И он пустился вперед вдоль края округлого жерла пропасти. Мы действительно приближались к неизвестному сооружению, теперь я уже видел, что не ошибся. Сомнений не было перед нами высились руины какого-то разрушенного здания, но мне сделалось уже ясно, что сооружение это располагалось не на самом краю пропасти, как сперва показалось, а гнездилось над вершиной утеса, возвышавшегося над краем ее футов на пятьдесят-шестьдесят. Ощерившиеся камнями руины словно висели над облаком водяной пыли. С противоположного края мы поднимались по выступающему отрогу скалы; должен признаться, я испытал неодолимый ужас, бросив взгляд с головокружительных высот в неизведанную бездну под нами в глуби земные, где грохотала вода, вздымая кверху облако пыли.
Добравшись до руин, мы осторожно обошли их и на противоположной стороне наткнулись на груду упавших камней и обломков. Я разглядывал стену, и мне казалось, что передо мной внешняя стена какого-то огромного сооружения настолько мощной и прочной она была, но тем не менее не понял, каким было здание и зачем его здесь построили. Где же остальная часть этого дома, замка или чего-то другого?
Я отправился к внешней стороне стены к самому краю пропасти, оставив Тоннисона копаться среди камней и обломков, и приступил к изучению поверхности земли возле самого края обрыва, чтобы выяснить, не обнаружится ли там других следов сооружения, от которого остались одни руины. Но, самым тщательнейшим образом обследовав почву, я так и не нашел никаких следов здания, прежде стоявшего на этом месте Изумление мое возрастало и возрастало.
Тут до меня донесся зов Тоннисона: он взволнованно выкрикивал мое имя, и без промедления я поспешил вдоль скалистого выступа обратно к руинам. Я боялся, что он чем-то поранился, и только потом понял: Тоннисон наверняка нашел нечто особенно интересное.
Добравшись до обрушившейся стены, я обошел ее и обнаружил Тоннисона посреди небольшой ямы, выкопанной им в осыпи; мой приятель как раз стряхивал грязь с похожего на книгу предмета мятого, ветхого и каждую секунду или две выкрикивал мое имя. Завидев меня, он немедленно вручил мне свою добычу и распорядился, чтобы я убрал ее в мешок, подальше от влаги, пока он будет доканчивать свои исследования. Так я и поступил, сперва, впрочем, бегло перелистав страницы, тесно исписанные вполне разборчивым аккуратным старомодным почерком. Лишь посредине грязь и сырость попортили много страниц там, где книжку перегнули пополам. В таком положении, по словам Тоннисона, он и нашел ее; повреждения эти, по всей видимости, были причинены камнепадом. Любопытно заметить, что книга оказалась сухой, так как камни надежно укрывали ее от влаги.
Упрятав томик в надежное место, я вернулся и предложил Тоннисону свою помощь в затеянных им раскопках; после часа работ, перевернув едва ли не всю груду обломков и камня, мы не нашли ничего, кроме ломаных досок, возможно составлявших часть стола или скамьи; наконец мы оставили поиски и спустились по скале обратно к надежной земле.
Потом мы обошли кругом огромную пропасть Казалось, что ее ограничивает почти идеальная окружность, из которой, нарушая симметрию, выдавалась лишь увенчанная руинами скала.
Тут Тоннисон заметил, что наша бездна представляет собой не что иное, как колодец или жерло, уходящее в самые недра земли.
Потом мы вновь обратились к окрестностям и, заметив прогалину к северу от пропасти, направились к ней.
Здесь в удалении от огромного жерла располагалось большое и тихое озеро; гладкую поверхность его лишь в одном месте возмущало бурление струй.
Удалившись от пасти бездны, мы могли теперь спокойно говорить друг с другом, не напрягая голоса, и, интересуясь мнением Тоннисона обо всем этом урочище, я сказал, что оно мне не по душе и чем скорее мы оставим его, тем лучше.
