Мне кажется, они собираются написать жалобу.
Тело горит. Позвоночник ходит ходуном. Бедра вспухли. Ноги требуют немедленно вскочить, хотя стоять у меня получается не лучше, чем сидеть.
Жалобу?
Она кивает.
На что же?
Разумеется, я знаю, на что. И отлично понимаю, кто выступил зачинщиком. Могу себе представить, как она подговаривает остальных, в праведном гневе встряхивая пышными блестящими волосами. Эшли/Мишель, надо думать, горячо ее поддерживает. Как и Фов, которая, без сомнения, успела пошептаться с ней после репетиции. «Дорогая моя, просто хочу, чтобы ты знала, что я сразу заметила, какая Миранда упертая. И считаю, что ты абсолютно права. В конце концов, это твой театр. Если потребуется поддержка, просто дай знать». Тревор, ее правая рука, тупо кивает, как Первый убийца в «Макбете». А потом они всей компанией отправляются в кабинет декана.
Или не так.
Может быть, приехав на выходные домой, Бриана нажаловалась на меня своим родителям-толстосумам. Воображаю окутанную золотистым светом столовую. Бриану с сияющими в свете люстры волосами, сидящую на золотом троне с подлокотниками в виде когтистых лап. Лениво ковыряя отварного лосося и тушеную спаржу, лежащие перед ней на тарелочке, она вздыхает: «Миранда заставляет меня играть несчастную бестолковую девственницу!» Родители сочувственно кивают, прихлебывая янтарное вино из хрустальных бокалов. Потом мать, зажав изящную ножку в наманикюренных пальчиках, звонит своему давнему другу вице-президенту колледжа. И жалуется на безумную преподавательницу, упорно желающую ставить пьесу, о которой они с дочерью даже не слышали. «Все хорошо, что хорошо кончается?» Это вообще Шекспир написал? Неужели ничего нельзя сделать? Конечно же, можно.
Некоторые студенты, продолжает Элли, снова быстро оглянувшись через плечо, очень расстроены тем, что в этом году мы собираемся ставить эту пьесу. И решили на вас пожаловаться. Официально. Я подслушала.
Кровь бросается мне в лицо. Я поднимаю глаза на Элли.
Теперь она на меня не смотрит. Уткнулась взглядом в свои обтянутые черными брюками полные бедра. Это все потому, что она очень чуткая дает мне время переварить эту информацию и взять себя в руки. И все же заметно, что она очень злится на них из-за меня.
Когда ты это услышала?
Голос у меня совершенно спокойный. Чистое любопытство. Никакой паники.
После репетиции. Когда уходила.
Я не могу плакать на глазах у Элли. Я себе этого не позволю. «Не смей! Не смей!»
Спасибо, Элли. Спасибо, что дала знать.
Вот теперь голос у меня определенно дрожит. Ей пора идти.
Профессор Фитч?
Да, Элли.
Хочу, чтоб вы знали, что я в этом не участвовала. Я бы никогда
Конечно, я понимаю.
Просто мне показалось, что вы должны быть в курсе.
Разумеется. Спасибо, что сказала.
Профессор?
Пытаюсь силой мысли заставить Элли уйти. Чтобы я могла выплакаться. Упасть под стол. И успеть принять таблетки, пока не началось занятие «Шекспир на сцене».
Да?
Не знаю, заинтересует ли вас это, но
Она откашливается, и мне вдруг кажется, что сейчас она достанет свой блокнот Волшебницы Шалот и начнет зачитывать мне вслух печальные стихи.
Но Элли только очень пристально на меня смотрит.
Я делаю смеси для ванн, профессор, говорит она. И с радостью приготовила бы одну для вас.
Смеси для ванн?
Из разных сушеных трав, масел и солей, быстро объясняет она. Знаете, они целебные. И расслабляющие. Может быть, они и вам смогут помочь. Они ведь обладают восстанавливающими свойствами.
Она вспыхивает, на бескровной шее посверкивает кулон в виде пентаграммы.
Я готовлю их для знакомых, добавляет она. И иногда для себя.
Правда?
Представляю, как она, напустив в ванну воды, лежит в темноте с этим поблескивающим кулоном на шее. Мокрые волосы зачесаны назад, сквозь клубы пара проглядывает освещенное огоньком свечи бледное лицо. А глаза ее сосредоточенно закрыты.
