12 июля 1790 года Учредительное собрание приняло Положение о гражданском устройстве духовенства, вручавшее государству контроль над церковью и распускавшее монашеские ордены. Требование к священнослужителям присягать светским властям вызвало раскол в первом сословии (священники разделились на «конституционных», то есть принесших клятву, и неприсягнувших) и в марте следующего года было осуждено папой Пием VI. Враждебность к христианству в целом и к католической церкви в частности двигала многими революционерами. К ноябрю 1793 года собор Парижской Богоматери был посвящен культу Разума, а полгода спустя вождь якобинцев Максимилиан Робеспьер добился принятия декрета, вводившего пантеистический культ Верховного существа. Вместе с десятками тысяч лишившихся своего имущества аристократов, вынужденных уехать из Франции, страну покинуло и несколько тысяч священников.
Наполеон в памфлете одобрил гражданское устройство духовенства, и это значительно осложнило положение его самого и Жозефа: вскоре после публикации они, повстречав в Аяччо религиозную процессию, едва избежали самосуда. (Их спас бандит Трента Косте, должным образом вознагражденный [должностью инспектора минеральных вод и лесов Корсики], когда Наполеон сделался первым консулом{107}.) В июле 1790 года, после 22 лет изгнания, на Корсику вернулся 65-летний Паоли. Наполеон и Жозеф приветствовали его в составе депутации от Аяччо. Паоли немедленно и единогласно избрали главой Корсики, президентом Законодательного собрания и командующим недавно образованной Национальной гвардии.
Паоли, видевший в братьях Бонапартах сыновей коллаборациониста, несмотря на очевидное желание Наполеона заслужить его похвалу, мало что сделал для сохранения их лояльности. Одним из первых шагов Паоли (вызвавшим гнев Бонапартов и остальных жителей Аяччо) стал перенос столицы из Корте в Бастию. По местной легенде, Паоли разозлила критика Наполеоном его диспозиции, когда они посетили поле битвы при Понте-Нуово (впрочем, в мемуарах Жозеф утверждает, что брат доверил свои соображения лишь ему){108}. В последние десятилетия эпохи Просвещения в прогрессивных кругах Европы почитали Паоли. Бонапартам пришлось приложить немало усилий, чтобы помириться с ним.
15 сентября Жозефа избрали одним из депутатов от Аяччо в островное собрание, а позднее главой директории городской администрации. Наполеон же не стал депутатом и не смог занять значительный пост в Национальной гвардии. «В этом городе полно плохих граждан, писал он Шарлю-Андре Поццо ди Борго, члену островного правительства. Вы и представления не имеете об их помешательстве и низости». Наполеон предложил лишить должностей трех членов городского совета. «Эта мера насильственная, возможно, незаконная, но необходимая», объяснил он, процитировав напоследок Монтескье: «В некоторых случаях на свободу следует набросить покрывало, подобно тому как закрывали иногда статуи богов»[10]{109}. В этом случае Наполеон не добился своего.
В следующем месяце Национальное собрание теперь фактически полноценный парламент приняло предложение графа де Мирабо: хотя Корсика теперь в составе Франции и подчиняется французским законам, управлять островом отныне будут лишь сами корсиканцы. Островитяне встретили известие с огромным энтузиазмом. В церквях Корсики прошли благодарственные молебны. Наполеон вывесил на доме Бонапартов огромный транспарант: «Да здравствует нация! Да здравствует Паоли! Да здравствует Мирабо!»{110} Рейналю склонный к преувеличению (в этом случае простительному) Наполеон объявил: «Море больше не разделяет нас»{111}. Увы, в новом порядке Паоли не было места для Наполеона. Когда наметилось расхождение паолистов с парижским правительством, Бонапарты остались верны Законодательному собранию и сменившему его 21 сентября 1792 года Конвенту. Расставание Бонапартов с паолистами не было простым, но к весне 1793 года состоялся окончательный разрыв.