Он кивнул в ответ и бросил короткий взгляд за спину в сторону зарослей. Я спросил, в чем дело, полагая, что он услышал что-то или увидел. Тоннисон не ответил. Он молча прислушивался; я тоже не нарушал безмолвия.
Вдруг он заговорил:
Внемли! прозвучало отрывистое слово. Я мельком поглядел на него а потом повернулся в сторону леса и невольно затаил дыхание. Минута прошла в напряженном молчании. Я ничего не слышал и уже повернулся к Тоннисону, чтобы сказать об этом; но не успел раскрыть рот, как из леса слева от нас донесся заунывный вой, проплывший среди деревьев, потом зашелестели листья и настала тишина.
Тут Тоннисон положил мне ладонь на плечо.
Идем отсюда, проговорил он и неторопливо направился в ту сторону, где кусты и деревья казались реже. Последовав за ним, я заметил, что солнце уже опустилось, а в воздухе почувствовался холодок.
Тоннисон молча шагал вперед. Мы оказались уже среди деревьев; я то и дело нервно оглядывался, но ничего не замечал, кроме неподвижных ветвей, стволов и густых зарослей. Мы шли дальше, и ни один звук не нарушал тишины, только изредка под нашими ногами похрустывали ветви. Но несмотря на безмолвие, я с ужасом ощущал: мы здесь не одни. Я буквально жался к Тоннисону и дважды неуклюже наступил ему на пятки оба раза он промолчал. Минута, другая и мы наконец достигли окраины зарослей, за которыми начиналась привычная скалистая пустошь. Только тут сумел я избавиться от ощущения ужаса, никак не оставлявшего меня в чаще.
Мы удалялись; когда издали вновь донесся этот вой или стон, я постарался убедить себя в том, что виной тому ветер, хотя вечер был совершенно тихий.
Наконец Тоннисон заговорил.
Знаешь что, решительно произнес он, я не решился бы заночевать в этой чаще даже за все богатства мира. Есть в ней нечто нечистое бесовское. Я вдруг понял это после твоих слов. Почему-то мне показалось, что весь этот лес кишит мерзкими тварями, ты ведь и сам ощутил это!
Да, отвечал я озираясь, но урочище уже было скрыто от нас склоном холма. А вот и книга, проговорил я, запуская руку в мешок.
С ней все в порядке? внезапно спросил мой друг обеспокоенным тоном.
Да, отвечал я.
Быть может, продолжил он, она кое-что нам расскажет, когда возвратимся в палатку. Давай поторопимся: идти еще далеко, а я не хочу, чтобы тьма застигла нас на открытом месте.
К своей палатке мы добрались часа через два и немедля принялись готовить еду, потому что не ели с самого полудня.
Покончив с ужином, мы убрали за собой и разожгли трубки. Тут Тоннисон попросил меня извлечь Манускрипт из ранца. Так я и поступил, и, поскольку читать его вместе было неудобно, Тоннисон предложил мне читать вслух.
Но не смей, предупредил он, зная мои наклонности, пропускать каждую вторую страницу.
Если бы друг мой мог предположить, что содержит в себе эта книга, то, конечно, воздержался бы от столь неуместного предупреждения Так, усевшись возле входа в нашу небольшую палатку, начал я читать странный рассказ под заглавием «Дом в Порубежье», выведенным на обложке Манускрипта. Содержание этого рассказа я привожу на последующих страницах.
Глава II
Равнина молчания
Я старик. Я живу в этом древнем доме, посреди огромного дикого сада.
Крестьяне, обитающие в этой глуши вдали от моего дома, уверены, что я безумен. Должно быть, они так считают потому, что у меня с ними нет ничего общего. Я живу здесь вместе со старушкой-сестрой, которая ведет наше хозяйство. Слуг у нас нет я не терплю их. Компанию мне составляет единственный старый друг пес Рыжик, и пусть гибнет весь мир, пока он остается со мною. Уж он-то умеет меня понимать ему хватает ума не докучать мне, когда я не в духе.
