Начало демонизации «тройки», как водится, положил Л.Д. Троцкий, который заявил в эмиграции: «Сталин был теснейшим образом с Зиновьевым и Каменевым. [] Они создали нелегальную организацию в масштабах страны, использовали зашифрованные телеграммы (у каждого из вождей, не исключая Ленина, был свой шифр и во времена Гражданской войны. С.В.)»[192].
Сталинский соратник А.И. Микоян оставил об узких коллегиях в рамках Политбюро ЦК РКП(б) следующее мемуарное свидетельство (1957): «В 1923 г., когда Ленин был еще жив, Троцкий был в составе Политбюро и он хотел, по существу, прибрать руководство партии к своим рукам. Тогда он выдвинул лозунг внутрипартийной демократии и обратился с ним к молодежи. Он собрал много голосов студенческой молодежи, и была опасность, что он может взять в свои руки руководство партией. Тогда Сталин, Зиновьев и Каменев объединились, выдвинули демократические лозунги от имени ЦК партии и Троцкого изолировали. [] Не надо забывать, что тогда Троцкий был не тем Троцким, каким мы (тогдашние представители второго и третьего эшелона большевистской верхушки. С.В.) его сейчас знаем, он был тогда членом Политбюро ЦК, он ратовал за внутрипартийную демократию»[193] и вызывал доверие у значительной части молодых коммунистов.
Одно из заседаний Политбюро описал в своих воспоминаниях Борис Бажанов: «Заседание назначено на десять часов. Без десяти десять я на месте, проверяю, все ли в порядке, снабжены ли члены Политбюро нужными материалами. Без одной минуты десять с военной точностью входит Троцкий и садится на свое место. Члены тройки входят через три-четыре минуты один за другим они, видимо, перед входом о чем-то совещались. Первым входит Зиновьев, он не смотрит в сторону Троцкого, и Троцкий тоже делает вид, что его не видит, и рассматривает бумаги. Третьим входит Сталин. Он направляется прямо к Троцкому и размашистым широким жестом дружелюбно пожимает ему руку. Я ясно ощущаю фальшь и ложь этого жеста; Сталин ярый враг Троцкого и его терпеть не может. Я вспоминаю Ленина: Не верьте Сталину: пойдет на гнилой компромисс и обманет. Но мне еще придется много вещей узнать о моем патроне. То, что члены тройки на заседании сидят в конце стола рядом друг с другом, чрезвычайно облегчает им технику согласовывания совместных решений обмен записочками, текст которых остальные члены Политбюро практически не видят, и замечаниями вполголоса, взаимная поддержка пока тройка работает в полном согласии, и механизм ее не имеет перебоев. Каменев не только хорошо ведет заседания, он поддерживает живой тон, часто острит; кажется, этот тон идет еще со времен Ленина. Зиновьев полулежит в своем кресле, часто запускает руку в шевелюру сомнительной чистоты, вид у него скучающий и не очень довольный. Сталин курит трубку, часто подымается и ходит вдоль стола, останавливаясь перед ораторами. Говорит мало»[194]. Заметим по поводу рукопожатия Сталина и Троцкого, что в 1936 г. Михаил Павлович Томский сделал лирическое отступление о «наших внутрифракционных и личных отношениях за все время истории нашей партии»: «Когда мы дрались с Зиновьевым и Троцким (об этом в последующих главах. С.В.), вы думаете, мы в самый разгар борьбы не разговаривали друг с другом? Мы и говорили, и шутили, и встречались. На Пленумах ЦК образовывались кружки, где люди смеялись, спорили. Лишь в последнее время потребовалась такая принципиальная четкость в отношении этих людей. Ведь все это нарастало постепенно. Вы думаете, что 1015 лет тому назад требовалось то же, что и сейчас? Нет»[195].