Вы не против, если я сделаю смесь для вас? спрашивает Элли.
Я силюсь улыбнуться.
Элли, уверена, у тебя есть более интересные занятия, чем готовить мне смесь для ванн.
Но она не улыбается в ответ. Просто смотрит с убийственной серьезностью.
Я с радостью. Мне вовсе не сложно.
Что ж, боюсь, я не особенно люблю принимать ванну. Но спасибо. Спасибо за заботу!
Телефон на столе начинает звонить. Декан? Вполне возможно. Мы с Элли одновременно оглядываемся на аппарат.
А я все равно вам ее сделаю, заявляет она и встает.
Вешает на плечо холщовую сумку. А потом улыбается, и мне кажется, что в глазах ее теплится любовь.
Увидимся на репетиции, профессор Фитч.
* * *
Класс черная дыра. «Шекспир на сцене» что за идиотская шутка! Я окидываю взглядом своих студентов. Обреченных. Будущих безработных. И мне хочется крикнуть им: «Вы обречены!» Но говорю я:
Добрый день!
И пытаюсь опереться о стол, но из-за того, что я так долго просидела с Элли, даже эта поза стала невыносима. Я невольно постанываю. Мое лицо я это точно знаю кажется бледным и измученным. Губы пересыхают, сколько бы я их ни облизывала. Хорошо, что это занятие можно пустить на самотек. Дать им прочесть по ролям какую-нибудь пьесу. В конце концов, пьесы ведь пишутся для того, чтобы их играли. Вот и пускай разыграют сцену. Или даже две, почему бы и нет? Разобьются на группы и обсудят, как это можно было бы поставить на сцене. Притом обсудят подробно. Поделятся друг с другом идеями. А ты, стоя у стены и из последних сил стараясь не умереть, будешь делать вид, что все подробно записываешь. А если время все равно останется, включишь им видеоролик. И пускай смотрят с начала до конца. Любуются на молодых и красивых Патрика Стюарта и Иэна Маккеллена[6]. Наслаждаются современной и абсолютно неубедительной постановкой «Отелло» от «Лайфтайм». Силятся что-то разобрать в дрожащем видео, запечатлевшем «Сон в летнюю ночь», представленный на фестивале в национальном парке Юты. Это все очень полезно и поучительно. Главное не обращай внимания на вибрирующий в кармане мобильник. Ведь это наверняка декан. Стоит сейчас у окна в своем кабинете, разглядывает зеленый кампус, кукольные домики общежитий, белую церковку и прочие составляющие этого его игрушечного колледжа. Прижимает мобильный к уху и глупо улыбается. Должно быть, и Фов там, радостно предвкушает мое грядущее унижение. Она вообще часто заглядывает к декану втирается в доверие. Таскает ему кофе, выпечку и новые галстуки со зверушками.
«Как увидела в магазине эту прелесть в маленьких осликах, почему-то сразу подумала о вас».
А он в ответ: «О, Фов, вы такая внимательная».
Конечно, она ему на меня уже жаловалась. Твердила, что мои режиссерские способности и педагогический опыт вызывают у нее большие сомнения. «Она вообще преподавала раньше? Да, я знаю, что она не научный работник, но она ведь и не профессиональная актриса. Где она там играла, в парочке фестивальных постановок?» Декану общаться с Фов очень нравится. Она скрашивает ему послеобеденные часы, которые в противном случае он бы провел, тупо улыбаясь в стену. Но сегодня у него есть еще одно развлечение пытаться дозвониться до меня.
«Возьми трубку, возьми трубку», заклинает он. По счастью, не способный управлять мной силой мысли.
«Не возьму, мысленно отвечаю я ему. У меня занятие. Вы что, забыли расписание? «Шекспир на сцене», с 2.30 до 3.45, алло? Мои студенты сейчас получают важный жизненный урок».
Мисс Фитч?
Меня окликает сидящая в дальнем углу Скай. Милая Скай. Вся в черном. Длинные волосы, накрашенные блестящей бирюзовой, как морские волны, помадой губы. Русалочка-металлистка.
Да, Скай?
Кендалл, поправляет девушка. Каштановый боб. Приплюснутая, как у мопса, мордочка. Кто такая Скай? растерянно спрашивает она.
Скай?
