Встречаться они никогда не встречалась, даже когда она увидела его впервые. Рабыня сказала ей:
Девочка, даже не гляди в его сторону: он персона, которую раньше вызывали к королевскому двору. А на вопрос Соголон, почему его больше не вызывают, ответила: Ты кто такая, чтобы лорд Срединных земель снисходил тебе что-то объяснять? Девушка вроде тебя должна быть для такого мужчины как воздух.
«То есть никогда не виднеться у него на пути», истолковывает Соголон слова Наниль.
Хотя она не может этого господина вспомнить, но подмечает, как он помнит ее. Это видно по всему его лицу, особенно по глазам, которые распахиваются, когда он чем-то встревожен, становятся изменчивы при лукавстве, щурятся, когда он злится, пустеют в минуты притворства и закрываются при отрицании. Хорошо хоть, что он не помаргивает в знак желания, которое, как опасается Соголон, может еще наступить. Всё это замечает и госпожа, испытывая от этого такое блаженство, что возникает подозрение, не игра ли это. Вон слышно, как они в спальне: хозяин собирается устроить себе второй отдых, а хозяйка облачается и делает свое умчокозо[9], накладывая точки из белой охры от левой брови вниз по носу, вокруг губ и до кончика подбородка. Стало быть, она собирается встретиться с кем-то из знати или сделать что-то примечательное.
Женушка, ты просто нашла эту замухрышку и притащила в дом вместо питомца, которого добрые люди выкинули?
Муженек, это ведь ты потерял талисман. Ну а я просто потрудилась его найти.
И кончилось тем, что ты притащила еще и ее?
Похоже на то. Видно, боги решили нас благословить какими-то дарами. Тоже неплохо, потому что я нашла ее
Боги могут счесть тебя соучастницей этой воришки.
Тогда она очень искусна, дорогой муженек. Иначе как бы она сняла его с твоей шеи?
На какое-то время хозяин смолкает. А затем сбивчиво спрашивает:
А г-где ты ее нашла?
Да в какой-то канаве, муженек. Просто в канаве. Сидит себе возле талисмана и как бы стережет. Мне это показалось знаком доверия богов.
В канаве? Какой такой канаве?
Ты канав не видел, дражайший муженек?
Она не может оставаться в этом доме.
Куда же ей податься? Она ведь просто девочка, не пристроенная к делу. А у нас дом растет, нужда в слугах тоже. Тебе-то она что?
Мне? Я ее даже не знаю.
Ну вот. Ты же всегда твердил, что хочешь ребенка.
Да никогда я ничего не твердил, тем более этого!
В самом деле? А чьи слова были: «Ах ты бесплодная сука, где мои дети? Ты губишь мою родословную!» Так что вот тебе новый день, тебе и этому дому. Дети, может, еще появятся. А один уже точно здесь.
Она уже не ребенок.
Но чей-то же ребенок?
Мне она не нравится.
Ты ж ее не знаешь.
Да язви вас боги! Ты испытываешь мое терпение, женщина!
Испытываю? Это как же так, муж? Она сказала, что нашла талисман в той самой канаве, где я нашла ее. Несомненно, это рука богов. Я говорю себе: жена, зачем твоему мужу разгуливать возле какой-то канавы? Да еще в квартале Галлинкобе? И как ожерелье может упасть с его шеи, если нитка не порвана? Зачем ему вообще ходить пешком? Но боги всегда говорят: «Доверься мужу, ведущему к правде». Вот я и выбираю это самое доверие. Ну а учитывая, как эта девочка стерегла то, что оберегает меня и нас, то, несомненно, человек, столь известный своими благодеяниями, как ты, тоже будет желать ей блага.
Ну так брось ей три золотых, и пускай катится.
Бросить, как какой-нибудь шлюхе?
