Он разглядел всё в медовый период и привязался: «Кто делал?» Вплоть до развода. Мне пришлось подругу уговаривать. Она ему и рассказала, что это всё, во-первых, она делала. А во-вторых, это очень полезно для сексуальной жизни женщины.
Мол, там точки разные, и вот от этого я и есть такая страстная. Ничего. Успокоился.
Теперь понимаешь, вдруг дед наш у меня всё это разглядит. Или хлопнется, или в институт звонить начнёт. Директору, не приведи господь, расскажет. Вот я и не могу. Ты уж пострадай, голубушка. Да и что на самом деле? Ерунда, да только. А уж тогда точно мы и поездку достойно закончим, и приехать сможем, когда захотим. Ещё и мужей с детьми возьмём. Смекаешь?
Разговоры и шепотки ещё долго продолжались. Были раздумья. Пока наконец не раздалось шлёпанье босых ножек, и вот одна из наяд отправилась на заклание. Всё затихло. И тишина продолжалась долго. Уж под утро кровать одной из Барышень заскрипела. Это она тихонько вернулась с жертвоприношения.
Ни её подруга-искусительница, ни собака не проснулись. Что говорить. Под утро сон бывает крепкий. Особенно у молодых барышень, людей очень преклонного возраста и старых собак.
А было ли что-нибудь? Уж этого никто никогда не узнает. Мужчина молчит по причине полного изумления. Он не может осознать, что ночью с ним приключилось. И приключилось ли вообще что-либо. И ежели да, то которая из Барышень?
Барышни молчат по причине полного равнодушия и небрежности к произошедшему. Которое происходило ли.
«А был ли мальчик?»
Пёс же молчит по причине полнейшего наслаждения. Он наконец лежит на своём диване и нашествия Барышень не ожидает. Надеется, что нового заезда не состоится.
Вот все и счастливы. Как для этого нужно мало, а?
P. S. Правда, Мужчина время от времени мается. Есть у него вопросы, которые его тревожат. Всё хочется ему узнать, точно ли в тот вечер к нему Барышня приходила. И если приходила, то долго ли оставалась? И главное зачем она приходила?
Ау, ответьте! Нет ответа.
18/IV 2006 Антони
Всем должно быть весело и хорошо
Рабинович! Куда вы так спешите?
В бордель.
В шесть утра?
Ой, хочу поскорее отделаться.
Все герои этого рассказа вымышлены. Никто не может претендовать на сходство с действующими лицами.
1. Введение
Я всегда люблю сюда приезжать. В это милое Абрамцево. Так и кажется, что вон там, с мольбертом Репин, а у хотьковского монастыря Нестеров. По липовой аллее спокойно так, вальяжно идёт с Врубелем хозяин вновь купленного у Аксакова имения Савва Морозов. А из гончарной мастерской бегут довольные чумазые ребятишки бар да местные, сёл окрестных. Только что они обожгли свою немудрёную лепку. И счастливы.
Увы! Нет этого ничего. Что не удалось растащить и разгромить в 19171918 годах, прикончили в 1990-х. Только называется это теперь не «экспроприация», а «капитальный ремонт».
Однако всё равно. Здесь, как я уже писал в других своих рассказах, аура великолепная, природа тиха и очень располагает. Да и с друзьями хочется повидаться. После моего отъезда в Париж я вот уже лет шесть или более не видал своих дачных и банных сотрапезников. А видать и сказать им разные добрые слова надобно: ведь они послужили прототипами героев моих рассказов. И герои эти, да и сами рассказы, что лукавить, пользуются приятным для автора вниманием. «Что и требовалось доказать», как говорила наша школьная алгебраичка, ставя нам очередную двойку.
Друзья мои, как и я, уже давно на пенсии, но живут активной, как раньше говаривали, общественной жизнью. То есть в том смысле, что «ничто человеческое им не чуждо».
План мой был прост. Рядом с абрамцевским музеем в моё отсутствие появилось два здания, добротных. Оба напротив друг друга. Названия были одинаковы «Галерея». Одно ресторан с претензией. Другое гостиница.
Но в этот мой приезд в этой самой гостинице вывески я уже никакой не увидел, а блестели на зимнем солнце прекрасно начищенные медные таблички. Я, безусловно, внимания на всё это не обратил. Мне гостиница была ни к чему. Хоть я и без звонка, вроде даже инкогнито, но знал, что приют у друзей найду.
