Шел розыск Ленина: правительство было намерено предать его суду. Агентура (из партии) сообщала: на 6-м съезде практически все делегаты согласились, что получение денег от кайзера для социалистической революции дело более чем обыкновенное, и вождю не следует прятаться, а, напротив, надлежит явиться по вызову в суд. В контрразведке считали, что главное теперь поиск союзников если и не для реставрации, то уж во всяком случае, для противодействия господству интеллигенции, этой язве благополучия и процветания. В секретном докладе, прочитанном только офицерам, начальник уделил проблеме интеллигенции главное место:
На протяжении всего девятнадцатого века и ныне особенно видим мы ни на чем не основанное, но яростное тем не менее стремление этого невнятного российского слоя внедрить уравнительное распределение и даже науку, которая «будет служить интересам». Господа! Разве не истине служит наука? И разве все то, что служит «интересам», не есть гибель России и ее народа?
Только один человек не подтвердил телеграммой свое согласие на отречение Государя то был адмирал Колчак. Все остальные, обязанные «служить верно и послушно пока жив», предали.
Дебольцова решили послать в Севастополь, казалось, что именно черноморский адмирал явится противоядием, которое остановит развал
Он приехал в город на ярком и свежем рассвете, промучившись трое суток в умирающем поезде, который двигался только в соответствии с распоряжениями «рабочих комитетов», то есть стоял часами. Пассажиры расползались, мучаясь скукой и бездельем, чудо было, если на какой-нибудь станции или полустанке еще сохранялся буфет или его остатки, тогда все набрасывались на пиво и прокисшее вино и жевали сухую колбасу или загнувшийся от дряхлости сыр Но это бывало крайне редко. Страна уже входила в штопор предголода, но даже самые горячие сторонники Вождя не знали тогда и не предполагали даже, что чувство голода станет привычным для подавляющего большинства на десятилетия, до конца века
Извозчики еще были, хитрован с раскосыми очами взял его неохотно в городе начинались беспорядки, матросня выражала резкое недовольство развитием «ревции» это они по новой моде сокращали слово «революция», а посему могли возникнуть неприятности за содействие столь явному «бывшему»
Что значит «бывший»? не понял Дебольцов.
А это те, которых боле нету, охотно и с сочувственной улыбкой объяснил косоглазый.
По улицам шли матросы и рабочие портового завода, женщины кадрильного облика надевали на ходу красные косынки, извозчик косил на Дебольцова взглядом и нехорошо усмехался:
В Одесте тогда похоже было, мне отец рассказывал, там матросню убили, так другая матросня вы́резала фецера́м яйца, а которые избегли тем опосля вышло утопление в вода́х.
Каких еще «вода́х», болван?
Черноморских, барин, вам следоват быть понятливее, а то умрете
У подъезда командующего Дебольцов застал черный «линкольн» и скучающего на заднем сиденье старшего лейтенанта в новой форме Временного правительства. У Дебольцова эта форма вызывала бешеное раздражение ну какие же это военные с галунами и «погонами» торгового флота? Заметив пристальный взгляд полковника, моряк привстал и вежливо откозырял:
Не нравится?
А вы как думали?
Мы, увы, не думаем, полковник Надобно уметь подчиняться.
Для чего же, если не секрет?
Для построения новой России. Народ во главе угла, полковник! И только он может распоряжаться своей судьбой! Из Петербурга?
Из Петрограда проговорил Дебольцов, не выговаривая «р».
Под Ульянова работаете? А что Ульянов, знаете ли, это нечто. Мощь. Ум. Политик с большой буквы.
У меня сообщение из Главного штаба. Адмирал примет меня?
У него обед, но идемте, доложу. Он пошел первым и даже вежливо открыл Дебольцову дверь.
Вошли, появилась смазливая горничная («мармулетка» сразу же окрестил ее Дебольцов), приняла фуражки, старший лейтенант снова пошел впереди; когда поднялись на галерею перед балконом увидели моложавого адмирала, тоже в новой непрезентабельной форме. У адмирала был невероятно большой нос и цепкий взгляд из-под мощных, красиво изогнутых бровей.
