Флаг вывешен из-за папы. Все должны видеть, что мы гордимся папой, потому что он герой. Но Дик не понимал, чем тут гордиться, если в каждом окне квартала висит флаг с золотой звездой, а на многих флагах две и даже три звезды.
Чем тут можно гордиться, если у всех других детей папы тоже герои, и братья герои, и многие сестры тоже, которые были в Красном Кресте или работали на фабриках по производству вооружения и все погибли в разрывах бомб?
Дик хотел, чтобы папа перестал быть героем и вернулся домой.
Мама и Генри сказали, что папа никогда не вернется, но Дик не поверил в это. Он не поверил, что папа уйдет от него навсегда.
Теперь уходит и Генри. Но он скоро вернется. Он ведь сказал так маме? Он не солгал бы маме, правда?
Дик снова услышал шаги на улице. Но теперь это не шаги бегущих. Люди маршируют. Дик знал, как звучат шаги, когда маршируют. Он слышал их, когда ушел папа. Тогда их трудно было расслышать из-за криков толпы и звуков военных маршей.
Да, Дик много раз слышал марширующие шаги, но они никогда не звучали, как эти. Эти шаги были не такие громкие, как раньше.
Дик отбросил одеяло и подошел к окну. Верхняя часть уличных фонарей выкрашена в черный цвет, нижняя в синий. Водосточная канава словно заполнена синей водой, глубокой и страшной, а сама улица кажется сплошной черной ужасной стеной.
И по улице шли марширующие.
Это были мальчики, как Генри, некоторые старше, другие моложе, но никто из них ненамного больше и ненамного меньше. У каждого на плече ружье. Ни одного в мундире. Они в повседневной одежде, в брюках и куртках, с шапками. У некоторых длинные брюки, но большинство в шортах; у многих ноги до обуви голые. Похожи на школьников, поднятых по учебной пожарной тревоге.
Но они не играют в солдат. Они солдаты, настоящие солдаты. Об этом говорит то, как они идут: молча, не смеясь, с прямыми спинами. Подбородки подняты. Глаза устремлены вперед, к концу улицы, к концу города и еще дальше, в темную ночь, из которой доносятся несмолкающие звуки грома.
Они идут по четыре в ряд, четверка за четверкой, во всю длину улицы, насколько мог видеть Дик. И рядом с каждой десятой четверкой мужчина в мундире, с пустым рукавом, приколотым к груди, с несгибающейся ногой Дик знал, что это совсем не нога; лица у этих мужчин изуродованы и ужасны, как маски на Хэллоуин.
Очень долго шли мимо мальчики и изуродованные мужчины, шли туда, где гремел гром и в черном небе сверкали молнии, вспышки которых Дик Карр не мог видеть
(И сон Дикара сменился пустотой.)
И в пустоту сна ворвался гром, от которого сотрясалась земля. От него задрожали руки мамы, крепко обнимавшей Дика Карра, и ее тело, к которому лицом прижимался Дик. Краем глаза Дик видел булавку на груди мамы; булавка была продолговатая, с голубыми границами, и в ее центре две золотые звезды. И на флаге в окне теперь тоже две звезды.
Дик испуган, но не плачет. Он не плакал, когда его разбудила сирена, не плакал, когда они с мамой встали с постели и оделись, как приказывало радио. Он не плакал, когда сирена вопила в черном небе, как гигантский демон, когда они бежали по улице, а потом Дик перестал бежать: женщины подхватили детей и несли их быстрей, чем они могли бежать сами.
Нет, Дик не плакал, когда они с мамой спустились по станционной лестнице и старик протащил их через занавеси в помещение самой станции.
Станция была заполнена женщинами и детьми и походила на пещеру страшного людоеда. Несколько электрических лампочек позволяли осмотреться, но их света было недостаточно, чтобы осветить тени, выходящие из двух больших отверстий по обоим концам станции. Эти тени, как огромные руки, втягивали женщин и детей в ночь, которая никогда не кончается.
Лица, которые видел Дик, были необычно белыми, а глаза огромными, и все как-то пригибались, словно ожидали, что из темноты на них обрушится что-то ужасное.
И оно пришло!
Гром! Гром оглушительней, чем раньше, такой громкий, что Дик не слышал собственный голос, когда говорил: «Не бойся, мама. Я позабочусь о тебе».