Господин Комвоно закашливается и говорит, что совершенно не знает, как торговаться со шлюхами. Соголон тайком подслушивает из зала. Никто не слышит ее беззвучного хихиканья. Ах какая хитрая эта женщина. В лицо-то она говорит только то, что Соголон делает не так:
Девочка, ешь ты неправильно. Ты ведь не корова, жующая жвачку. Кушать нужно так. Прежде чем брать хлебный ломоть, погляди на него, подбрось, и отламывай небольшими кусочками. Козью тушенку зачерпывай аккуратно, кусочками не больше кончика пальца. Кушай неторопливо, и чтоб никто не видел, что ты там жуешь, людям на это неприятно смотреть. Милочка, ну как ты умываешься! Я ведь вижу, ты этого совсем не делаешь, если только не грозиться прогнать тебя вон из моего дома. А мыться надо вот как: заходишь в умывальную возле амбара и натираешь кожу песком. Скребешь между грудями, не забываешь про ступни, отскребываешь локоть, чтобы он не выглядел куриной пяткой; аккуратно споласкиваешь свою ку много воды туда не лей, это не воронка. Девочка, что у тебя с головой? Игию даже не примеряй ты не знатного рода. Возьми эту ткань, и пусть служанка покажет тебе, как сворачивать геле[10]. Волос у тебя немного, а торчат как попало. Девочка, ну кто так ходит? Надо вот так. Посмотри, как ходит ндеге-катибу, птица-секретарь. Как важно она держится: крылья сложены как у человека, сцепившего руки за спиной; подбородок вперед, голова поднята высоко, будто удерживает на себе кувшинчик масла. При каждом шаге сначала смотришь за коленом, приподнимаешь его, но не слишком высоко надо по-женски, и смотришь на ступни, как они касаются земли, не спеша, плавно, словно на цыпочках.
Вы хотите, чтоб я походила на ту бесовскую птицу? удивляется Соголон, видевшая однажды, как тот самый секретарь затоптал и проглотил змею. Госпожа Комвоно награждает строптивицу шлепком.
А ну прекратить мне эти кумушкины кривотолки! командует она. Из своих девчачьих лет ты скоро выйдешь, и тебе нужно быть готовой.
Готовой к чему, Соголон не спрашивает. Мисс Азора тоже говорила, что надо выходить из своих девичьих лет, а расстраивать госпожу Комвоно и лишаться ее доброты не хочется. Хотя чувствуется, что хозяйка явно ее холит и взращивает; сложно сказать для чего, но вряд ли это сильно отличается от приемов мисс Азоры. Соголон чутко наблюдает за всеми мужчинами и женщинами, что приходят с визитами, а их немало.
Таясь по затемненным уголкам и коридорам, она узнает, кто потерял уборщицу, кому нужна дочь, какой мальчик недавно прошел посвящение в мужчины, кто из вельмож разочаровался в своей последней жене или, учитывая интерес хозяйки к пересчету монет, кто просто сорвал недурной куш. Годы, проведенные у мисс Азоры, дурочкой ее явно не сделали. Соголон знает, что без приданого для мужчин она безынтересна. Ну разве что мужчина захочет себе сыновей, одного за одним, и ему всё равно, из какой дырки они выскочат.
Девочка взирает на мир из своего окна, всё еще приникая ладонями к диковинной вещи, именуемой оконным стеклом. Крыша широкая наверно, место, где сходятся мужчины и за беседами о мудрых вещах что-нибудь пьют. Крыша со ступенями на еще одну крышу семья там, наверно, уже большая и всё растет. Иногда крыши не отличаются от стен, что под ними, а на них запечатлены следы рук тех, кто их возводил. Вон высокая тонкая башня тюрьма или, может, место, где город хранит на случай голода запасы сорго. А может, это дом самых худых и высоких людей в девяти мирах. По окнам Соголон считает этажи. Три дома высотой в три этажа с окнами над окнами, а дальше четвертый, высотой всего в один и вообще без окон. «Три семьи богатые и одна бедная», догадывается Соголон. Интересно, что за женщины там живут. Город крыш, о высоте которых судить сложно, потому что большинство из них похожи. А несколько шестиэтажных и даже восьмиэтажных домов упираются в самое небо. У всех стены одного цвета, коричневые, охряные, из песка или засохшей грязи. Окна, сделанные не по лекалам зодчих, а как норы и пещерки, похожие на входы в пчелиные ульи.