6 января 1791 года Наполеон присутствовал в Аяччо на открытии революционного клуба Globo Patriottico, копирующего парижские клубы якобинцев и менее радикально настроенных жирондистов. В том же месяце он напечатал политический памфлет «Письмо к месье Буттафуоко» и заклеймил человека, двадцать три года назад назначенного управлять островом, как предателя и сторонника «нелепого феодального режима», который обманул Паоли, «окруженного патриотами» (намек на вернувшихся эмигрантов, желавших для Корсики конституции в английском духе; Наполеон предпочел бы революционную, по французскому образцу). Паоли, который в то время ладил с Буттафуоко, воспринял памфлет Наполеона в штыки и отверг его посвящение на истории Корсики. Паоли сказал, что «историю не пишут в годы молодости», ведь это занятие требует «зрелости и уравновешенности»{112}, добавил к этому, что не может возвратить Наполеону рукопись, поскольку не успел ее просмотреть, и отказался предоставить нужные материалы. Надеждам Наполеона стать писателем снова было не суждено сбыться, и помешал ему в этот раз человек, которого он в юности боготворил. Когда позднее пошли слухи (распущенные политическими противниками, но не исключено, что правдивые), будто Жозеф запустил руку в казну Аяччо, Паоли не предложил свою помощь{113}.
Хотя отпуск Наполеона официально закончился 15 октября 1790 года, он явился к месту службы лишь 1 февраля следующего года, забрав с Корсики двенадцатилетнего брата Луи, обучение которого в Оксоне собирался оплатить. Наполеон предъявил своему невероятно терпеливому командиру свидетельства о болезни и даже о препятствовавших приезду штормах, и тот любезно выплатил ему жалованье за три месяца отсутствия. Тем не менее Луи пришлось спать на полу в чулане у кровати Наполеона (всю обстановку комнаты составляли стол и два стула). «Знаете, как я справился? впоследствии рассказывал Наполеон о том периоде. Я никогда не заходил в кофейню и не появлялся в обществе; ел черствый хлеб и сам чистил одежду, чтобы она прослужила дольше. Я жил, как медведь в берлоге, в маленькой комнатке, и книги были моими единственными друзьями Таковы были удовольствия и излишества моей юности»{114}. Возможно, здесь Наполеон преувеличил, но не слишком. Гораздо выше белья он ценил книги и образованность.
В феврале августе 1791 года Наполеон работал над сочинением на конкурс Лионской академии. За лучшее сочинение на тему «Какие истины и чувства более необходимы людям для счастья?» академия и аббат Рейналь назначили награду 1200 франков, что превышало годовое жалованье Наполеона. В сочинении он потратил на него шесть месяцев Наполеон обличал честолюбцев и даже критиковал за гордыню Александра Македонского: «Что делал Александр, устремясь из Фив в Персию и далее в Индию? Он не находил себе места, он обезумел, он считал себя богом. Чем кончил Кромвель? Он правил Англией. Но не чувствовал ли он на себе все кинжалы фурий?»{115} Наполеон явно сослался и на собственный опыт: «Вы возвращаетесь на родину после четырех лет отсутствия. Вы блуждаете по местам, где играли в первые, молодые годы Вы чувствуете тот же пламень любви к родине»{116}.
Впоследствии Наполеон утверждал, что отозвал свое сочинение прежде, чем жюри оценило его, но это не так. Эксперты из академии поставили ему низкие оценки за высокопарный слог. Один из судей назвал сочинение «слишком неинтересным, сумбурным, сбивчивым, путаным и слишком плохо написанным для того, чтобы удержать внимание читателя»{117}. Много лет спустя Талейран получил из архивов академии оригинал сочинения и преподнес его Наполеону. Тот, перечитав текст, заметил: «Я думаю, автор заслуживает порки. Что за нелепости я говорил и как я был бы раздосадован, если бы они сохранились!»{118} Наполеон «бросил сочинение в огонь и подтолкнул щипцами», опасаясь, что оно «может вызвать насмешки»{119}. Хотя Наполеон, конечно, не получил премию, то, что он решился участвовать в конкурсе сочинений на французском языке, говорит о его большой самоуверенности.
