. И они-то после молчаливых похорон бросили кавалеристов на германские окопы. В том смертельном бою погибли многие. Пленных не брали, раненых германцев не выносили. Всех предавали мечу.
И заметалась ночь огненными сполохами, задрожала от пушечных залпов земля, вздыбилась от разрывов снарядов.
Гы-гы-гы! Ура-а-а-а!
С истошным воплем покатилась конная лавина на австро-германские окопы. Испуганно татакнул пулемет, прозвучали вслед редкие выстрелы. Кто-то свалился с коня, упал и конь, протяжно заржал, забился в агонии. Но самое страшное позади. И скоро рота Шибалова растаяла в степи, в степных балках.
Два дня сидели в засаде, а в ночь напали на деревню. Там стоял штаб врага. Задача прежняя: документы, языки для штаба фронта там должны знать о планах противника. В ударной группе Устин, Гаврил Шевченок, Туранов, еще один земляк-дальневосточник Игорь Ромашка, командир Иван Шибалов, остальные прикрывали их. Но их ждали. Из-за укрытий вылетели уланы, пехота. Завязался неравный бой. Каврота таяла на глазах
Иван Гурьянович Шибалов приказал Устину с группой пробиваться к штабу. Сам же сдерживал напор противника.
С ходу пробились к штабу, после короткой перестрелки ворвались в дом. Не до бумаг, схватили офицера-австрийца, связали, бросили Устину в седло, начали отходить. Шибалов с остатками роты прикрывал ребят.
Вернулось меньше половины разведчиков, но задание было выполнено. Офицер оказался из словоохотливых и многое рассказал.
И первый Георгий пришпилил к гимнастерке Устина генерал Брусилов. Были награждены Шевченок и Туранов, тоже первыми серебряными крестами.
А война раскручивалась. Она, как тугая пружина, то изгибалась на запад, то отходила на восток. На Юго-Западном фронте русские войска расправлялись с австро-венграми, германцами, а тем временем престарелый генерал Гинденбург добивал два русских корпуса на Северо-Западном фронте. После Галицийской битвы дивизия генерала Хахангдокова продолжала разрушать коммуникации противника, брала в плен деморализованные части. И в этих боях австрийская армия была разбита наголову, из нее было взято в плен сто тысяч, а триста тысяч уничтожено. Это была отместка за разгром русских корпусов генерала от кавалерии Самсонова и генерала Ренненкампфа. Победа на австро-венгерском фронте надломила силы Австрии и Венгрии. Для русских армий открывалась дорога на Венгерскую долину.
Празднуя победу, Иван Шибалов поднял бокал, сказал, обращаясь к друзьям:
Не захлебывайтесь от восторга это пиррова победа[15]. Будь умнее германцы и генерал Гинденбург, они бы навалились на нас и легко бы захлопнули в этой ловушке. Но там, сдается мне, тоже умных немного. Увязли в Пруссии, за Берлин боятся, а вот Кутузов не побоялся оставить Москву, оставить и победить. Не те времена. Если пала столица, то пало и государство. Не устоять нам.
Это почему же? выпятил грудь Колмыков.
А потому, что Россия не готова к войне. Солдаты побеждают врагов наших своей храбростью и умением постоять за Россию, но так не может продолжаться вечно. Солдат не железный, железо и то устаёт и ломается. А пока мы спасаем Россию и Францию. Там тоже ладный бедлам. Эта война коалиционная, где все должно быть рассчитано и взаимосвязано, скреплено разумом генералов. Но, хотя ради нас германцы снимают с запада корпуса и армии, нас наши же союзники принимают как лапотников, серых мужиков. И им не жаль нас, косматых казаков, с пикой в руке и с ножом в зубах.
Как же это выходит, ваше благородие? приподнялся Устин. Вы наш командир и не верите в победу России?
Ладно, сиди и пей, пока подают, а потом думай, учись думать. Плох тот солдат, который не умеет думать. Думать и понимать.
Солдат должен выполнять приказы, а не думать, выпалил Колмыков. Когда думает солдат, это уже опасно для царя и отечества.
Самое опасное, господин прапорщик, это быть дураком. Когда солдат дурак, он дураком и погибнет в первом или во втором бою. Но, когда генерал дурак, опасно втройне. И я приказываю каждому думать и за солдата, и за генерала, а если можно, то где-то исправлять ошибки генералов. Случается, что и солдат может быть стратегом. За то, чтобы жить и побеждать! опрокинул кружку жгучего спирта, зажевал солёным огурцом.