Дебольцов представился:
У меня сообщение чрезвычайной важности.
Колчак кивнул:
Прошу, господа. На балкон вышел первым, сразу же предложил сесть Дебольцову понравилось, что командующий разрешил докладывать в свободной форме; уселись по ранжиру чинов: Колчак первым
Ваше превосходительство с чувством произнес Дебольцов. Военный или дворянский титул был для него столь же непреложен, как «Отче наш» поутру и перед сном, теперь же, когда «демократы» отменили титулование и все стали просто «господами», независимо от чинов и званий, этот ритуал сделался почти мистическим. Колчак понял, это было видно по едва заметной улыбке, вдруг мелькнувшей на тонкой верхней губе.
Ситуация в России обострилась и будет ухудшаться с каждым днем. Дело в нарастающем влиянии большевиков, Ленина. Немецкое золото на развал тыла и фронта, полученное столь бесстыдно и нагло, с отвержением всех принципов Божеских и человеческих, позволит этим «друзьям народа» повернуть штыки армии против собственного народа и начать Гражданскую войну.
В самом деле? без явного удивления произнес Колчак. Но зачем же? Они и сами будут убиты в этом случае?
Их цель всемирное пролетарское братство, ваше превосходительство, трупы сколько бы их ни было дело для них незаметное.
Я не верю, полковник. Это же вы о народе! Как же так? Я Соловьева читал, он пишет о Божественном предназначении русского народа! Нет, вы ошибаетесь Лицо старшего лейтенанта пошло пятнами.
Я не ошибаюсь, а вы слепец! В нашу жизнь вторглась кровавая сволочь! Если мы не остановим ее всему конец! Они не верят в Бога, рассуждения о богоносности чушь для них. Да и право, господа, о чем мы говорим Государь арестован! Убийства и грабежи повсеместны! Охрана в Царском расстреливает ланей и косуль! Зверье!
Я отправил миноносец в Батум, к великому князю Николаю Николаевичу Колчак встал, прошелся. Я был убежден: боевой опыт князя, его безупречная честность залог успеха! Я предложил коалицию вооруженную, естественно Я верил: удар, одновременный удар армии и флота сметет и Ленина, и Керенского! Кулак громыхнул по столу, адмирал с трудом скрывал раздражение.
И что же великий князь? тихо спросил Дебольцов. Ответ он уже знал
Ничего. Колчак сел, взглянул остро. А Корнилов? Он-то что? А атаман Краснов? Впрочем, Петр Николаевич, говорят, недурно сочиняет, пишет, то есть
Что касается Лавра Георгиевича, то, с его точки зрения, монархия себя полностью изжила, вздохнул Дебольцов.
Странно Пожалован Георгием, чином он ведь из совсем простых? Разве не это свидетельство самой высшей «демократии», полковник. Очень странно
Откуда-то донесся резкий зуммер телефона, Колчак встал:
Благоволите обождать, господа, я сейчас Он ушел.
Флаг-офицер долго молчал, потом спросил, медленно подбирая слова:
Монархия исчезла Ленин мразь, Керенский паркетный шаркун. А Россия? Мы-то как? Это же неправда!
Я вам вот что скажу: «Не прикасайтеся помазанному моему!» А коли прикоснулись ответ держать надобно! И будем держать Я должен идти, честь имею.
Я провожу.
Спустились по лестнице, «мармулетка» подала фуражки и сделала каждому книксен воспитанная была девица, тут же появился адмирал, на нем была черная прежняя форма: сюртук с золотыми орлеными погонами, Георгиевская сабля «За храбрость», ордена. Бледное, почти белое лицо и помертвевшие глаза выдавали событие чрезвычайное:
В экипаже идет митинг, господа. Большевики окончательно взорвали флот. Двадцать тысяч на плацу. Требуют красных знамен и моей немедленной отставки. Едем.
Вышел первым, офицеры шли позади, «линкольн» стоял на своем месте. Усатый офицер-шофер нажал стартер, автомобиль взревел, тронулись.