Ночью город меняется. Теперь он похож на спину животного, черную от теней и шипов, а средь теней мерцают окна с оранжевым светом. Несколько ламп в нескольких окнах, и все смотрятся одиноко. Свет в основном тусклый, потому что главный огонь находится дальше, в печи, где готовится мясо, или в напольном котелке, где варят кофе. Дальше, в глубине города, огни даже и не мерцают. А далеко на севере, в центре Конгора, на вершине той самой высокой башни, статуя птицы, которая сидит на вершине, словно собираясь взлететь.
Башня Черного Ястреба так называет ее кухарка, когда берет Соголон на улицу. Всё, что там помнится, петляющая змеей дорога, такая широченная, что три повозки с одной стороны могут разом ехать против трех с другой, а затем она сжимается так узко, что местами протиснется разве что женщина. Покинуть квартал Таробе, который, как с гордостью говорит кухарка, в городе самый богатый, значит отправиться либо на юг, к пересыхающему руслу реки, где рабы добывают из грязи воду, смачивая в ней тряпки, а затем отжимая их над ведрами, чтобы отделить грязь, либо отправиться на север, куда глаза глядят. Путь идет по окраинной дороге вдоль Имперских доков, пока не выходит на другую дорогу, широкую и оживленную, которая манит в глубь квартала Нимбе, где ведется учет «всему, что ходит, плодится и гадит», как говорит кухарка. Соголон уже подустала, но кухарке, похоже, всё нипочем, ишь, какая неутомимая. Соголон приходится кричать, что она дальше пешком не пойдет, чтобы та свистнула повозку, которая отвезет их через дорогу, мимо Черной башни в квартал Нимбе, где кухарка думает закупаться.
Нам нужен новый масляный светильник, а если хотим сэкономить, то лучше два. Здесь, в Нимбе, лучший делальщик ламп и вообще всего, чего ни попросишь, говорит она, хотя Соголон вовсе и не спрашивает. Ее занимает, что здесь стены высоки настолько, что солнце не пробивается на улицу. Из мыслей ее выводит шум спора: кухарка вздорит с торговцем насчет цены лампы. Оба бранятся, зовут в свидетели богов и грозятся их карами, пока кухарка наконец не говорит, что если иметь дело с плутами и разбойниками, то уж лучше тащиться для этого на север. Север. Туда они дальше и направляются, в квартал Галлинкобе, где большинство домов выглядят толстыми, приземистыми и одинаковыми.
А все люди здесь с одинаково нахмуренными лицами.
Не говори хозяйке, куда мы идем, наказывает кухарка, и никогда больше сюда не возвращайся. Она ведет ее за руку по улицам и хмурится, когда Соголон говорит, что прошло уже много времени, когда она была маленькой девочкой.
Если я отпущу твою руку в квартале Галлинкобе, дом госпожи ты уже больше никогда не увидишь, пугает она, оставляя Соголон наедине с колдовским зрелищем продаж, покупок, разгульного пьянства, ругани, хохота, раскатывания тканей, разделок туш, шествия знатных женщин с рослыми, как дубы, охранниками, торгов по сделкам и ценам и с предупреждением, что она может подвергнуться опасности.
Опасность там в безвестной глуши деревеньки, название которой у нее даже не отложилось, где трое братцев не чают с ней расправиться. Опасность мужчина, приходящий к мисс Азоре насладиться Запретной Лилией; тот, которого она не успела опоить зельем, прежде чем он толкнул ее на кровать. Опасность есть в потустороннем мире, где, по словам братьев, истошно вопит ее мать, взывая к ним отомстить мелкой бесовке, что вылезла из ее ку и убила родительницу из своенравия. Конгор? Да этот край просто чудо. Что и печалит Соголон, потому что она не хочет его покидать. Пусть даже хозяин шарахается от нее как от куклы вуду, что обжилась в его доме.
Госпожа лезет из кожи вон, пестуя ее, и заметно торопится. Соголон для нее та, ради кого она суетится и беспокоится; та, кого надо одевать в хорошую одежду, чтобы люди полагали, что она из хорошего дома. Кого надо наставлять, поправлять, хлопать по лбу, шлепать по заду, ругать, когда она разговаривает как какая-нибудь речная крыса из Миту так ее, бывает, кличет хозяйка, когда узнает, из каких примерно мест девочка родом. Но ведь все понятно: хозяйка готовит ее к чему-то другому. Кому-то другому. Поэтому Соголон запоминает дни и начинает вести им учет. Двадцать и девять, вот уже и новолуние. Затем она заучивает луны и как их исчислять; радуется, когда одна уходит со счетов, и боится, что это последняя луна, которую она считает в этом доме.