Поэтому я решил начать свой «трудовой день» с завтрака в «Галерее», а к обеду уже подъехать или к Вольдемару Нейштадту, или к Арсену Розентулеру. Кого-нибудь, думал я, застану. Они домоседы, да зимой не очень-то и побегаешь.
Сел я к столику у окошка, видом на другую «Галерею», ту, что без вывески, заказал для лёгкости кофию да булочку, огляделся по залу и огорчился. Весь ресторан был сделан под «абрамцевские» мотивы. Но, как это почти всегда бывает, халтурно. Картины на стенах просто расстраивали. «Демон» Врубеля выглядел как замерзший купальщик, вышедший из холодных вод Вори. А одежду-то украли. Отрок Варфоломей у Нестерова просто больной лёгочным, очевидно, заболеванием мальчик. А «Девочка с персиками» Серова чем-то до того расстроена, что уж никак не о персике здесь речь. Может, персик испорчен или что другое. Печально. Да что делать? Видно, копировщик хорошо поладил с владельцем ресторана.
Жизнь есть жизнь.
Я равнодушно поглядывал на роскошные авто, толпящиеся у здания напротив, на воробьёв, занятых своим пропитанием, на собак, вышедших в зимнее утро унюхать что-нибудь у ресторана.
И не заметил, как за мой столик присел посетитель. «Вот не хватало. Что за напасть, зал просто пустой», мелькало в моей голове до тех пор, пока я не взглянул на посетителя.
Хотя и прошло уже лет шесть-семь, узнал я его сразу. Правда, виделись мы редко, в основном у Нейштадта Володьки, но фигурой он был колоритной, русским народным фольклором владел великолепно, да и жизненный путь был интересен. Ещё бы более двадцати лет занимал должность посла СССР во Франции.
Вот Семён Силыч Швец и сидел напротив меня, что называется, собственной персоной.
Сидел, с прищуром улыбался и спрашивает так тихонько:
Что, не признаёшь своих, варяжский гость?
Даже очень признаю, Силыч.
Я расхохотался, вспомнив наши шутки в банный день у Вольдемара. Но описывать всё не буду.
Семён Силыч сделал какое-то неуловимое движение, и двое мэтр и официант как из-под земли.
Мне как обычно и моему гостю (то есть мне) то же самое. Для начала.
Появилась парная осетрина в судке, в вазоне икра зернистая (уж точно солёной водой не разведённая) и графин запотевший.
Семён Силыч, побойся Бога. Время 11 часов. Да мне же ещё ребят проведать. А ты меня, можно сказать, сразу из формы выбиваешь, взмолился я.
Но Силыч внимания никакого не обращал. Просто посмотрел удивлённо и произнёс своё традиционное, что я забыл уже: «Быть добру!»
Правда, зря я гневил Господа. Чёрная икра с горячими гренками очень способствовала потреблению маленьких рюмочек «Смирновской». А разварная осетрина была ну что-то!!!
Однако давайте-ка я вам опишу моего героя. Вернее, моего соседа по столу. Всё внешнее строение Силыча подчёркивало его крестьянское происхождение. А весьма солидный живот и чуть лысеющая хорошей лепки голова говорили, что мой знакомец, во-первых, не чужд земным наслаждениям, а во-вторых, вовсе не так прост, как хочет себя показать.
Одет он был совсем небрежно и как-то странно. Синий свитер на голое тело, туфли от Черутти, но без носков. Я был в полном недоумении. Особенно когда увидел, что с лицом Семёна происходило что-то неладное. То вдруг оно темнело, застывало в какой-то непонятной злобе. То чувственные губы опускались в горестные складки, и Силыч в эти моменты выглядел грустным, уставшим и много пережившим пенсионером.
Метаморфозы с лицом происходили всё время, и я начал было думать, что виною всему «Смирновская», которую мы, кстати, потребляли весьма активно. Но нет, не спиртное было причиной таких превращений. Семён Силыч нет-нет да поглядывал в окошко на здание напротив. В эти-то вот минуты и пробегали судороги по лицу Силыча. «Совсем как у Петра Великого. Не хватает, чтобы он головой дёргал», думал я. А Семён Силыч как читал мои мысли.
Что, думаешь, я псих? Нет, я просто смотрю на этих гадов. Ладно, ладно, народ всё равно всё вспомнит. И всё припомнит. И уж точно не простит, Силыч посмотрел на меня и, совершенно не соответствуя этой своей грозной тираде, вдруг жалобно улыбнулся. Жалобно. Даже печально. Он начал наливать очередную порцию «Смирновской». И проделывал операцию спокойно, со знанием дела. Руки не дрожали. Но глаза я отвёл: Силыч был спокоен, только слёзы терялись в плохо пробритых щеках.