Ехали медленно, пробираясь сквозь десятки, а может, и сотни людей, спешивших на митинг. Шли с красными флагами и доморощенными транспарантами с вечными призывами: «Долой войну!», «Долой министров-капиталистов!», «Да здравствует республика Советов!».
Здесь тоже есть «Совет»? поинтересовался Дебольцов, и шофер сразу же зашевелил тараканьими усами:
А где этой дряни теперь нет, полковник? Укажи мне такую обитель
Машина медленно поднималась в гору, надсадно ревел мотор, холмы были еще зелеными, и вдруг внизу, совсем близко, руку протяни ударила по глазам невиданная синева, первый раз в жизни видел Дебольцов такое.
Море таинственно произнес шофер, заметив немой восторг Дебольцова. Кто один раз увидел не забудет и вернется, это закон!
Но вот послышалось стройное пение, то была «Русская марсельеза», пели истово, медленно, словно религиозный гимн, без прыгучего французского задора. Песня отлетала от холмов, словно мячик, слова смешивались, и вместо: «Мы пойдем в ряды страждущих братий» слышалось: «Мы пойдем мы злодеям мы братья»
Выехали к плацу, там гудела и мельтешила огромная толпа матросы, офицеры, рабочие, мужичье и дамочки с зонтиками те держались в отдалении, обнаруживая лишь простое любопытство.
А песня давила, ввинчивалась в мозг, лишала зрения и слуха первый раз в жизни понял в этот миг полковник Дебольцов, что значит неудержимая, хлещущая из пропасти ненависть. Он захлебнулся ею, из последних сил сдерживая рвотный мат.
Что, старший лейтенант, сладостно вам? Каков хам в зверином обличье?
Толпа била смертным боем офицера, юный матросик с лицом церковного певчего огрел комлем по согбенной спине, изо рта несчастного фонтаном ударила кровь, его начали топтать, безобразно давясь словами, смысла которых невозможно было разобрать, вдруг вынырнул неизвестно откуда патлатый унтер в рваной, окровавленной робе и, словно гончак, рванулся к автомобилю.
А, мразь! орал он на какой-то немыслимо верхней ноте. Мразь гвардейская, мразь хрипел и исходил слюной, она летела во все стороны, как из пульверизатора. Мразь, мразь! Видно было, что парень совсем не в себе и все слова растерял. Некоторое время он бежал рядом с автомобилем, вцепившись грязными пальцами в борт, лицо вблизи было по-особенному страшным, отвратительным даже, Дебольцов повел взглядом назад адмирал сидел, не шелохнувшись: пустые глаза, сомкнутые ладони на эфесе Георгиевской сабли.
И тогда, подчиняясь идущему из глубины существа, откуда-то из-под ложечки, мрачному первобытному чувству, Дебольцов сделал то, чего никогда себе не позволял: аккуратно отцепив шашку от муфточки, примерился и резким ударом в лицо отбросил матросика
Стой! не помня себя, выскочил из машины и бросился на матросов они бежали ему навстречу с озверелыми лицами.
Стой, сволочь! Выпотрошу Он взмахнул клинком, они замерли, кто-то произнес неуверенно:
Стой, братва! Полковник озверел! Крыса! Блоха в погонах! Жопа!
Броситься на шашку они не решились
Вернулся в машину, губы свело, словно от мороза, на вопросительный взгляд Колчака не смог ничего сказать, а в голове билась только одна, совершенно невероятная мысль: «Да ведь они трусы. И значит их можно остановить».
Въехали прямо в митинг. Раньше Дебольцову никогда не приходилось бывать на подобных сборищах и даже находиться вблизи них приказом великого князя Павла Александровича, генерал-инспектора гвардии, это было строжайше запрещено.
«Вот она, стихия дерьма, «народной» революции, вызванная к жизни агентами кайзера горестно думал Дебольцов. Болотникова пережили, Разина и Пугачева, с любой анафемой справлялись, и вот на тебе»
На ящиках стоял вертлявый, с усиками, на груди Георгий, взмахивая рукой, он бросал в ярящуюся толпу злые слова:
Матросы! Братишки! Ревция, ревция произошла, а что почувствовал простой человек? А он, братишки, почувствовал вшиный зуд в паху от ползающих по нас драконов и гнет мослов эфтей ненасытимой сволочи! Наша выя, товарищи, принадлежит одному только товарищу Ленину, потому как товарищ Ленин есть плоть от плоти матросской жизни. Решительная рвота на капитал, товарищи! Рвите зубами тухлое офицерское мясо!