Это эссе на заданную тему было лишь одним из продуктов литературного конвейера 22-летнего Наполеона. Он написал «Диалог о любви» (Dialogue sur lAmour), в котором свое альтер эго назвал Б, а Александра де Мази, непридуманного друга, товарища по гарнизону, вывел под настоящим именем. Насколько близким другом был Мази, вопрос спорный: по сравнению с невозмутимым, уверенным Б он изображен человеком чванливым и беспокойным. В «Диалоге» утверждается, что любовь это кошмар и для общества, и для конкретного человека и что Провидению для того, чтобы сделать всех счастливее, следует ее упразднить. В другом сочинении, «Размышления о естественном состоянии», Наполеон доказывает, что человеку в дообщественном состоянии жилось лучше (идея, целиком заимствованная у Руссо).
В июне 1791 года Наполеона произвели в лейтенанты и перевели обратно в Валанс, в 4-й артиллерийский полк. Из 69 месяцев, проведенных с полком Ла-Фер, он не менее 35 месяцев находился в отпуске и не собирался менять привычки. «Пришлите мне триста франков, просил он после приезда своего дядю Жозефа Феша. Эта сумма позволит мне поехать в Париж. Там можно по крайней мере произвести впечатление и одолеть препятствия. Все говорят, что меня ждет успех. Не лишите же вы меня этого из-за нужды в ста кронах?»{120} Налицо и необходимость, и амбиции, но или Феш отказал ему, или Наполеон узнал, что на Корсике будут сформированы четыре батальона Национальной гвардии, и ходатайствовал об отпуске, чтобы туда поехать. Но полковник Компаньон, новый командир полка, отверг его просьбу: Наполеон провел в полку всего два месяца.
В последние дни июня 1791 года королевская семья попыталась бежать из Франции и была задержана в Варенне. Короля и королеву заставили вернуться в Тюильри, где они оказались почти в заточении. 10 июля австрийский император Леопольд II обратился ко всем правящим домам Европы с призывом прийти на помощь его зятю Людовику XVI. К тому времени Наполеон стал секретарем отделения «Общества друзей Конституции» в Валансе. На банкете по случаю второй годовщины падения Бастилии он поднял тост «за патриотов Оксона», которые подали петицию за суд над королем. «Страна полна задора и огня», писал он другу, также отметив, что, хотя революция может положиться лишь на половину офицеров его полка, нижние чины ее поддерживают{121}. «Южная кровь бежит в моих венах с быстротой Роны, прибавил он в постскриптуме, и вы должны простить меня, если испытываете затруднения, разбирая мои каракули».
Не смирившийся с отказом непосредственного командира, Наполеон 30 августа обратился к генералу дю Тею. (Впоследствии тот заявил своей дочери: «Это человек больших способностей; мы еще услышим о нем»{122}.) Наполеону, получившему четырехмесячный отпуск для путешествия на Корсику, дали понять, что если он не явится на полковой парад 10 января 1792 года, то будет объявлен дезертиром.
Корсика бурлила. С начала революции на острове произошло 130 убийств. Налоги никто не собирал. Денежные затруднения Бонапартов (на улаживание которых после смерти отца Наполеона шестью годами ранее у него ушло столько времени и сил) отчасти разрешились 15 октября 1791 года, со смертью архидиакона Лучано Бонапарте, двоюродного дяди, завещавшего свое состояние семье Наполеона. Эти деньги очень пригодились, когда 22 февраля 1792 года Наполеон принял участие в выборах на должность начальника штаба (в чине подполковника) 2-го батальона корсиканской Национальной гвардии. Большие суммы ушли на подкуп, и в день голосования одного из трех наблюдателей даже похитили и удерживали в доме Бонапартов, пока баллотировка не окончилась с нужным Наполеону результатом. Главным его соперником выступил Маттео Поццо ди Борго, брат влиятельного на острове политика Шарля-Андре Поццо ди Борго. Вооруженные сторонники Наполеона согнали конкурента с трибуны, поставленной у церкви Св. Франциска. Политика на Корсике никогда не была занятием для слабых, но этот прием оказался серьезным нарушением даже островных обычаев, и Паоли, поддерживавший Поццо ди Борго, потребовал официального разбирательства, по его выражению, «коррупции и козней». Делу не дал ход Саличетти, представлявший парижское правительство. Между тем наступил и кончился январь, когда Наполеон должен был вернуться в полк. Отметка на его личном деле в военном министерстве гласит: «Оставил профессию; 6 февраля 1792 года заменен»{123}.