Я ничего не понимал. Однако что-то нужно было говорить. И я решил не крутить и финтить.
Что с тобой, Семён Силыч. Что вообще происходит? Куда ты всё время смотришь?
Да на них я смотрю. На своих друзей заклятых. Нет, не позволяет мне природа моя, да мама с папенькой меня уж так воспитали. А то бы я их заказал в две секунды. И охрана не спасла бы их, уж точно. А может, к лучшему, что не могу. Её, голубушку, не травмирую.
Он вдруг сжал в руке фужер. Фужер треснул, показались на ладони капли крови. Однако ресторанная команда, видно, дело знала хорошо. Просто даже отлично. Рука была вымыта, перевязана бинтом, на столе произошла смена декораций. В том смысле, что принесли жареных гребешков в сметане, поменяли водочку с икрой и добавили свежий огурец.
Семён, ты извини, я ничего не понимаю. Кто «они»? Кого «заказать»? Что это за «голубушка»? Что вообще у тебя здесь происходит? И чего ты, кстати, так шикуешь? С икрой, гребешками? В чём дело?
Да не волнуйся ты, не в Парижах, чай, сказал Семён как-то устало. Меня здесь кормят бесплатно. Как, впрочем, и моих гостей. А столик этот я обычно выбираю, чтобы видеть вон этих, и он длинно и очень витиевато выругался.
Так можешь объяснишь, что всё это значит.
Объясню, но это не так коротко может получиться. Может, и до друзей не успеешь дойти, стемнеет. А может, и идти не захочется.
Я подумал, что ещё один графинчик «Смирновской», и я уж точно никуда вообще идти не смогу.
Ладно, вздохнул Семён. Слушай, только давай договоримся не перебивать.
Он сделал ещё какое-то движение, совершенно неуловимое, и на столе появилась турка с кофием. Запах был великолепен. Настоящая арабика.
«Чёрт-те что творится», мелькало в чуть отяжелевшем моём мозгу.
Когда я ушёл, вернее меня ушли на пенсию, начал Семён, естественно, сразу встал или возник, как уж тебе больше нравится, вопрос что делать? Это как всегда на Руси: «Что делать?» и «Кто виноват?». Ну, кто виноват знамо дело дерьмократы. А вот «Что делать?». Ведь на мидовский пенсион, хоть и персонального значения, но надежд немного. Хлеб, да чай, да картоха. В общем, стал я думать. Изучать этот наш дикий грёбаный капитализм. И понял лучше всего сфера обслуживания. Затраты небольшие, а отдача может быть. Но опоздал я к раздаче, как говорят:
Уже всё схвачено,За всё заплачено.И в душной комнаткеСовсем темно.А ты растеряна,Постель расстелена,И говоришь так шёпотом:«Мне всё равно»,неожиданно пропел Семён Силыч. Снова посмотрел в окно, и опять судороги и гримасы, отображающие все гаммы человеческого страдания, промелькнули на его лице.
Хочу заметить, что в дальнейшем Семён Силыч неоднократно свой рассказ будет прерывать то стишком, то песенкой, то прибаутками. Но из песен слов не выкинешь.
Торговля у меня сразу отпала. Вокруг один Азербайджан вместе с другими «братскими» республиками Кавказа.
Решил взять ремонт автомашин. «Жигули» наши сделаны как раз под этот бизнес их нужно всё время ремонтировать. Пошёл по точкам, то есть по ремонтным гаражам да прочим злачным, вернее, очень грязным местам. Все в один голос: «Семён, мы с радостью, открывай свой сервис, только согласуй с Нейштадтом. Здесь весь сервис он держит». Я, конечно, к Володьке. Всё-таки учились вместе и аж в Италию летали: он механик, я боец. Да про меня написано об этом. Литературу-то современную читать надо, наставительно произнёс Швец.
