П. А. Демидов. Художник Д. Г. Левицкий
Петр погрузил свой нехитрый скарб в кибитку, простился с Демидовым, и скоро уже весело бежали лошади, неся торопливую тройку по Санкт-Петербургской дороге. В памяти его вставали столичные знакомцы: шумный Капнист, насмешливый Львов и милый Иван Хемницер. Вспоминал ссору с хозяином петербургской квартиры, зловещие звуки его возмущенной скрипки. Какие злые силы поднимались со дна души этого немца? И что он за злодей?
Приблизившись к Петербургской заставе, Петр задумался: ехать ли ему на Васильевский остров, в прежний дом, или поискать новую квартиру? Но решил все же ехать в прежнее жилье. Встретили его так, будто и не было ссоры, от немца он услыхал обычное ворчание:
Доннерветтер, Пиотр! Шёрт возьми, приехал когда надо! Зер гут! Работа много, будешь работат?
Немец получил заказ собрать бригаду потолочников, расписывать потолки в загородном царском дворце великого князя Павла Петровича.
Много работ много денег Сирая краска, сирая потолок Рисунки греческая мифология Лестница високий, голова кругом, а ты юнге, зер гут!
В сером камзоле, худой, он ходил по комнате, потирая руки, седые волосы его развевались, он был похож на помешанного.
Каково было удивление Пети, когда следующим, воскресным утром (он только встал с постели) увидел он, что у ворот их дома остановился экипаж и из него вышел, направляясь к двери Василий Васильевич Капнист.
Здесь живет мастер-гравер?
Прошел в дом, и до Петра сквозь перегородку донесся разговор:
Просьба друга: сделай шкафчик, дамский На две стороны дверцы, и на каждой рисунок, вот этот
Еще большее удивление испытал московский гость, когда увидел рисунки для того шкафчика. На одном он не без труда узнал Хемницера, то был его портрет, но какой! преувеличенно толстогубый, преувеличенно курносый. На другом рисунке девица, убегающая от сего означенного курносого образа, вернее образины. Присмотревшись, Петя узнал Машу Дьякову. Что бы это значило, к чему?
Три сестры
Их звали Мария, Александра и Дарья. Три сестры, три дочери петербургского обер-прокурора Алексея Афанасьевича Дьякова. Не знал Петя, что таким способом, уезжая в Тверь, Львов решил «пошутить». Хотел выместить свою ревность: пусть его невеста, открыв шкафчик, посмеется над неудачливым соперником; смех лучшее противоядие амурным чувствам. Оказывается, Капнист должен был вручить тот шкафчик Маше. Но удивительно Маша стала так ласкова с Хемницером, что он растаял от полноты чувств и тут же сделал ей предложение!
Шкафчик же Мария Алексеевна велела забросить на чердак, так, чтобы никто его не видел. Может быть, после того она встретила вернувшегося из Твери Львова грозными упреками? Ничуть не бывало! Тем более что Львов, как обнаружилось из чувствительной их беседы, всю дорогу терзаем был раскаянием и сожалением.
Разлука лишь усилила любовь, и, естественно, снова зашла речь о «камне преткновения» об ее отце Алексее Афанасьевиче. Машенька уже отвергла нескольких женихов, отец и матушка гневались, а время, по своему обыкновению, не просто текло, а, можно сказать, бежало, Маше увы! было далеко за двадцать.
И вновь Николай Александрович направил свои стопы к суровому обер-прокурору. И выпалил со свойственной ему прямотой:
Мы с Машей любим друг друга, наши чувства совпали, позвольте еще раз просить руки вашей дочери.
Только с моими чувствованиями они не совпали, пробурчал тот. Сказывай, что поделываешь, чем живешь?
За прошедшее время я получил повышение по службе Сделал немало новых архитектурных проектов в Тверской губернии, с достоинством ответствовал жених.
Львов мог бы сказать о том, что прошел курс лекций в Академии наук, что знает несколько языков, что сочинил музыкальную «Кантату на три голоса» и целую оперу, что в архитектурных проектах не повторяет чьи-то хвосты, а разрабатывает свой собственный, русский стиль. Но, как умный человек, Львов думал, что и другие не глупы и должны понимать, и он молчал, не без горделивости глядя куда-то в потолок. А может быть, в его взоре читались слова из басни Хемницера: «Глупец глупец, хоть будь в парче он золотой. А кто умен умен в рогоже и простой».