Я окидываю класс взглядом, но Скай нигде не видно. Тут только мои привычные студенты, которые пялятся на меня с привычным ужасом.
Мисс Фитч, вы в порядке?
Я вглядываюсь в их обращенные ко мне лица. Наконец-то никому не скучно.
«Мне кажется, это станет для тебя грандиозным начинанием, Миранда, сказал Пол, когда я получила эту работу. Нет, правда». А сам смотрел на меня и сиял. Как будто верил, что, значит, и наша с ним жизнь все же может наладиться. Что эта работа может спасти меня, спасти нас. Помню, как он отвел от моего лица волосы и поцеловал меня так, как не целовал уже очень давно. «Давай сходим куда-нибудь, отпразднуем?»
«Хорошо». Я попыталась улыбнуться, чтобы скрыть от него гнетущие меня мысли. Что я по уши завязла в болоте. И скоро оно окончательно меня поглотит.
«Студенты в тебя просто влюбятся. И работа-то не пыльная. Да ты, не приходя в сознание, могла бы ее выполнять».
Мисс Фитч? Мисс Фитч, вы
Все нормально. Давайте сегодня закончим пораньше. Отдыхайте. Вы так старались
Чистейшая ложь. Я постоянно им вру. Но это всегда срабатывает.
Доброй ночи, говорю я им, когда они направляются к двери.
Мисс Фитч, еще ведь даже вечер не наступил.
* * *
Прежде чем потащиться в театр на репетицию, я захожу в туалет и разглядываю себя в зеркале. «Вот тебе и конец пришел», медленно, спокойно говорю я себе. Это ведь правда. Меня просто проглатывают, как таблетку, которых я сама проглотила сотни. И переваривают. «Ты больше не женщина. Не сексуальный объект». Я внимательно вглядываюсь в эту истину, и слезы не наворачиваются мне на глаза. Собственные обломки меня гипнотизируют. Завораживает лицо, по всей вероятности, мое собственное, исчерченное страдальческими морщинами, которые я не пытаюсь скрыть. Раньше Ох, раньше я бы пыталась. Красила бы свои бледные потрескавшиеся губы алой помадой. Щипала бы себя за щеки или шлепала по ним щеткой, пока не порозовеют. А седые волоски выдрала бы. Подобно женщине, которая, цепляясь за лопухи и пачкая руки землей, пытается снова вскарабкаться на отвесный утес, с которого недавно свалилась. Отчаявшееся создание, погрязшее в отрицании очевидного. Моя мать, упокой господи ее душу, одобрила бы такую стратегию. Мне часто вспоминается один эпизод, произошедший незадолго до ее смерти. Как она, пьяная, как всегда в тот период, напевая, поправляла полотенца для лица в гостевой ванной. А с первого этажа, из кухни, уже валил дым. Мать сожгла жир на плите и напрочь о нем забыла. Стояла в ванной, прижавшись лбом к кафелю, разглаживала крошечные бесполезные полотенца и распевала: «Que Sera, Sera»[7].
Глава 6
Придя на репетицию, я обнаруживаю, что в зале нет никого, кроме сидящей на краю сцены Элли. На плече ее болтается холщовая сумка, прямые темные волосы обрамляют круглое и бледное, как луна, лицо. Сильно подведенные глаза смотрят мимо меня на замусоренную сцену, на пушистые комки пыли, сереющие в ярком свете софитов. «Мне так жаль, профессор, как бы безмолвно говорит Элли. Я ведь вас предупреждала».
Я окидываю взглядом жутковатый пустой театр. Даже Грейс не пришла. Представляю, как торжествует сейчас Бриана. Должно быть, улыбается. Сидит в спальне перед трельяжем и разглядывает себя в зеркале, а мать, стоя позади с бокалом золотистого вина в руке, длинными плавными движениями расчесывает ее сияющие волосы. «Все улажено, милая».
С моих губ невольно срывается низкий жалобный вскрик.
Мне так жаль, профессор Фитч, говорит Элли.
Все нормально, Элли, улыбаюсь я. Уверена, ребята с минуты на минуту появятся.
Элли смотрит на меня, как на сумасшедшую.
Простите, профессор, но, по-моему, сегодня никто не придет.
Разумеется, они придут, Элли, возражаю я. Зачем я ее переубеждаю? У нас же репетиция.