Стой прямо, как подобает женщине, а не какой-нибудь ленивой дурехе, предостерегает госпожа Комвоно, когда замечает, что девочка чуть не падает, хотя ее падение происходит вовсе не от лени. Тем временем хозяин по-прежнему на нее не смотрит.
Но однажды ночью он спускается в комнатушку рядом с поварней, где спят она и девушка-рабыня. Соголон не спит, хотя и делает вид; то же самое и рабыня. Он пытается ступать как можно тише. Идет на цыпочках, но на ногах тапки, которые пошлепывают по полу при каждом шаге. Он легонько тычет рабыню ногой. Та не двигается, и он тыкает сильнее, чтобы разбудить. Та с тихим стоном откатывается, но он подступает к ней и снова толкает ногой. Она в ответ сонно бормочет. Хозяин теряет терпение и задирает на себе ночную рубашку, под которой ничего нет, а в темноте под белым кажется, что там бестелесный призрак. Ткань рубашки спадает обратно, но он задирает ее снова. Хозяин опускается на колени и притягивает рабыню к себе. Она стонет, как будто снова хочет заснуть, и перекатывается на живот. Но он подтягивает ее ближе, задирает ее халат через ягодицы и снова поднимает свой. Слышно, как он чем-то шлепает по ее коже и пристраивается к месту. Соголон тихо поворачивается; ей любопытно, делает ли он сейчас то, что, по его впечатлению, делал тогда с ней у мисс Азоры. Толчками двигаясь, он шумно, с напором пыжится, иногда приостанавливаясь стряхнуть что-то, колющее ему под коленом может, какой-то камешек, но рабыня не движется. Она помалкивает, а он пыхтит от усердия.
Город есть город. Там, откуда она родом, иногда шелест травы на ветру создает ощущение, будто земля распахивается тебе навстречу. Особенно когда рядом нет ничего, кроме дыры в склоне термитника, из которого выглядываешь наружу. В Конгоре ничего подобного нет, и когда Соголон не спится, она встает и смотрит в окно. Сонная улица безмолвна, но на дороге там всегда мальчишки, и вид у них такой, будто они куда-то собираются.
Кто в лохмотьях, кто вообще голышом, но все при соломенных шлемах, с налокотниками или поножами в яркой расцветке, бросающей вызов темноте. Причиндалы, которые ей знакомы и памятны, хотя и непонятно почему. Но что-то воздействует на нее глубже, чем понимание. Что-то в мальчишках, расхаживающих по городу с важнецким видом, как будто они хозяева улиц, заставляет ее ощутить свободу, которая буквально омывает ей ноги, а затем резво уносится. Девочка выскакивает за дверь прежде, чем даже дьявол успевает моргнуть. Двери здесь без замков и сторожей, ибо защита этого дома имя его хозяина. Проходит слишком много времени, прежде чем до нее доходит, что она не знает, куда идти или как вернуться.
Но она в квартале Таробе, откуда путь на юг ведет к руслу реки, а если двигаться в другую сторону, к Башне Черного Ястреба, то тогда она пойдет на север или на северо-восток. Ночные улицы Таробе освещены светом факелов. Но вскоре Соголон оказывается на незнакомой улице, где единственный влекущий ее свет это белесая луна. Звук увлекает ее больше, чем зрение, потому что она догоняет мальчиков.
Башня Черного Ястреба становится заметно ближе, однако до нее все еще далеко. Соголон приближается к пространству, где днем шумит торжище, но сейчас оно заполнено голосами и трепетным светом факелов. Она выходит из-за угла и видит играющий рыжими языками кострище высотой с дом, а также мальчиков. Но не они, не их сборище волнительно пронзает ей сердце, а эти боевые причиндалы на их головах, локтях и коленях, соломенные доспехи палочных бойцов. Соголон находится в проулке, что выходит на площадь с костром; крыши урезают лунный свет и отбрасывают на нее черное затенение. Она отступает от тревожно-изменчивых бликов огня и наблюдает за происходящим из темноты.