6
Над тайгой извечные мир и борьба. Теплынь. Августовское солнце. Во всю силу трезвонят пичуги, свистят рябчики, трещат кедровки. Но позолота уже легла на листья берез, зардела медь на листьях кленов. Цвели последние цветы. Да и тучи уже были осенние косматые, черные, табунились над тайгой. Тревожили.
Арсё и Журавушка сидели у костра, а над ними о чем-то торопливо рассказывала, лопотала осинка, плела свои извечные сказы. Арсё погладил ее гладкую кору:
Говорит Ну, о чем ты говоришь, осинка? Понял: в мире всё плохо, в мире еще и война. Понятно, умный человек не будет убивать человеков.
Разумный, поправил Журавушка.
Разумный, ты прав, не будет. А убивают. Не на тропе злых хунхузов, а на большой войне. Разве у нас дел мало? Куда ни посмотри, всё делать надо: землю пахать, женьшень искать, зверя добывать. Тинфур-Ламаза воевал, но он потому воевал, что его обидели, что удэга убили, что хунхузы грабители. Разве русских кто обидел? Разве у них семью вырезали? Тревожно? Арсё прижался щекой к серовато-зеленому стволу. Мне тоже тревожно. Не бойся, не дам в обиду.
Нашел кого защищать! Это же колдовское дерево, на нем Иуда удавился.
Разумный, умный я не понимаю, но ты просто дурак. Все, кто назвал осинку колдовским деревом дураки. Колья из неё забиваете в могилы колдунов. А ваш Иуда мог удавиться и на березе. Зачем же проклинать осинку? Осинка может лечить живот, осинка за всех тревожится, за всех душой болеет. Горькая? Так самое хорошее лекарство обязательно горькое. Когда я жил у джангуйды, то осенью спал под осинкой. В фанзе душно, а осенью ночью комаров нет. Хорошо спать под осинкой. Луна, звезды, тишина А осинка не спит, как не спят луна и звезды. Закроешь глаза и слушаешь осинку. Всё можно узнать, только слушай.
Потому она и не спит, что ее проклял бог. Иуду к себе пустила.
Плохой ваш бог, как может она не пустить? В осинку уходит самая тревожная душа, такая душа, что болеет за всех. Душа нашей бабы Кати обязательно будет в осинке. Она шибко тревожная баба.
Медведь Бурка отстал от друзей, которые исподволь наблюдали за ним. Вдруг он насторожился, чесанул в заросли и скрылся, чтобы никогда больше не жить среди людей.
Арсё и Журавушка, услышав шум, прянули от костра. В их сторону, растянувшись по тропе, шло около двух десятков человек. Кто они? Тайга. Здесь люди страшатся людей.
Арсё узнал Юханьку. Он этим летом работал у Хомина. О его разбойных делах Арсё давно был наслышан. Хунхузы иногда работали у русских, может быть, затем, чтобы больше узнать, может быть, заработать. Но Юханька не искал заработков. Он был главарем большой банды краснобородых. Собственно, «хунхуз» так и переводится: «краснобородый». Хунхузы для устрашения в Китае мазали бороды красной краской. Юханька, как гласила молва, брал дань со всех манз, что жили в долине Улахе, Павловки и Журавлевки. Был властелином этих гор. Его боялись, его почитали манзы. И, конечно, Юханька многое знал. Он не замедлил бы напасть на деревни, если бы на пути не стояла грозная дружина Степана Бережнова. Жил тем, что платили пришлые.
Юханька бывший офицер китайской армии. Отменный стрелок. Из армии ушел, чтобы встать на тропу хунхузов, помогать бедным. Грабил на тропах купцов, даже нападал на большие деревни манз, грабил богачей, всё награбленное раздавал беднякам. Был пойман, приговорен к смертной казни, но из ямы ему помогли бежать охранники, сторговавшись с Юханькой за большую сумму таянов[16]. Пришел в этот край, стал хунхузить. Здесь не было столь богатых купцов из манз, но были джангуйды, которых он обложил данью. Скоро забыл о своих добрых намерениях, стал грабить и убивать бедных корневщиков. При этом называл себя «красным большевиком». Говорил, если были слушатели из русских:
Хунхуз и большевик братья.
Такое братство настораживало людей.