Но мама, должно быть, услышала его, потому что крепче прижала к себе и поцеловала в голову. Потом Дик снова мог слышать. Он слышал, как женщина сказала: «Должно быть, это полу тонная бомба. Говорят, такая бомба пробивает десятиэтажное здание и взрывается, только когда попадает в подвал, и тогда ничего не остается ни от здания, ни от тех, кто в нем был. Совсем ничего».
Старик, стоявший у занавеса, закрывающего выход на лестницу со станции, рассмеялся. Его смех напоминал кудахтанье кур. Дик слышал этот звук, когда папа возил маму, Генри и его в деревню.
Да, смеялся старик, и глаза его были какими-то дикими. Верно. Если бы такая бомба попала сюда, от нас не осталось бы ни одного кусочка.
Он был в мундире, но мундир был не такой, как у папы. Очень выцветший, но заметно, что когда-то он был синим. Рваный и слишком велик для старика.
Снова гром, но не такой громкий.
Что ж, сказала женщина, кормившая младенца. Я бы хотела, чтобы сюда попала такая бомба. Это было бы божье милосердие.
Бога нет, сказал кто-то. Бог умер.
Потом тот, кто это произнес, рассмеялся, и у Дика внутри все сжалось от этого смеха. Это была женщина на середине платформы, и она стояла неподвижно, как скала; рот ее не шевелился, и глаза за сетью волос, покрывавших все лицо, ничего не видели.
Пришел конец мира, и раскаиваться поздно. Мы все уже осуждены
Снова гром заглушил ее смех, но сейчас он звучал далеко. Женщина, сидевшая рядом с мамой и державшая на руках маленькую девочку другая девочка, с каштановыми голосами и карими глазами, очень красивая, села на полу рядом, прошептала:
Бедняга. Я слышала, что она бежала из Филадельфии, когда та сдалась. Она каким-то образом прошла через линию фронта. Слышали, как они обшаривали все дома и вытаскивали оставшихся?
Тише, попросила мама. Тише. Дети
Мама маленькой девочки негромко рассмеялась.
Дети скоро обо всем узнают. Твои тоже. Мальчики или девочки для этих дьяволов никакой разницы.
Не мои, сказала мама очень тихо и чуть повернулась, чтобы показать этой женщине, что она держит в руке. А держала она изогнутый нож, взятый на кухне.
Внимание!
Громкий голос доносился из отверстия, из которого в метро получали сдачу.
Внимание всем находящимся в убежище!
Дик присмотрелся и увидел, что за маленьким отверстием, откуда выходили деньги, установлено радио.
Конец тревоги! Конец тревоги!
Кончено, усмехнулся старик. А я еще жив. Восемьдесят три года, и еще не мертв. Я всегда говорил, что рожден быть повешенным.
там, где вы находитесь. Оставайтесь там, где вы находитесь. Идет проверка на отравляющие газы. Оставайтесь на месте, пока не будет установлено, что выходить безопасно. Будьте готовы.
Правительство должно было бы всем дать противогазы, сказала полная дама, которую Дик знал. Как сделали в Англии.
Это была мама Тома Болла, и сам Том стаял за ней, уткнувшись лицом в ее юбку.
И много хорошего это дало Англии, сказала женщина с ребенком на руках. Много хорошего это дало Англии.
Внимание! закричало радио. Внимание всех находящихся в убежище. Чрезвычайно важно. Приготовьтесь выслушать важное сообщение.
Мама, спросил Дик, а что такое важное сооб ну, то, что сказало радио?
Новости, сын. Важные новости.
Хорошие новости, мама?
Может быть. Может, мы победили. Может, мы их прогнали
Внимание! Внимание всех находящихся в убежище. Сейчас вы услышите выступление генерала Эдварда Олбрайта, генерал-фельдмаршала этого района.
Это Эд Олбрайт, засмеялся старик. Помню, мы с ним были рядовыми, оба заболели дизентерией в Вест-Пойнте. Это было во время Испанской войны
Тише! Тише, старый дурак!
Голос, который услышал Дик, был очень тихий, такой тихий, что Дик слышал биение маминого сердца у своего уха, голос усталый, ужасно усталый.