Толпа восторженно вскрикивала, взвизгивала, колыхалась, словно дозревающий студень, поддерживая георгиевского кавалера криками:
Драконы! Даешь борща! Флот народный!
Возражаем! орали рядом. Даешь ревцию! Червями матросов кормите, сами балык жрете!
Смерть! Смерть! Смерть! скандировали разгоряченные люди в рабочих робах. Залить им горлы металлом!
Кавалера столкнул толстенький, с брюшком, у него были свои интересы.
Парвакатор! срываясь на визг, заорал он. На х нам ревция? Вы псь, братва! Смысл нашей жизни в том, чтобы каждому матросу дать навар без червя и светлую жизнь в камбузе и около! Того света нету, наука свидетельствует! Чего здесь сожрем то и наше! Ленин он в Москве! У него там
Ленин скрывается, дурень ты!
А скрывается значит вот! Даешь Черноморскую республику матросов! Камбуз должен быть чистым!
Я должен выступить. Колчак шагнул к ящикам. Увидев «царскую» форму, толпа заревела, словно напоровшись причинным местом на гвоздь:
Смерть! Смерть! Смерть!
Ваше превосходительство, они не услышат горестно сморщился флаг-офицер.
Тем более я обязан.
Дебольцов и флаг-офицер помогли взобраться на ящики.
Господа негромко сказал Колчак.
Господа?! завопили в толпе. На мачтах господа висят!
Этого обращения они не приняли. «Заткнись, в титьку бога-мать! это было самым нежным, самым добрым ответом. «Пошел ты в кишку! Кривую! Не воняй тут!»
«Зачем я им так напряженно и медленно, словно плавая в густом киселе, соображал он. Какие же они «господа»»
Я сказал «господа», потому что господа с Господом Он нашел обоснование, которое скрывалось за грудой словесного шлака.
А мы в твово Бога не веруем боле! выкрикнул кто-то в первом ряду. Нам без Бога до самого сладкого порога теперь!
Господа Нашел господ, тоже мне недоуменно прокричала толстая женщина, на ее переднике засохла рыбья чешуя.
Господь протягивает нам руку, а мы отвергаем ее грустно улыбнулся Колчак. Неужели вы не знаете, почему они называют себя «товарищами»?
Мы знаем, знаем, святое слово, Ленин первый товарищ наш!
Товарищи товар ищут, продолжал Колчак. Только они его никогда не найдут.
Это почему? заинтересовались в толпе.
Потому что сколько ни дай все мало будет! Они Россию с потрохами съедят и не подавятся! Их нельзя насытить!
А мы тя отдадим! захохотали в толпе. Дракон! Да мне, бдь, просто стыдно, что такая падла трибуну топчет!
Дмирал вонючий! Сука!
Они накалялись
Я ухожу. Мы были вместе, пока вы желали этого. Теперь вы убийцы и грабители, и нам не по пути!
«Господи Дебольцов не мог оторвать взора от этих розоватых свиных рыл с распяленными ртами. Господи, и это богоносец Эта мразь еще вчера била поклоны в храмах, кладя крест и поминая всуе Бога живого Во что же они верили? Они притворялись, вот что»
Но всех не убьете! кричал Колчак. И обретет русский человек душу живую, выздоровеет, и будет над флотом не красная тряпка, как на гнусных псах «Очакове» и «Потемкине», а русский флаг, Андреевский!
На твоей жопе он будет, орали непримиримо.
Какая-то смазливая горничная выкрикнула с идиотской улыбкой:
А товарищ Ленин любит баб!
И все покрыл оглушительный хохот. Они уже были нелюди. Но они еще понимали шутку. Сколь ни странно
Флаг-офицер шагнул вперед:
Как вам не стыдно, матросы! Я всегда считал, что русский народ
Закончить не дали, толпа заревела.