Достойно серьезных размышлений следующее признание (1937) Л.Д. Троцкого: «В период своего союза со Сталиным Зиновьев и Каменев были самыми ярыми моими противниками, Сталин в борьбе против меня вел себя более осторожно (это чистая правда. С.В.). Но Зиновьев был председателем Петроградского совета, Каменев был председателем Московского совета это очень важные обстоятельства. Они находились под давлением рабочих, лучших петроградских и московских рабочих, наиболее передовых и образованных рабочих. Сталина поддерживала провинция, провинциальная [партийная] бюрократия. Первоначально они Зиновьев и Каменев, да и другие тоже не понимали, почему произошел раскол. Но причиной его было давление со стороны рабочих обеих столиц. Давление со стороны рабочих подтолкнуло Зиновьева и Каменева к противостоянию со Сталиным. Речь шла об основах социализма. Объяснить это только личными амбициями и тому подобным невозможно (здесь и далее в цитате курсив наш. С.В.). Я не отрицаю роли такого фактора, как личные амбиции, но эти амбиции начинают играть роль только будучи движимы социальными связями. Иначе они остаются всего лишь личными амбициями»[196]. На первый взгляд, Троцкий словно расписался в собственной непопулярности и во втором эшелоне большевистской верхушки, и среди основной социальной базы РКП(б) пролетариата, по крайней мере, обеих столиц. Однако речь на самом деле шла о том, что позиция вождей по вопросу о власти действительно зависела от многих факторов, в которых коллеги по цеху будут разбираться еще долгие годы, прежде всего потратив уйму времени на изучение взглядов и чаяний деятелей второго и третьего эшелона большевистской верхушки, представления о которых в настоящее время никак нельзя признать предметными.
Осенью 1923 г. Зиновьеву, Сталину и их сторонникам пришлось крепить свой временный союз против Левой оппозиции, деятели которой из бывших соратников покойного Свердлова сориентировались после скоропостижной смерти Якова Михайловича от «загадочной испанки» на Троцкого. В наступление на Льва Давидовича «первой, как это бывало и прежде во время принципиальных дебатов в партии», бросилась Петроградская организация РКП(б), к которой присоединились и другие «крупнейшие пролетарские организации»[197].
Надо прямо заявить, что созданием неформальных, никак не зафиксированных в Уставе партии, объединений занимались не только Сталин, Зиновьев и Каменев, но и Троцкий с его сторонниками. Московский и Петроградский троцкистские Центры (правда, не раздутые впоследствии сталинскими чекистами, а до неприличия компактные) были созданы в том же самом 1923 году. Виктор Серж рассказал в своих воспоминаниях об основании ленинградского троцкистского Центра: «С 1923 г. троцкисты в расчете на будущее создавали группу, не участвовавшую в текущей политической деятельности. Это был Центр (руководящий) Левой оппозиции [Северо-Западного] региона, и меня пригласили войти в него. Мы собирались в номере Астории, обычно у Н.И. Карпова, профессора агрономии, бывшего армейского комиссара. Приходили: два или три рабфаковца, два старых большевика из рабочих, участвовавшие во всех революциях, которые произошли в Петрограде за двадцать лет; К., в прошлом организатор партийной типографии, скромный, не занявший синекуры из-за излишней совестливости, который и десять лет спустя после взятия власти по-прежнему жил в бедности, худой и бледный, в выцветшей фуражке; Федоров, рыжий детина, прекрасно сложенный, с открытым лицом воина-варвара, который работал на заводе и вскоре покинул нас, чтобы, в конце концов, погибнуть вместе с зиновьевцами. У нас было два по-настоящему крупных марксистских теоретика, Яковин и Дингельштедт. Тридцатилетний Григорий Яковлевич Яковин, вернувшийся из Германии, недавно написал превосходную работу об этой стране Спортивный, с беспокойным умом, красивый парень, записной сердцеед, после нескольких лет изобретательной, дерзкой и рискованной нелегальной деятельности он отправится в тюрьму и исчезнет там в 1937‐м. Федор Дингельштедт в свои двадцать лет вместе с мичманом Рошалем, Ильиным-Женевским и Раскольниковым был большевистским агитатором, в 1917‐м они подняли Балтийский флот. Он руководил Лесным институтом и опубликовал книгу Аграрный вопрос в Вест-Индии. У нас он представлял крайне левое крыло, близкое к группе [Тимофея Владимировича] Сапронова (Сапронов в годы Гражданской войны был одним из лидеров группы демократического централизма, после Х съезда РКП(б) с ним осталась очень компактная группа единомышленников, которую не считал целесообразным додушить Ленин. Со временем бывшие децисты, оставшиеся с Тимофеем Владимровичем, начали ориентироваться главным образом на подпольную деятельность. С.В.), которая считала перерождение режима завершившимся. Лицо Дингельштедта, поразительно и вдохновенно некрасивое, выражало непоколебимое упорство. Этого, думал я, никогда не сломить. Я не ошибся он, не выказав слабости, прошел тем же путем, что и Яковин. На наших собраниях обычно председательствовала Бабушка. Отяжелевшая, седовласая, с добрым лицом, Александра Львовна Бронштейн была сама верность принципам и здравый смысл. За плечами у нее было около 35 лет революционной деятельности, ссылка в Сибирь; она была подругой первых лет борьбы Троцкого, матерью его дочерей Нины и Зины (обе вскоре погибли). Теперь ей разрешали лишь преподавать начала социологии подросткам, не достигшим пятнадцати лет, и это продолжалось недолго. Я знал немного таких свободомыслящих марксистов, как Александра Львовна. Николай Павлович Баскаков, невысокий энергичный человек с большим шишковатым лбом и голубыми глазами, считал оздоровление режима проблематичным. Не знаю, что сталось с ним в тюрьмах. Кроме того, Чадаев и я, специализирующийся на международных вопросах. Вот и весь состав Центра»[198].