Грандиозные хлебные бунты в Париже в январе марте 1792 года усугубили политический кризис. В начале февраля стало известно о союзе Австрии и Пруссии, имевшем целью (необъявленной, но и не составлявшей тайны) свергнуть революционное правительство и восстановить монархию. Хотя к Первой антифранцузской коалиции не присоединилась Англия, она не скрывала своей враждебности. Когда в воздухе запахло войной, ситуация на Корсике радикально переменилась. 28 февраля Саличетти приказал закрыть старинные монастыри в Аяччо, Бастии, Бонифачо и Корте, а изъятые ценности отправить в Париж. Паоли и подавляющее большинство корсиканцев этому воспротивились, и в пасхальное воскресенье в Аяччо начались столкновения солдат национальной гвардии с обывателями-католиками. Рядом с Наполеоном застрелили одного из его заместителей. Во время продолжавшегося четверо суток противостояния горожан и национальной гвардии, сопровождавшегося стычками и сварами, Наполеон предпринял попытку неудачную захватить хорошо укрепленную городскую цитадель, охраняемую французскими регулярными войсками, и командир гарнизона полковник Майяр отправил в военное министерство рапорт, в котором фактически обвинил Наполеона в измене. Дороги, ведущие в Аяччо, были запружены крестьянами с пустыми мешками, предвкушавшими разграбление города.
Паоли встал на сторону Майяра и приказал Наполеону покинуть Аяччо и отправиться в Корте. Тот подчинился. К счастью Наполеона, в военном министерстве рапорт Майяра оказался похороненным под грудой срочных бумаг. 20 апреля Франция, предвосхищая события, объявила войну Австрии и Пруссии, а спустя восемь дней заняла Австрийские Нидерланды (совр. Бельгию), чтобы противостоять вторжению с северо-востока (австрийская и прусская армии уже стояли в Кобленце). После конфликта в Аяччо Наполеон не мог оставаться на Корсике, однако не мог и вернуться в Валанс, где считался дезертиром. Поразмыслив, Наполеон уехал в Париж.
Явившись на Вандомскую площадь, Наполеон нашел военное министерство в большом беспорядке: с мая по октябрь 1792 года сменилось шесть министров. Он понял, что никто не удосужился прочитать рапорт Майяра, что никого не заботило ни происходящее в захолустье вроде Аяччо, ни то, что отпуск Наполеона официально закончился в январе еще до зачисления в корсиканскую национальную гвардию. В июле 1792 года Наполеона произвели (задним числом, зачтя ему год отсутствия) в капитаны, с полным окладом, но без нового назначения. На его дерзком прошении о производстве в чин подполковника армии (на том основании, что он носит этот же чин в национальной гвардии) в министерстве поставили резолюцию: «Оставить без ответа» («SR», то есть «sans réponse»){124}.
Увиденное в Париже разочаровало Наполеона. «Те, кто возглавляет революцию, люди невеликие, писал он Жозефу. Каждого заботит только собственный интерес, каждый всевозможными преступлениями стремится добиться своего; люди интригуют столь же подло, как и всегда. Все это вытравляет честолюбие. Жаль тех, кто имеет несчастье играть роль в делах общества»{125}. Хотя роль честного воина, сторонящегося грязной политики, плохо сочеталась с похождениями революционера-склочника из Аяччо, он с успехом играл ее, и не без причины. К тому времени Наполеон окончательно сформировался как революционер: об этом говорит его одобрение свержения монархии и национализации собственности корсиканских монастырей. В политическом отношении он тяготел к радикалам-якобинцам, которые казались наиболее вероятными победителями. Революция приближалась к своему апогею, и, хотя сам Наполеон не участвовал в репрессиях, уже начавшихся в Париже, мы не имеем сведений, что он осуждал их.