Юханька рассказал Хомину из Ивайловки, что он большевик. Хомин до слез хохотал над этим большевиком. Решил поближе прибрать к себе главаря, сдружился с ним, даже ввел в свой пай.
Слышал я о большевиках. Они хотят свергнуть власть царя и сами стать в голове. Разве ты такой? пытал Хомин.
Царя свергнуть нельзя. Царь и бог это одинаково. Вот убивать богатых надо. И я буду убивать.
И меня тоже? усмехался Хомин.
Тебя нет. Какой же хозяин убивает собаку, которая его кормит, презрительно усмехался Юханька. Тебя не трону. Ты под нашей защитой.
Арсё и Журавушка замерли за деревом.
С ним и Ваня Ли. О, это мерзкая собака! Он много убил охотников. И тоже считает себя большевиком. Он был боксёром[17]. Хотели казнить, бежал сюда.
Журавушка присмотрелся к Юханьке. Это был красавец мужчина, богатырь. Он легко нес свое сильное тело, ноги мягко ступали по тропе. Следом семенил Ван Ли урод, лицо оспенное, ноги кривые, гнилые зубы торчали из губ в хищном оскале.
Шишканов как-то рассказывал друзьям о программе большевиков, выходило, что они хотят вечного мира, чтобы все были сыты, одеты, согреты, но для этого надо отобрать всё богатство у богачей и отдать беднякам. Побратимы не могли не согласиться с такой программой, добряки от природы, они хотели каждому добра. Но Журавушка тогда возразил:
Значит, будете хунхузить? Такое не примет народ. Это плохо.
Теперь слухи о большевиках все чаще приходили в тайгу. Их боялись, как боялись хунхузов. А уж богатые мужики старались вовсю, чтобы показать большевиков с самой худой стороны. Оговаривали Шишканова с друзьями, будто, раз они стали большевиками, то жди: всё отберут, за прошлое отомстят. Банда будто бы у них собралась большая. А Степан Бережнов, еще будучи наставником, в редкой проповеди не предавал большевиков анафеме. Называл большевиков порождением сатаны, антихристами, что, мол, они придут и будут ставить дьявольские печати на чело и на правую руку. Кто согласится на ту печать, тот будет проклят на вечные времена людьми и богом. У большевиков будто бы растут на челе рожки, но они те рожки прикрывают длинными волосами.
Журавушка начал медленно поднимать винтовку. За убийство большевика-хунхуза бог сорок грехов простит, как за убийство змеи. Арсё глазами остановил друга.
Юханька склонился над костром, затем показал на следы, сказал:
Здесь прошли два человека, следом прошел медведь. Раз прошел медведь, значит, эти люди далеко. Один русский, второй из манз.
Много ли они несут? спросил Хомин.
Не очень. Идут корневать. Может быть, догоним и отберем котомки? Есть у нас уже почти нечего, предложил старшина Мартюшев. Он тоже вышел с Юханькой на тропу разбоя. Деньги, а у кого они взяты, кто узнает?
Нет, не надо, они начнут стрелять, могут нас убить, трусил Хомин. Где русский, там и ружье. Безоружных найдём.
Как скажешь, хозяин, презрительно скривил губы Юханька.
Хунхузы скрылись. Так и не выстрелил Журавушка, почему-то сдержался и Арсё. Только оба вздохнули и молча опустили винтовки. Страшновато было вступать в перестрелку двоим против двадцати.
Расскажем Бережнову, чем занят наш Мартюшев.
Кто нам поверит? отмахнулся Арсё. Он в эту минуту презирал себя. Эх, будь с ним рядом Тинфур-Ламаза, он бы не струсил. Один бы разогнал двадцать.
Впереди часто застучали выстрелы. Побратимы бросились вслед хунхузам, чтобы помочь тем, на кого они напали. Но всё вышло наоборот: спасать надо было хунхузов. Они гурьбой бежали по сопке. Выстрелили Арсё и Журавушка, двое упало. Скрылись.
Навстречу вышли Ванин и Силов.
Здоро́во, Арсё! Здорово, Журавушка! Видели, как они сиганули от нас?
Видели. Хорошо вы их напугали, кисло улыбнулся Журавушка, коря себя за трусость. Мог бы снять Мартюшева и Хомина. Кажется, ушли.
Все они трусы. Безоружных ищут, усмехался Силов. Ну вот что, давайте гоношить костер да варить чай.