(Обратим внимание на интересный факт: в своих воспоминаниях Серж вначале «настаивал» на том, что «в Ленинграде никогда не существовало иного Центра Левой оппозиции»[199], однако затем признался, что в Центре были даже «списки» троцкистских «руководителей»[200]. Данная неточность ставит под сомнение и заверения Виктора Сержа в том, что Чадаев был единственным из членов этой фракционной организации, кто, предвидя политические процессы тридцатых годов, «осмелился заговорить о второй партии в частном порядке»[201].)
Что же касается фракционной «тройки» Сталина, Зиновьева и Каменева, то в процессе «организационной эволюции» она была, по свидетельству Г.Е. Зиновьева, расширена до другого «неофициального фракционного центра, т. н. семерки, со включением в число ее председателя ЦКК т. Куйбышева [Валериана Владимировича] и исключением т. Троцкого, подотчетной только пленуму фракции»[202]. Словосочетание «пленум фракции» в тексте партийного «литератора» не случайно, оно выдает изрядную степень формализации деятельности «семерки».
Никита Сергеевич Хрущев не случайно уделил внимание в своем эпохальном докладе 1956 г. «О культе личности и его последствиях», по его определению, «терминологии картежника»[203]. Хрущев заявил о том, что многие вопросы принимались «без коллективного обсуждения», «серьезно принижалась роль Политбюро ЦК, дезорганизовывалась его работа созданием различных комиссий внутри Политбюро, образованием т. н. пятерок, шестерок, семерок, девяток»[204]. Данная традиция в партии ведет свое начало со времен РСДРП, когда после Первого съезда 1898 г. двое из трех членов ЦК изменили название партии вопреки воле съезда. Упомянутые неформальные руководящие центры времен «позднего Сталина» ведут свою историю со времен «коллективного руководства» РКП(б) двадцатых годов. История «узких составов ЦК», в частности фракционной «семерки», изучена нами в специальном исследовании об эволюции высшего руководства РСДРП РСДРП(б) ВКП(б) КПСС в 18981964 гг.[205] Приведем лишь основные факты, имеющие отношение к теме настоящего исследования.
И в «тройке», и в «семерке» сразу же стал доминировать И.В. Сталин, что было предопределено и его деятельностью в качестве руководителя центрального партийного аппарата, и пребыванием (в отличие от председателя Петроградского совета Г.Е. Зиновьева) в первой столице, где его властные амбиции при всем желании не мог сдержать «покладистый»[206] (в сравнении с большинством других партийных вождей) Л.Б. Каменев, и резким падением зиновьевского авторитета во время третьего, основного, этапа Профсоюзной дискуссии в конце ноября 1920 г. начале 1921 г.[207]
По справедливому замечанию Г.Е. Зиновьева (1926), «Семерка была создана не для борьбы с Троцким, а для того, чтобы приглушить нарастающие разногласия в руководящей группе и руководить партией. Фракция создается не в момент острой борьбы с т. Троцким, а как раз в момент разногласий ЦК со Сталиным. Семерка решала и вопросы Президиума ЦКК»[208], которые затем проводил в высшем партийно-контрольном органе член «семерки» В.В. Куйбышев.
Дело в том, что свое «единство» два претендента на власть, а также ближайший товарищ Г.Е. Зиновьева в Политбюро Л.Б. Каменев демонстрировали, лишь в ходе борьбы с Л.Д. Троцким. Еще 22 июля 1923 г. Зиновьев писал из Кисловодска «только»[209] Каменеву, выражая недовольство пока очень сдержанно: «Получаемые протоколы не содействуют спокойному отдыху.
Зачем расширительно истолковали решение Пленума о Гуг?
Зачем сняли [с поста члена Президиума ВСНХ РСФСР Ивара Тенисовича] Смилгу?
Зачем сняли Иоффе?
Зачем продолжают дергать больного (пишут: две недели не встает) [заместителя секретаря Северо-Западного бюро ЦК Ивана Михайловича] Москвина?
А сколько еще
незаписанных
Эх, не будет добра из всего этого вот увидишь!