Вспомнив, что Дьяков в прошлый раз ставил в упрек переводы Вольтера, добавил:
Не только состояние мое увеличилось, но и я не перевожу более Вольтера.
Все едино, как был ты вертопрах, так и остался! рявкнул тайный советник, и Львов выскочил из комнаты, словно ужаленный. Здесь столкнулся с Машенькой, которая в волнении ждала окончания разговора.
В ту ночь Маша заливалась слезами, и душа ее разрывалась от любви к милому Львовиньке!..
Что хорошо было в прежней российской жизни, так это свыше определенный порядок; перемены были не внезапны, а ожидаемы: на Рождество и на Пасху устраивались балы, на мясоед играли свадьбы, в летние месяцы трудились на земле, осенью охотились, заготавливали впрок.
И в один из рождественских дней в Петербурге назначено было обручение Василия Капниста с Сашенькой Дьяковой. «Васька-смелый» времени не тянул: с первого взгляда влюбился в Сашу, был обласкан и тут же сделал предложение. Алексей Афанасьевич Дьяков не препятствовал, ибо у жениха были не только имения в богатой Малороссии, но и родовой дом «на Аглицкой» в столице.
Совсем иное дело Львов: и служба незавидная, и родители мелкопоместные дворяне, и всего одно имение в Тверской губернии. Разве пара он одной из пяти дочерей грозного обер-прокурора Дьякова? Ситуация, можно сказать, шекспировская, Монтекки и Капулетти. К счастью, герои этой истории Ромео и Джульетта «северного, русского разлива». Там месть соседей, здесь разные ступени социальной лестницы. Там девочка-итальянка, здесь совсем иное двадцатишестилетняя девица. Красавица с лучистыми глазами, умница, обладавшая голосом, способным взлетать от волшебного пиано к сильным высоким нотам, была к быстротечности чувств ничуть не склонна. Любовь ее разгоралась медленно, но пламенела все сильнее, женихов отвергала одного за другим. Подруги и сестры уже называли ее старой девой, свет осуждал, и никто не знал, что не только в ее сердце навеки поселился Львовинька, но и в ближайшие дни назначено у них тайное венчание.
Удалая голова, насмешник и острослов, избранник ее, как ни странно, не отличался пылкой смелостью в любви. Да и как тот нравоучительный век перенес бы излишнюю смелость? Утешения жених искал в разумных, разнообразных занятиях. Наука, искусство, архитектура, инженерное дело, музыка, поэзия все занимало его, Львова уже называли энциклопедистом. Он же, возможно, убеждал себя, что неудовлетворенная любовь тоже есть источник знаний.
Однако известно, что нет ничего мудрее судьбы, и у Львова нашелся смелый друг Василий Капнист, решительный и благородный, как Меркуцио у Ромео. «Я помогу вам тайно обвенчаться, я уже все обдумал! На Рождество!»
Машенька согласилась на негласное венчание, она была счастлива И сразу две пары обвенчает в ту ночь священник на Галерной: Капниста с невестой Сашей и Львова Через несколько лет Дашенька выйдет замуж за Гаврилу Романовича Державина, еще одного большого друга Николая Львова.
В том венчании на Галерной принял участие и Петя: он был кучером. Вернулся поздно и, конечно, долго не мог заснуть. И все вспоминался ему тот шкафчик с несчастным Хемницером. А под утро он проснулся от диких заунывных звуков за стеной. Ох, опять этот немец-гравер со своей скрипкой? Что за чудовищные, злые силы владеют человеком, какие кошмары поднимаются со дна темной его души? «Нет, решил Петр, не стану я более квартировать в этом доме!» Бедный Иван Иванович, баснописец, только бы не увидал он того шкафчика. Впрочем, кажется, государыня хочет послать его за границу, никак в Турцию.
Маша Дьякова сестре Саше
Несколькими месяцами ранее Маша писала своей сестре вот такие письма:
«Августа 10 дня 1777 г.