Наш фронт прорван. Вражеская пехота уже проникла в пригороды на юге и востоке. Мальчики и молодые женщины, героически сражавшиеся, продолжают сражаться, но надежды больше нет. Пришло сообщение, что войска, шедшие нам на помощь, полностью уничтожены вражескими самолетами.
Глава III
После Армагеддона
Голос стих, и не было вообще никаких звуков.
Мы разбиты, снова послышался голос. Но мы не сдаемся. Мы не подвергнем матерей и женщин города той участи, которая постигла их в других захваченных городах.
Мой народ, когда наш фронт будет окончательно прорван, когда ворвутся вражеские орды, я нажму кнопку на столе перед собой и взорву мины, установленные под улицами. В этом катаклизме погибнут все жители города: и я, и вы, и тысячи тех, кто превратил наш мир в ад.
Хорошо! крикнула женщина с ребенком на руках. Хорошо!
Мама крепче прижала к себе Дика, она плакала, но глаза ее блестели.
Мы скоро снова увидим Генри, сын, и папу тоже, прошептала она. Разве это не замечательно?
Потом снова все замолчали, а усталый голос продолжил:
Я знаю, такая смерть не жертва для вас, которые принесли на алтарь нашей страны отцов и мужей, сыновей и дочерей. Но я прошу у вас ради нашей страны еще одной жертвы.
За последние несколько часов в порядках врага на севере образовался просвет. Он уже закрывается, но местность такова, что небольшой решительный отряд сможет удерживать его еще какое-то время, чтобы немногие смогли уйти.
Никакая часть не может быть снята со своей нынешней позиции. У нас есть вооружение и боеприпасы, но нет людей, которые могли бы ими воспользоваться. Нет никого, кроме вас, женщины, которые слышал меня. Кроме вас, матери.
Смешно, фыркнула миссис Болл. Мы можем уйти в укрытие, которое должны удерживать, пока нас не убьют. Он, должно быть, спятил.
Если вы, матери, сможете удержать это укрытие, мы сможем провести через него ваших детей, тех малышей, что у вас еще остались.
Мы сможем вероятность очень мала увести их в холмы к северу от города. Очень возможно, что они погибнут в пути. Если не погибнут, за ними будут охотиться и уничтожать, или природа, которая милосердней орд, пришедших на нас с востока, и через весь континент с запада, и с юга, закончит то, что начали наши враги.
Но есть один шанс из миллиона, что наши дети выживут, и это зависит от того, предоставите ли вы им этот шанс.
Я знаю, что это очень трудный выбор. Знаю, матери, что вы предпочли бы быть со своими маленькими сыновьями и дочерями, когда я нажму копку и мы все уйдем в ту Тьму, в которой наконец есть мир.
Знаю, как ужасно вам будет умирать, не зная, какая судьба ждет ваших детей, и я не просил бы вас делать этот выбор, если бы не одно.
Это сумерки наших дней, сумерки демократии, свободы, всего того, чем была Америка, чем мы жили и за что умираем. Если есть какая-то надежда на будущее, то только в ваших сыновьях и дочерях.
Если они погибнут, погибнет Америка. Если благодаря вашей жертве они выживут, тогда в будущем, которое мы не можем предвидеть, Америка снова будет жить и демократия и свобода снова поселятся на зеленых полях, которые сегодня лежат опустошенные.
Если вы решите дать Америке эту слабую надежду, если вы решите принести эту жертву, оставьте детей под присмотром смотрителей убежищ, в которых вы находитесь, и немедленно направляйтесь в штаб, чтобы получить оружие и выслушать приказы.
Мы не знаем, каково будет ваше решение, пока достаточное количество вас не явится в штаб¸ чтобы предпринять попытку совершить невозможное. Мы вас ждем. Придете ли вы? Матери, выбор за вами.
Голос смолк, и очень долго никто не шевелился, никто ничего не говорил. Потом неожиданно все женщины встали. Все целовали своих детей и направлялись к занавесу у основания лестницы, ведущей на станцию.
Они отодвигали этот занавес. Поднимались по ступеням. Они шли быстро, очень быстро, и лица их сияли; однажды Дик видел, как так же сияло лицо невесты в белом, идущей по проходу.
Ушли все, и на станции остались только дети и старик в выцветшем синем мундире, который был ему слишком велик.
Стало темней, чем в пещере людоеда. Темнота исходила из черных отверстий на концах платформы. Маленькая холодная рука сжала руку Дика.