[В Питере] появилась какая-то новая платформа в духе Р[абочей] правды (Рабочая группа РКП(б) узкая оппозиционная группа под руководством Гавриила Ильича Мясникова. С.В.) с поминовением тройки. Этих платформ становится что-то слишком много. []
В инструкторы ЦК по нац[иональному] вопросу назначены, кажется, сплошь свирепые анти-уклонисты [кавалер ордена Красного Знамени Мирзабек Таибекович] Ахундов и etc.
Хорошо ли это?
Напиши подробнее утешь»[210].
Постскриптум, как водится, был едва ли не важнее основного текста записки:
«
Сильно
С.В.В доброе старое время по поводу такого решения, как отзыв Иоффе, опросили бы всех членов ЦК.
Почему теперь нельзя было опросить членов П[олит] бюро, к[ото] рых по прямому проводу можно добыть в 5 минут? Нужно бы только немножко доброй воли»[211].
«Праведный гнев» Зиновьева по поводу отзыва Адольфа Абрамовича Иоффе свидетельствует о том, что в данный момент времени Григорий Евсеевич всерьез рассматривал возможность вступления во временный тактический союз с Троцким против Сталина: Иоффе был самым давним соратником и личным другом Льва Давидовича.
И.В. Сталин, «сделавшись генсеком», стал вести себя так же, как во второй половине 1918 начале 1919 г. действовал «председатель ЦК РКП» Я.М. Свердлов. Только 3 января 1919 г., возмущенный произволом Я.М. Свердлова, И.В. Сталин написал записку В.И. Ленину, который мог положить конец единоличному решению вопросов руководителем Секретариата ЦК, а Г.Е. Зиновьев в 1923 г. пожаловался Л.Б. Каменеву, который на решительные действия способен не был (не то что один, но зачастую и в паре с самим Зиновьевым).
Л.Б. Каменев, судя по всему, переговорил с И.В. Сталиным по поводу недовольства их товарищей по большевистскому руководству. Во всяком случае 27 июля генсек направил Г.Е. Зиновьеву письмо, в котором рассказал о событиях в Германии и написал, что он-де «забыл [] написать в первом письме, что мы решили подписать конвенцию о проливах. Я думаю, что это единственно возможное решение. Оно принято в Политбюро единогласно»[212].
Однако аккурат в этот день, 27 июля 1923 г., в Политбюро ЦК РКП(б) И.В. Сталин продемонстрировал, кто в большевистском «доме» (определение В.И. Ленина) новый хозяин. Вопрос, который уже не в первый раз обсуждался и решался в ЦК и его Политбюро, был связан с возобновлением продажи крепких спиртных напитков. Алкоголь в Советской России и в СССР запретили еще 6 декабря 1917 г. В 1923 г. в ЦК РКП(б) был поставлен вопрос о строительстве бюджета на продаже водки, причем в высшем большевистском органе единодушие по этому вопросу отсутствовало начисто. Пленум ЦК принял решение о создании Комиссии для изучения вопроса о сдаче винокуренных заводов в аренду. 12 июля, заслушав заявление секретаря ЦК РКП(б) Вячеслава Михайловича Молотова, Политбюро предложило редакции Центрального органа партии газете «Правда» воздержаться от напечатания статей по вопросу о продаже водки[213]. 15 июля редактор Центрального органа, бывший член ЦК РКП(б) Евгений Алексеевич Преображенский направил в Политбюро ЦК и в копии в Президиум ЦКК заявление о несогласии с решением Политбюро. Преображенский признал постановление «глубоко вредным для партии»[214], поскольку вопрос о продаже водки взволновал широкие партийные круги. В редакцию Центрального органа РКП(б) поступали соответствующие запросы, в провинциальной печати уже развернулась дискуссия. Евгений Алексеевич справедливо полагал, что отсутствие разъяснений в «Правде» будет «косвенно поддерживать частное мнение некоторых членов ЦК против законной официальной линии партии до формального ее изменения»[215]. Преображенский считал, что было два варианта развития событий: «1) либо предложение части членов ЦК о разрешении продажи водки снимается, и тогда никто не мешает Правде откликнуться на все слухи, запросы и поднятую дискуссию одной-двумя статьями в духе старой, то есть формально не отмененной и единственно законной линии; 2) либо предложение части членов ЦК будет проводиться через соответствующие органы, и тогда является совершенно недопустимым проделывать все это без ведома широких кругов партии и без дискуссии»[216]. По убеждению Евгения Алексеевича, «никакое новое решение в направлении возврата к продаже водки не может быть проведено без всестороннего и публичного обсуждения вопроса и без твердого большинства партии за эту меру»[217]. Сам Преображенский, между прочим, был настроен против продажи водки[218].