Я решил завести дневник, чтобы занести в него свои думы и впечатления, которые могу поверить только бумаге, но превыше всего стремясь описать странные события, очевидцем которых довелось мне быть за долгие годы, прожитые мною в этом зловещем и старом доме.
Дом этот пользовался дурной репутацией еще пару столетий назад и, когда я купил его, пустовал уже более восьмидесяти лет; посему мне и удалось приобрести поместье за смехотворно низкую цену.
Я не суеверен, но давно не могу отрицать, что в древнем жилище моем творится нечто странное я не могу дать объяснения этим событиям, а потому вынужден облегчить свою душу, описав подробно все, о чем знаю; впрочем, трудно сомневаться, что, если после смерти моей дневнику суждено попасть в чьи-то руки, читатель будет в сомнении качать головой, в сердце своем именуя меня безумцем.
Дом мой, насколько же он древен! Тем не менее возраст его потрясает все же в меньшей степени, чем обличье причудливое и фантастическое. Крутобокие башни с витыми шпилями языками пламени взмывают над крышей округлого здания.
Я слышал одно предание: местные жители утверждают, что построил этот дом сам дьявол. Что ж возможно. Но так оно или иначе мне все равно. Куда важнее, что россказни эти позволили сбить цену, когда я приступил к покупке.
Я успел прожить в нем около десяти лет, прежде чем начали подтверждаться досужие разговоры. Не спорю, не менее дюжины раз и до этого приходилось мне видеть здесь кое-что удивительное, а еще чаще ощущать в большей мере, чем видеть. Но прошедшие годы привели за собою старость, и я часто чувствую нечто невидимое в пустынных комнатах и коридорах. Как я уже говорил, много лет миновало, прежде чем довелось мне увидеть воистину скажем так: сверхъестественные события.
Это был не канун Дня Всех святых. Если б я писал свою повесть развлечения ради, то, возможно, события и начались бы именно в эту ночь, но мой рассказ лишь о том, что действительно было ради чужого удовольствия я не стал бы даже прикасаться к бумаге. Нет. Все случилось, когда миновала полночь и близилось утро двадцать первого января. По привычке я сидел и читал у себя в кабинете. Рыжик дремал возле моего кресла.
И вдруг пламя двух свечей сперва затрепетало, а потом вспыхнуло призрачным зеленоватым светом. Я немедленно глянул на них, но язычки огня потускнели, обретая багряный оттенок странные алые отблески легли на столы и кресла, окрасили тени кровью словно разбрызгавшейся по всей комнате.
С пола донесся слабый испуганный визг, и что-то ткнулось в мои ноги это был Рыжик, пытавшийся забиться под полы моего халата Рыжик, обычно отважный, как лев!
Лишь тревога собаки, как мне кажется, впервые заставила меня почувствовать истинный страх. Конечно же, я несколько испугался, когда свечи загорелись сначала зеленым, потом красным огнем, но решил, что причиной всему какой-нибудь газ, просочившийся в комнату. Правда, я успел увериться, что это не так: свечи горели ровным огнем, и пламя их не гасло, как было бы, если бы цвет пламени менялся под действием какого-то летучего газа.
Я не шевелился. Да, я испытывал явный испуг, но не мог ничего предпринять оставалось лишь ждать. Быть может, с минуту я с тревогой оглядывал комнату. И заметил, что свет свечей действительно стал угасать, наконец огоньки их рубинами заблестели в сгустившейся тьме. Но я по-прежнему ждал, и сонное безразличие, крадучись, охватывало меня, изгоняя страх, подступавший все ближе и ближе.
Поодаль, на противоположном конце огромной старинной комнаты, я заметил странное свечение. Оно медленно усиливалось, наполняя помещение пляшущими зелеными отблесками, сразу же начинавшими тускнеть и разом преобразившимися едва погасли свечи в глубокий и мрачный багрянец, жутким своим свечением затопивший всю комнату.