Душенька моя сестрица! Спешу описать тебе новости нашей жизни. Случилось, наконец, долгожданное: вернулись из-за границы наши путешественники Соймонов Михаил Федорович с Хемницером и Львовым! Рассказов было, бесед на три вечера! Хемницер записывал все в дневник наблюдений, а Львов зарисовывал механизмы, чертил фонтаны, парковую архитектуру. Побывали они в Голландии, где лечился Соймонов (за его счет и ездили), в Париже, Версале, видели Комеди Франсез, слушали итальянскую оперу.
Опишу тебе забавную историю с И. И. Х. Хемницер обожает Руссо Жан Жака, все мечтал с ним познакомиться и так досаждал Николаю Ал., что тот не выдержал (Мне покоя не было, что, живучи с ним в одной комнате, не видал Жанжака) и, встретив учителя графа Строганова, сказал, что это и есть Жанжак. Близорукий Хемницер поверил, а мой проказник только здесь, в России, признался в обмане.
Ах, Сашенька, знала бы ты, как трепетало мое сердце и даже наворачивались слезы на глаза, когда Львовинька признался мне, что все путешествие твердил: Мне несносен целый свет Машеньки со мною нет. И еще:
Какое счастье было смотреть на его быстро шевелящиеся губы, на лицо, полное огня, на жестикуляцию. Он привез новые драмы, ноты, но и я не осталась в долгу: без него выучила арию из оперы Сальери Армида, спела ему восторгам не было конца. И немало книг без него прочитала, особенно французских. Возле камина у нас зашла умная беседа, и я не отставала. Спросила: Какое главное отличие русских от тех, кто живет за границей? Он ответил: Главное отличие в том, что у тех давно общественная, народная жизнь пробудилась Тут Капнист добавил: Достоинство у нас тогда проявится, когда самодержавие, корни его рабские будут вырваны. Каково? Хорошо, что моего батюшки при том не было: этот Капнист чистый Пугачев, недаром Львов называет его Васька Пугачев. Отчаянная голова!
И опять про французских философов заговорили, про религию. Они, оказывается, атеисты и утверждают: Наслаждение блаженством единения с Богом ведет к утрате собственной личности. Тут я никак не могла утерпеть и прямо спросила Львова: И вы согласны с ними? Нет, отвечал он, по той простой причине, что я сторонник активной, деятельной жизни, верю в культуру и искусство! Им буду служить.
Добрая или злая природа человеческая? о сем шла речь. Руссо принимает человека за чистый лист бумаги, на котором окружение наносит свое влияние. Львов усмехнулся по обыкновению:
С львиной породой рождается человек, только люди делают его овечкой
Уж два дня миновало, а у меня еще звучат в ушах голоса их: Ах, полотно, писанное Рафаэлем! Богоматерь в сокрушенном отчаянии по правую сторону, Мария Магдалина по левую, и лицо совершенно заплаканное!.. А Грёз, Грёз что за художник, слезы так и наворачиваются на глаза!..
Да, забыла еще сообщить: Капнист предложил поставить драму Княжнина Дидона. Вот смельчак! Княжнин в высших кругах на подозрении, его судили, приговорили к лишению живота, если бы не Разумовский несдобровать. Но я, конечно, согласилась играть Дидону властительницу Карфагена! Мне по нраву сей образ: любящая сильная женщина отвергает трон, союз с нелюбимым человеком. Зимой будем репетировать сию драму, так что скорее приезжай, любезная Сашенька! Впрочем, батюшка и матушка, знаю, не отпустят тебя из усадьбы, пока не грянут холода.
На сем прощаюсь, милая Саша, и жду ответа.
М.».
«Сентября 10 дня 1777 г.
Дорогая сестрица Сашенька! Вот опять тебя увезли, а я тут осталась. Села я за стол, чтобы описать тебе вчерашний день. Ты меня, как никто, поймешь ведь и ты, кажется, имеешь амурные отношения с одним человеком, который явился к нам из Украйны (молчу, молчу!).
Итак, вчера мы с Львовинькой встретились на Островах. Было еще светло, красочные лучи солнца устремлялись за горизонты. Знаешь ли ты, что с человеком, любезным твоему сердцу, те лучи еще красочнее! Мы глядели на рощу, на сосны, березы и мысленно беседовали с природой. Радость, кроткое чувствование заполняли мое сердце, но все же пурпурные последние лучи солнца навевали настроение скоротечности жизни. Все располагало наши души к размышлениям, и я с наслаждением слушала его умные речи.