Я приваливаюсь к краю сцены, словно и в самом деле ожидаю, что студенты вот-вот появятся. И под взглядом украдкой косящейся на меня Элли набираю номер Грейс. Нет ответа. Иногда она перед репетицией отправляется позаниматься в институтский тренажерный зал. Устраивает себе, по ее собственному выражению, «силовой день». В театр она наверняка демонстративно явится в спортивном костюме и с бутылью какого-нибудь тонизирующего напитка в руках. А может, успеет переодеться в брюки и жилет и нагрянет сюда с еще влажными после душа волосами, прямо-таки излучающая здоровье. Бодрая, собранная, энергичная смотреть противно. И все же я бы многое отдала, чтобы она сию минуту решительно вошла в зал. Снова набираю ее номер. Потом отправляю сообщение: «Где ты?»
А затем, обернувшись к Элли, улыбаюсь так, словно все идет по плану. Словно мое тело не собирается с минуты на минуту мне изменить. Словно ее образ не двоится у меня в глазах. Словно все хорошо.
Итак, Элли, начинаю я, раз уж мы все равно ждем, пока народ подтянется, давай, что ли, немного разомнемся? Попробуй продекламировать монолог Елены.
Элли в растерянности смотрит на меня.
Но ведь Елену играет Бриана.
Что ж, Брианы здесь нет, правда?
Правда.
А ты ее дублерша, так?
Так.
Вот и давай порепетируем. На всякий случай. Мало ли что может случиться с бедняжкой Брианой. Несчастный случай. Внезапное недомогание. Грипп. Мононуклеоз. Всякое бывает, Елена.
Елена?
В смысле, Элли. Давай-ка, Элли, попробуй сыграть Елену.
Элли оглядывается по сторонам.
Но здесь больше никого нет.
А тебе никто и не нужен! резко бросаю я.
И тут же беру себя в руки. Два глубоких вдоха как учил Марк в те времена, когда у него еще был для меня для нас! план, в те времена, когда он еще верил, что меня можно вылечить.
В этот момент ты на сцене одна, помнишь?
Да.
Ну так начинай. А я сейчас вернусь. Остальные наверняка уже на подходе. Загляну в холл, проверю.
Но и в холле тоже так пусто, что жуть берет. Ни Грейс, ни студентов. Только негромко гудят торговые автоматы. Стены здесь увешаны нашими старыми афишами и фотографиями со спектаклей. «Буря». «Как вам это понравится». «Ромео и Джульетта». И с каждого снимка, из самого темного угла, гляжу я словно сама все это сотворила. Сама выбрала такую жизнь. Только лицо меня выдает, лицо, с каждой новой фотографией принимающее все более страдальческое выражение. И глаза, которые стекленеют все сильнее и западают все глубже. И согбенная фигура, утопающая в тусклом темном платье. А вот Грейс на всех снимках одинаковая. Серьезная молодая женщина в жилете с карманами. И прическа у нее везде одна рыжевато-каштановые волосы подстрижены под Жанну дАрк. На губах играет зловещая ухмылка охотника, позирующего рядом с подстреленной добычей. После она разделает тушу мясо съест, шкуру продубит, а голову приколотит к своей пенно-розовой стене. Были времена, когда Грейс твердо верила, что я всегда поступаю правильно. Считала меня своеобразным амулетом. «Я однажды видела тебя на сцене в Бостоне, сказала она мне в день нашего знакомства, в день, когда я впервые оказалась в кампусе. В «Зимней сказке». Ты играла Пердиту. Мне очень понравилось». И я поняла, что в устах Грейс это была наивысшая похвала. Позже, когда мы вместе ходили пропустить по стаканчику, она как-то призналась, что тоже в свое время подумывала о сцене. И даже играла Леди Брэкнелл, безжалостную мать, в студенческой постановке «Как важно быть серьезным».
«Леди Брэкнелл? скривилась я. Да кто там у вас роли распределял?» И сразу вспомнила болтавшийся у нее на кошельке брелок в виде розовой балетной туфельки. Вспомнила, как Грейс, округляя глаза, расспрашивала меня о том лете, когда я играла Белоснежку. «Как по мне, ты прирожденная Сесили», добавила я. Сесили, розовая роза, символ элегантной женственности. Грейс глянула на меня поверх кружки. Глаза ее сияли.
«Давай ставить спектакль вместе», предложила она после того, как я отработала в колледже первый семестр.