Мне страшно, прошептала маленькая девочка с каштановыми волосами.
Эй! сказал Дик, сжимая ее руку. Бояться нечего. Я позабочусь о тебе.
Позаботишься? очень тихо спросила она. Обещаешь?
Честное слово, сказал Дик. Я всегда и везде буду заботиться о тебе. И почему-то он сам перестал бояться. Как тебя зовут?
Мэри Ли. А тебя?
Дик Карр.
Дикар, прошептала она, придвинулась к нему и сонно положила голову ему на плечо.
Ему понравилось, как она это произнесла: «Дикар», и он не стал ей говорить, что на самом деле это имя и фамилия. Мысленно он произнес «Мэрили», тоже сделав из ее имени и фамилии одно имя. Это звучание ему тоже понравилось.
Тень надвинулась на Дика Карра. Тень надвинулась на Дикара, и он зашевелился и проснулся, и ему показалось, что кто-то неслышно прошел рядом и исчез в ночи.
Глава IV
Встретимся вечером
Дикар лежал на койке. Он не спал. Слышал шорох ветра, и резкие звуки ночных насекомых, и дыхание Мальчиков во сне. Не было никаких звуков, которые не гармонировали бы с темным лесом.
Но Дикар был встревожен; что-то неладно, чувствовал он.
Он попытался успокоиться, снова уснуть, чтобы продолжился сон, который он видел. Он очень хотел увидеть этот сон: знал, что сон повторяющийся, он видел его много раз. Но в прошлом этот сон всегда забывался в мгновение пробуждения, а сегодня он такой отчетливый в сознании, словно все это происходило вчера.
Маленький мальчик из сна, Дик Карр, это он сам из Давным-Давно, которое всегда было лишь серым туманом полу воспоминаний, как утренний туман в проснувшемся лесе. Сон рассказывал Дикару о нем самом и о Давным-Давно и расскажет больше, если увидеть его снова.
Но Дикар не мог уснуть, не мог снова увидеть сон, потому что мешало возбуждение и вот это ощущение того, что что-то неладно в ночи. Поэтому он вздохнул и беззвучно встал с койки.
Он ощупью отыскал свой передник из плетеных листьев и обвязал его вокруг талии и чуть отодвинул занавес из прутьев на входе, чтобы выглянуть наружу.
Крона большого дуба создавала единый покров для Дома Мальчиков и Дома Девочек в том месте, где они ближе всего подходили к лесу. Здесь на Камне горел Огонь, и на некотором расстоянии от него Дикар увидел двух Девочек, которые сегодня ночью должны кормить Огонь.
Девочки дремали, обхватив друг друга руками за талию. Они распустили пряди, и одну окутывали волосы, черные, как ночь, а другую каштановые и блестящие. Черные волосы поглощали свет, а на каштановых дрожали маленькие красные отражения костра.
На девочках короткие юбочки из плетеной травы, кольца из плетеных листьев покрывают набухающие груди, но сквозь плащ из волос выглядывает то обнаженное плечо, то голое колено, то изгиб бедра.
Сколько он себя помнит, Дикар видел коричневые тела Девочек, когда они занимались своей работой или старались опередить Мальчиков в Играх, и ему странно, что сегодня выглядывающие части их тел вызывают у него биение пульса в висках и приятную боль в груди.
Его взгляд прикован к Девочке с каштановыми волосами; на ее колено, на мягкий изгиб ее горла и на бледный овал ее лица он готов смотреть вечно.
Глядя на нее, он как будто снова чувствовал в своей руке ее маленькую руку, слышал ее голос: «Ты всегда будешь заботиться обо мне? Обещаешь?» Потому что это была Мэрили, маленькая Девочка из его сна. Дикар забыл о своем обещании: «Я буду заботиться о тебе везде и всегда», но теперь вспомнил.
Вспомнив, он хотел протянуть руки к Мэрили, назвать ее по имени. Он едва не сделал это и из страха, что, глядя на нее, не сможет удержать в горле ее имя, оторвал от нее взгляд и посмотрел на Огонь. Легкие языки, голубые, желтые и красные, плясали по поверхности единственного полена, лежавшего на груде оранжевых углей. Этого полена надолго не хватит, подумал Дикар. Надо разбудить Девочек и сказать, чтобы подбросили еще.