Володька встретил, как родного. Конечно, выпили. Чаю! Он другого теперь не пьёт. Говорит, играет в теннис и дал слово тренеру. А то, говорит, у меня эйс плохо идёт. Что такое «эйс», я не знаю, но тихонько, деликатно спросил: «Может, дело в даме, а не в эйсе». Володька только рукой на меня махнул. А вот на просьбу мою отреагировал быстро и жёстко. «Я, говорит, этот сервис в нашем районе окучивал два года. И создавать сам себе конкуренцию не собираюсь». «А что ты сделаешь, ежели я, твой старинный приятель, всё же открою точку ремонта?» «Сожгу на первый раз. На второй убью». «Как?» Я даже опешил. «Да не знаю, говорит Володька. Может, из ружья. Может удавят. Это мои слесаря делают, я не вмешиваюсь». И предлагает ещё чаю.
Я, конечно, выпил, поблагодарил, попрощался вежливо. Сказал, чтобы он за своим эйсом следил. И ушёл. Под фанфары. Вот так вот. Вот как оно, когда звериный оскал капитала из всех щелей.
Ладно в штанах прохладно. Значит, палатки Кавказ, автосервис Нейштадт. Решил я попробовать рынок. Наш простой, старый и грязный хотьковский рынок. Директриса Светка училась позднее, меня помнит. Тут же харчо мне принесла. Сели. За жизнь, за дружбу. «В общем, говорит, я тебе место дам улётное. И павильончик восторг. Только ты согласуй с моим хозяином. Рынок наш купил уже давно Арсен Розентулер. Тебе его телефон дать?» «Не надо, говорю. Я его и без телефончика найду. Он сосед Володьки Нейштадта».
Прихожу к Арсену. На дачу долго не пускали. Какой-то мужик говорит: «Арсен Александрович сейчас куру ест. Как поест выйдет, тогда пущу». На самом деле пустили. Арсен стал важный. Правда, старой привычки везде ссать не оставил. Вот и сейчас помочился под ёлкой. Спрашивает важно так: «Что надо? Завезли свежий балык». Я отвечаю: «Арсен, ничего не надо. Ни вырезки, ни балыка, ни авокадо с мангой. Нужно место, начать мне вживаться в вашу капиталистическую стаю». Арсен так спокойно говорит: «У меня очередь на палатки расписана на десять лет вперёд. Первоочередники три генерала МВД, один подполковник ФСБ, и тебе, послу пряного посола, добавил он усмехаясь, делать здесь совершенно нечего. Вот свежую вырезку дать могу». «Ну а всё-таки, ежели я встану сам, поставлю палатку рядом с рынком?» «Пожалуйста, говорит. Только тебя закопают в этот же вечер, уж ты не обижайся. Каждый теперь только за себя. Времена вашего комсомола прошли, тю-тю». И, совершенно не обращая на меня внимания, закричал кому-то: «Моня, под клубнику говна-то не жалей. Смотри у меня».
Так и побрёл я, как говорят, несолоно хлебавши. Но ощущение такое было, будто в дерьме весь извалялся. Вот так-то, брат, когда темп потеряешь, потом и с ладьёй ничего не сделаешь.
Мы выпили кофию. Рассказ становился тем мне интересен, что всех этих ребят я-то знал. К ним и ехал на встречу. Ну и дела!
2. Начало
Вот так я и мыкался до ноября. Однажды решил поехать в Москву к своей давнишней подруге, к Светочке.
Выезжаю из Хотькова, вижу у шоссе стоят пять девушек. А холодно. Снег. Дождь. Грязь. Фонари тусклы. Я тормознул, и как меня какое провидение под бок тянуло: «Девочки, говорю, пойдёмте, попьём чайку. У меня идея возникла». А они, охальницы, отвечают: «Вы бы, дедушка, нам закурить дали. С вашей идеей не согреешься». И хихикают, молодые, конечно. Дуры ещё. В общем, затащил я их в кафе. «Переезд» называется. А девочки хорошенькие. Замёрзли. Голодные. Я всем яишню с салом заказал да вина красненького, и слово за слово, конечно, пошёл разговор за жизнь. Мол, работы нет. Родители пьют. Ребята гадкие. Хотьковский монастырь не берёт. «Вот и делать-то нечего, приходится мёрзнуть на шоссе. Скоро рынок закроется, нас, может, Ашот с Рубиком снимут», мечтательно так одна, вся в веснушках, говорит.
Стало мне тошно, но идея начала оформляться. Правда, пока спонтанно так, в виде некоего туманного действа. Без плана, без расчёта.
Вот что я девицам, сам от себя не ожидал, предлагаю. «Сейчас идите по домам, сидите два месяца. Ровно через два месяца жду вас в это же время здесь, у Переезда». И дал им денег. Не много, так, по сотне баксов на брата. Но своих. Моя щедрость меня поразила.