Свет этот исходил от противоположной стены, он становился все ярче и ярче; наконец сделался нестерпимым, уже начинал резать глаза и я непроизвольно сомкнул веки и сумел вновь открыть их только через несколько секунд. И сразу же понял: свет померк и уже не причинял боли, а когда он еще более ослаб, я вдруг обнаружил буквально в какой-то миг, что алая стена словно растаяла и я как бы вижу сквозь нее и за нею.
Постепенно, пока я свыкался с этой мыслью, мне стало казаться, что передо мной простерлась огромная равнина, залитая тем же закатным светом, что теперь наполнял комнату. Пределов ее невозможно было постигнуть; я нигде не видел границ равнины. Даль ширилась и уходила во все стороны, так что не было ей ни конца ни края. Постепенно неподалеку начали проступать какие-то детали, и буквально в один миг когда разом угас этот свет с ним пришло и видение, если только это было видением.
Я вдруг понял, что более не сижу в кресле, а словно парю над ним, над темным и безмолвным силуэтом человека, застывшего возле стола. Внезапно налетевший порыв холодного ветра вынес меня наружу, во тьму, и как пылинку повлек неведомо куда. Холод ледяным плащом окутал меня, и я затрепетал.
Потом я поглядел направо, налево вокруг царил нестерпимый мрак, и лишь вдали его пронзали ясные лучи. Я летел все дальше и дальше и, обернувшись назад, увидел Землю, голубым полумесяцем удалявшуюся за левое плечо. В стороне ярко-белым пламенем горело Солнце.
Не знаю, сколько прошло времени. Помню, как я смотрел на Землю лучистый голубой шарик, исчезающий в вечном эфире. А я пылинка души, хрупкое облачко пронзал пустоту, уносясь от этой небесной синевы в неведомые просторы.
Миновало еще много времени теперь я не видел уже ничего. Позади остались звезды, я растворялся в той чудовищной тьме, что сторожко замерла позади них. Прежде я не чувствовал ничего разве что легкость и холод. Но теперь свирепая тьма начинала вползать в мою душу, наполняя ее страхом и отчаянием. Что будет со мной? Куда меня уносит? Но не успели оформиться эти мысли, как едва ли не вещественная тьма вокруг озарилась кровавым багрянцем, поначалу очень слабым и как бы туманным, и уныние сразу же оставило меня, отчаяние исчезло.
Багряные отсветы впереди медленно становились ясней и ясней и наконец превратились в мрачный и неяркий свет, полный опасной мощи. Но я все летел вперед, и наконец свет этот превратился в огромный кровавый океан, распростершийся внизу подо мной. Я не видел ничего иного, кроме его бесконечных просторов.
Потом я обнаружил, что опускаюсь прямо в огромное море пухлых багрянеющих облаков. Медленно я пронзал их в своем полете, и вот наконец подо мной распростерлась равнина, которую видел я из своего дома, стоящего на границе с Молчаньем.
Наконец я опустился на поверхность земли и встал одинокий посреди пустыни. Мрачен был свет над нею, вселявший в душу немыслимую тоску.
Вдали в правой части неба багровело кольцо темно-красного пламени, от него исходили огромные языки извивавшиеся, трепетавшие, протягивавшиеся во все стороны. Внутри кольца была чернота, как в той вечной ночи, что окружала меня. Солнце ночи решил я и светит под стать своему имени.
Оторвав свой взор от странного светила, я обратился к окрестностям. Но повсюду, куда ни глянь, лежала та же безграничная и плоская равнина; нигде на ней не различал я признаков жизни, даже былой хотя бы позабытых руин древнего поселения.
Постепенно я заметил, что меня несет над этой ровной пустыней. Целую вечность, должно быть, я устремлялся вперед, не чувствуя нетерпения: любопытство и изумление не покидали меня. Но вокруг оставалась та же равнина; я все время старался заметить хоть что-нибудь способное нарушить ее однообразие но не было перемен только одиночество, безмолвие и пустыня внизу подо мной.
Наконец я заметил вдали клубы какого-то тумана над ее поверхностью, не осознавая еще, не облака ли предстают передо мною, ибо туман сливался с равниной, придавая ей особую неправдоподобность, делая нематериальной.