Ах, Сашенька, если б ты видела, каким было его лицо в те минуты! оно подобно было рокоту волн А потом Николай Александрович обнял меня, прижал к себе руку мою, и я чуть не потеряла сознание. Трепетала, как птичка, и не могла вымолвить ни слова
Но увы! не дано нам свободно предаваться счастливым мгновениям, и тут встала опять меж нами стена: оттого, что заговорил он о будущем нашем.
Машенька, говорит, душа моя, только с тобой могу я повязать свою жизнь, а если не отдаст твой отец за меня так или в монастырь уйду, или жизнь порешу.
Что ты, говорю, Львовинька, желанный мой, да разве можно такое говорить? Ведь и мне без тебя жизни нет!.. Смилостивится когда-нибудь батюшка.
Когда же? Нет сил ожидать Богатство твое помеха, и не надо мне того богатства! Любовь лучшее из богатств!.. Ах, как несправедливо устроен мир! верно говорят философы.
Уж не знаю, что говорят твои философы, сказала я ему, только и мне батюшкиного богатства не надобно, ежели нет тебя со мною рядом. Четыре раза просил ты руки моей, а все нет и нет один ответ. Не терзай мою душу, лучше пожалей бедную свою Машу.
Скажи: любишь ли ты меня? спросил он.
И рада бы, говорю, не любить, да твой пригожий вид, ясный ум да сердце привораживают меня.
Львовинька закручинился и вдруг вскричал:
Сколько так длиться может?.. Увезу тебя, тайно обвенчаемся и все!..
Тут он крепче обнял меня и стал миловать, приголубливать, а я не противилась. Щеки мои подобны были пурпурным лучам заката.
Потом сели мы на поваленное дерево; я спросила отчего-то про детские годы его: знаю, мол, я тебя в настоящем времени, а каков ты был ранее? Оказалось, что батюшка и матушка его в детстве думали: не сносить ему головы такой был удалой! Однако когда он один оставался, то сильная задумчивость на него находила и так остро чувствовал он печали и горести!
Взгляни, говорит, на беспечных птичек, которые с веселым писком вьются над нашими головами, но стоит забушевать холодам, как голоса их умолкают. Так и я когда уезжаю, ни на минуту не перестаю о тебе думать, а ты в свете, кавалеры вокруг вьются, и этот Хемницер
Какой умный человек, а ревнует и к кому! К Хемницеру, он очень мил, умен, но
Солнце закатилось, кругом потемнело. И с печалью в сердце мы отправились домой.
Вот, Сашенька, что хотела я тебе описать, а ждать, когда вернешься ты из усадьбы, не было терпения.
Твоя М.».
«Сентября 26 дня 1777 г.
Дорогая Сашенька! Писала я тебе о любви нашей с Львовинькой, только теперь я обижена на него. Подумай-ка, недавно вернулся из Москвы, а доходит до меня слух, что едет к себе в имение, в Тверь. Господи Боже, а как же я? Увидела его у Бакуниных и спрашиваю: Правда ли сие? Не глядя в глаза и разрывая сердце мое на части, отвечает: Да, я еду. Ежели батюшка ваш желает, чтобы был я богат, значит, не могу я хозяйство без надзора оставить.
Я пожала плечами и отошла к камину, где сидел Хемницер и твой весельчак Капнист
М. А. Дьякова. Художник Д. Г. Левицкий
Хотя у Ивана Ивановича вечно спущены чулки, а губы надуты, как у пятилетнего ребенка, все же он забавен, простодушен, и я все готова ему простить. Сколько стихов посвятил Львову, как восхищается им, а тот сие будто не занимает. Он не прочь и посмеяться над бедным Иваном Ивановичем. Неужто все оттого, что тот влюблен в меня? Это всем видно, только сам Хемницер, как страус, думает, что никто не догадывается
Капнист вчера попросил баснописца прочитать новые вирши, тот покраснел, долго мялся, пуговицы на сюртуке неправильно застегнул Совсем не умея притворяться, уставил взор свой на меня и стал читать. Только глухой не понял бы, что предназначались стихи мне. Не знаю отчего, я покраснела и сие глупое обстоятельство вызвало, кажется, опять недовольство Львовиньки. А вирши были такие: